Правда, боевая мощь коалиции от этого не слишком возросла.
О последних днях боевого румыно—немецкого сотрудничества и о первых боях румын против немцев наиболее ярко из ветеранов вспоминает Илья Лазаревич Марьясин:
«Зашли в Румынию. Поначалу не было никакого серьезного сопротивления. Румынская армия бросала свое снаряжение, бежала или сдавалась в плен.
По обочинам дорог приходилось видеть брошенные артиллерийские орудия вместе с запряженными волами. Мы понимали, что такая армия уже не была достойным противником. Мы продвигались по румынским дорогам вперед по 30–40 километров в день…
Чтобы закончить румынскую тему, стоит вспомнить один эпизод, демонстрирующий боевые способности румынской армии. Перешедшая на сторону союзников Румыния организовала собственные вооруженные силы.
Некоторые подразделения, в том числе и артиллерийские, придавались в помощь советским войскам. Нашему полку досталась для поддержки какая—то румынская артиллерийская часть. При очередной артподготовке мы увидели, как снаряды этой части в основном падают в наше расположение. Помню, что наш командир полка кричал по телефону начальству, что он просит убрать румын к «такой—то матери», и воевать он будет сам, за них и за себя».[33]
Показательным эпизодом войны румын с немцами был невероятный прорыв группы немецких кораблей под командованием инженер—контр—адмирала Циба вверх по Дунаю в конце августа 1944 года.
Поскольку Румыния вышла из войны против СССР и начала боевые действия против Германии, было решено эвакуировать находившиеся в этой стране немецкие корабли, нагруженные военными материалами, вооружением, немецкими военнослужащими и гражданскими беженцами.
Первой потерей флотилии стал прерыватель минных заграждений № 194, поврежденный советской артиллерией, севший на мель и захваченный в плен вместе с сорока пятью находившимися на его борту немцами. В войне на Дунае практически не было серьезных столкновений кораблей воюющих сторон против друг друга. Корабли обеих сторон несли потери от огня с берега, мин и ударов авиации противника.[34]
Надо отметить, что трофеем советских моряков стал не только этот корабль. Так, например,
«… в районе Турну—Мэгуреле разведчики Дунайской флотилии обнаружили большое скопление брошенных немецких судов. Четыре больших морских танкера оказались с авиационным бензином для немецких самолетов. На остальных были ящики с боеприпасами, на баржах — большие запасы продовольствия».[35]
26 августа на корабли флотилии был погружен и немецкий штрафной батальон. При отходе вверх по Дунаю импровизированный караван пополнялся все новыми и новыми немецкими кораблями. По пути флотилия постоянно вступала в столкновения с румынской береговой артиллерией.
Казалось, немецкая флотилия обречена. У тихоходных речных судов не было шансов на прорыв под огнем береговых батарей. Но…
Вскоре караван из более чем ста кораблей, большая часть из которых была кораблями гражданскими, растянулся на двадцать—двадцать пять километров. Особенно ожесточенный бой с румынами произошел у города Черновод. Немцы потеряли одиннадцать кораблей и четыреста восемьдесят человек. В свою очередь, от немецкого артиллерийского огня (на кораблях флотилии находилось около ста немецких орудий) в городе погибли до шести тысяч солдат и гражданских лиц. Снова и снова немецким кораблям удавалось прорваться вверх по Дунаю.
30 августа произошла новая артиллерийская перестрелка с румынскими береговыми батареями, которые были уничтожены немецким огнем. 1 сентября стало известно, что район Железных Ворот, находившийся выше по течению, уже занят войсками 2–го Украинского фронта.[36]
Хотя красноармейцы, в отличие от румын, и не имели заранее оборудованных береговых батарей, все попытки флотилии пробиться, поддержанные атаками немецких сухопутных частей извне, окончились безрезультатно. Советские войска плотно перекрыли огнем водный путь.
Притом, что воевали румыны откровенно плохо и неохотно, они охотно участвовали в истреблении мирного населения на территории СССР. Наиболее масштабной акцией такого рода стало истребление евреев в Одессе и Одесской области, находившихся в период оккупации под румынской «юрисдикцией». Только здесь румынами, немцами и местными пособниками оккупантов были уничтожены от 200–250 тысяч человек. Известны также случаи массового уничтожения румынами славянского населения в Причерноморье и на Северном Кавказе.
Интересные воспоминания о нравах румынских оккупантов написал партизан Николай Овсянников. Вот что сказано о незадачливых союзниках Гитлера у него в мемуарах:
«Если считать, что румыны боялись немцев как огня, — этого мало! Немцы считали, что румыны стали их союзниками в борьбе с большевиками по дикой нелепости. Они презирали их не меньше, чем нас, русских, и не терпели рядом с собой. «Zigeuner!» (цыгане) — только так и не иначе звали они румын. Дом, двор, в котором на постое были немцы, румыны обходили далеко стороной. Чуть что — немец кулаком в морду!».[37]
То, что немцы приравнивали к цыганам своих румынских союзников, вовсе не мешало последним претворять в жизнь на оккупированных территориях расовую теорию по немецкому сценарию. Н. Овсянников пишет:
«Не прошло и часа, как в сарай ввалилась целая группа солдат, человек шесть—семь, во главе с сублокотенентом. Все они толпою окружили новенького.
— Встать! — приказал сублокотенент. — Ты еврей?
— Нет, нет! Я не еврей! — как бы оправдывался мужчина. — Я не еврей!
Солдаты загалдели, затем кто—то из них приказал по—русски:
— Снимай штаны, будем смотреть!
Мужчина, весь дрожа, покорно начал расстегивать ремень, пуговицы — и брюки упали.
— Юда! Жидан! Юда! — вдруг радостно завопили все сгрудившиеся вокруг солдаты. На кулаках, пинками ног вышвырнули его из сарая и увели прочь со двора…».[38]
К концу Второй мировой войны у Гитлера остался лишь один союзник, не потерявший своей территории. Он продолжал сопротивление даже после самоубийства Гитлера и падения Берлина… Этот последний, самый упорный союзник — Хорватия. В апреле 1941 года многонациональное Королевство Югославия пало под натиском немецких, итальянских, венгерских и болгарских войск. Победители разделили страну между собой. Венгрия получила Воеводину и Банат, Болгария — большую часть Македонии и фрагмент Сербии. Италия завладела большей частью Словении, Адриатическим побережьем Хорватии, Черногорией, частью Косово и Македонии. Появилась на карте и новая страна — Независимое государство Хорватия. Ее территория увеличилась за счет Боснии и части Сербии. Новичок не выглядел марионеткой в руках государств «оси». По сравнению, например, с муссолиниевской Италией, Хорватия была куда более последовательной в своей политике. Отношение хорватов к почти двум миллионам православных сербов, проживавших на их территории, сводилось к одному: «треть обратить в католичество, треть выгнать из страны, треть уничтожить». Проводилась эта линия с такой жестокостью, что удивляла даже эсэсовцев.
Зарубежные исследователи Второй мировой войны отмечали, что в Хорватии сложился один из самых ужасных режимов в мировой истории.[39] Ирландский эссеист Губерт Батлер называл архивы хорватской католической церкви «Розеттским камнем христианской коррупции». Итальянец Карло Фалькони писал в своей работе «Молчание Пия XII», что усташи во многих отношениях были страшнее немецких нацистов:
«Только в одной Хорватии было загублено более полумиллиона человеческих душ, причем скорее из—за ненависти к их вере, нежели к национальности, и все это самым святотатственным образом было связано с кампанией вторичного принятия крещения».[40]
Хорватские фашисты—усташи (усташ — дословно повстанец) были каким—то уникальным зверьем, на фоне коих даже эсэсовцы с их душегубками и концлагерями выглядели нудными бухгалтерами от убийства. Могли, скажем, в качестве отчета о проделанной работе прислать немцам двадцать килограммов человеческих глаз…
Вот лишь несколько отрывков из показаний свидетелей. Вспоминает Лерка Зибар, учительница из города Юкинац:
«Перед нашей закусочной остановился грузовик, и из него вышли усташи Янко Кихалич, Стево Крешталица и Пайо Крешталица. Они были пьяны. Ввалились в закусочную. Через некоторое время Янко Кихалич постучал в дверь кухни, где я находилась, требуя, чтобы я дала ему горячей воды. На мой вопрос, зачем ему горячая вода, он ответил: «Вот тут у меня человеческое сердце, можешь посмотреть». Моя падчерица Вера Зибар — тогда ей было 12 лет — прибежала на кухню и стала упрашивать меня не разрешать жарить это сердце.
