В тот же день, но уже другой член узкого руководства, Молотов, направил в Берлин телеграмму поверенному в делах ГА. Астахову, ведшему вялотекущие переговоры о возобновлении советско-германского торгово-экономического соглашения, срок которого незадолго перед тем истек. Молотов предложил Астахову устно уведомить германский МИД о том, что «между СССР и Германией, конечно, при улучшении экономических отношений могут улучшиться и политические отношения… Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических отношений»[15]. Подобным традиционным для дипломатии способом зондажа Кремль пытался обезопасить себя на тот случай, если переговоры с Лондоном и Парижем закончатся ничем, а боевые действия на Халхин-Голе перерастут в настоящую войну. Руководство СССР пыталось найти выход из того тупика, в котором Советский Союз оказался по вине Чемберлена, обеспечить любым способом безопасность страны, не готовой еще, ибо Кремль знал это как никто другой, к серьезным вооруженным столкновениям, да к тому же на два фронта. Поскольку возможные переговоры в Берлине никто не собирался скрывать, да и не мог бы этого сделать, Великобритании и Франции было продемонстрировано, что у СССР есть не один, а два варианта решения, возможность выбора между ними. И Кремль добился искомого.
2 августа Риббентроп заметил Астахову, что его страна стремится строить отношения с Советским Союзом на принципах равенства. На следующий день посол Германии в Москве Шуленбург во время беседы с Молотовым пошел еще дальше. Он отметил: «Жизненным интересам СССР в Прибалтийских странах Германия мешать не будет. Что касается германской позиции в отношении Польши, то Германия не намерена предпринимать что-либо, противоречащее интересам СССР». Однако Молотов, удостоверившись, что Гитлер не только пытается всячески избежать войны на два фронта, но готов ради этого пойти на определенные уступки на Востоке, не стал торопиться с окончательным ответом. Даже преднамеренно уклонился от него, сказав Шуленбургу, что советское правительство не желает отказываться от соглашения с Лондоном и Парижем. «Оставаясь верным своей последовательной миролюбивой политике, — уточнил свою мысль Молотов, — СССР пойдет только на чисто оборонительное соглашение против агрессии. Такое соглашение будет действовать только в случае нападения на СССР или на страны, к судьбе которых СССР не может относиться равнодушно»[16]. Жребий все еще не был брошен. И 3 августа 1939 г., всего за месяц до начала Второй мировой войны, руководство Советского Союза продолжало склоняться к союзу с западными демократиями.
Демонстрация Кремлем самой возможности изменить внешнеполитический курс и ориентацию сделала свое дело. Великобритания и Франция, казалось, откликнулись на советское предложение, изложенное в ноте от 23 июля, о незамедлительном начале переговоров для срочного заключения трехсторонней военной конвенции. 5 августа делегация двух стран, возглавляемая британским адмиралом Р. Даксом, начальником военно-морской базы в Портсмуте, и французским генералом Ж. Думенком, отбыла в СССР. Она избрала, правда, не самый быстрый способ передвижения, по морю до Ленинграда, и прибыла в советскую столицу лишь 11 августа. Повторяя уже раз сработавший способ давления, Молотов в тот же день дал указание Астахову сообщить германскому МИДу, что Советский Союз заинтересован в возобновлении торгового соглашения и обсуждении польского вопроса, но при соблюдении непременного условия — переговоры должны происходить только в Москве. Молотов, как можно предположить, надеялся, что одновременное пребывание двух соперничающих сторон позволит ему управлять событиями и заставит обе стороны пойти на уступки — на быстрое заключение оборонительного пакта с Великобританией и Францией и торгово-экономического с Германией, заодно вынудив последнюю отказаться хотя бы на ближайшее время от своих агрессивных намерений по отношению к СССР и его слабым, по сути, беззащитным соседям вдоль западной границы.
Однако уже 12 августа, с открытием англо-советских переговоров, на которых хозяев места встречи представляли нарком обороны К.Е. Ворошилов и начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников, обнаружилось слишком много весьма неожиданного и неблагоприятного для Кремля. Лондон и Париж не только назначили руководителями своих делегаций лиц, занимающих более чем второстепенные посты, но и не наделили их соответствующими полномочиями для подписания военной конвенции в том случае, если она все же будет выработана. Лондон и Париж также не нашли и разрешения ключевой проблемы — как именно Красная Армия должна вести боевые действия против вермахта, если граница между СССР и Германией отсутствует, а расположенные между ними Польша и Румыния категорически отказываются пропустить советские войска на свою территорию.
15 августа, когда безрезультативность трехсторонних переговоров стала очевидной, Шуленбург по своей инициативе посетил Молотова и зачитал ему послание Риббентропа, в котором сообщалось о его готовности нанести визит в Москву, с тем чтобы изложить в деталях позицию германского правительства. Но Молотов вновь не стал ускорять события. Он предложил послу «провести подготовку определенных вопросов для того, чтобы принимать решения, а не просто вести переговоры»: к примеру, о готовности Германии заключить договор о ненападении, о возможности предоставления совместных гарантий Прибалтийским странам, а кроме того — о возможном воздействии на союзника Германии, Японию, для нормализации отношений и на Дальнем Востоке. Через день Шуленбург передал Молотову ответы своего шефа по всем обозначенным вопросам, притом ответы только положительные.
И все же приглашения Риббентропу пока не последовало. Узкое руководство СССР все еще продолжало надеяться на благополучный исход переговоров с англо-французской делегацией. Только 19 августа, когда окончательно проявилась бессмысленность надежд на военную конвенцию с Лондоном и Парижем, Кремль был вынужден сделать отнюдь не самый желаемый, откровенно вынужденный выбор — принять Риббентропа, но не раньше, чем через неделю, и лишь после публикации в прессе сообщения о заключении торгово-кредитного соглашения[17].
Последнее было подписано в ночь на 20 августа. Спустя сутки Риббентроп получил столь ожидаемое им приглашение, но теперь уже на 22 или 23 августа. Он получил его только после того, как вопрос о пропуске частей Красной Армии через Польшу и Румынию был полностью отвергнут англо-французской делегацией, а Дакс предложил отложить следующее заседание на несколько дней. И все же в сообщении ТАСС от 22 августа о предстоящем прибытии в Москву Риббентропа, предназначенном прежде всего для зарубежной печати, особо подчеркивалось: «Переговоры о договоре о ненападении с Германией не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры. Речь идет о содействии делу мира: одно направлено на уменьшение международной напряженности, другое — на подготовку путей и средств в целях борьбы с агрессией, если она произойдет»[18].
Утром 23 августа Риббентроп прибыл в Москву. Днем начались переговоры, продолжавшиеся всего три часа, а вечером того же дня столь известный договор был подписан. И все же на следующий день Молотов настойчиво разъяснял французскому послу: «Договор о ненападении с Германией не является несовместимым с союзом о взаимной помощи между Великобританией, Францией и Советским Союзом», и «некоторое время спустя, например через неделю, переговоры с Францией и Великобританией могли быть продолжены». А 26 августа уже Лозовский в беседе с послом Китая указал на все ту же возможность: «переговоры прерваны, но их возобновление зависит от Англии и Франции»[19].
У Запада все еще оставался шанс, но он им так и не воспользовался, фактически самоубийственно решил облегчить Гитлеру ведение войны — только на одном, Западном фронте, ибо польская армия по общему признанию не являлась для вермахта серьезным противником. Советскому же руководству удалось разрешить сразу две самые острые для тех дней проблемы — обезопасить страну не только на западе, но и на востоке. 30 августа японские войска прекратили боевые действия, а 15 сентября примирение на Халхин-Голе было зафиксировано подписанием соответствующего соглашения. Однако трагическое развитие событий в Европе продолжало делать вопросы внешней политики первоочередными, вытесняющими все остальные.
Молниеносный разгром польской армии происходил при полном, чуть ли не демонстративном безучастии вооруженных сил Великобритании и Франции, объявивших 3 сентября войну Германии. И именно такая непредвиденная ситуация заставила руководство СССР отступить от позиций своеобразного вооруженного нейтралитета и воспользоваться теми преимуществами, которые давал ему пакт с Германией, вернее, дополнительный протокол (он же — секретное приложение), весьма схожий с тем, что подписали Наполеон и Александр I в Тильзите 7 июля 1807 г., в соответствии с которым к Российской империи отошли Финляндия и Бессарабия. Теперь же, спустя более ста тридцати лет, уже Советский Союз, но практически в подобной международной обстановке, получал возможность существенно усилить обеспечение национальной безопасности.
