— Как писалась книга?
— Тяжело. Три года. История создания «Стены» простая. Мои коллеги рассказали о Смоленской обороне 1609–1611 годов, про которую я точно так же, как и многие другие люди в нашей стране, ничего не знал. История меня потрясла. Кстати, у Карамзина события в Смоленске описаны достаточно публицистично, и мне подумалось, что их нужно преподнести ярче. И в итоге получился не очередной «Миф о России», а целый роман. Но сначала я написал сценарий — мне показалось, что работать в сценарном жанре проще. Я показал его Никите Сергеевичу Михалкову. Он прочитал и сказал: «Знаешь, тема потрясающая, но сценарии так не пишут. Нужно переработать»…
Пока рано говорить об успехе моего литературного опыта, но в Москве книга продается, превосходя самые смелые ожидания.
— На развороте «Стены» идет перечисление событий XVII века. И вдруг — неожиданность: «Родился д’Артаньян». Этот факт явно выпадает из общего контекста исторических событий, описываемых в романе…
— В детстве мы изучали историю Франции по д’Артаньяну. В результате историю Франции — я имею в виду массовое сознание — знаем лучше, чем историю России. Однажды я спросил у студентов МГИМО, как звали трех мушкетеров, их «партийные» клички. Отвечают, не задумываясь. Вспомнили даже имя короля, хоть и возникли сложности с нумерацией. «А теперь, — говорю, — вопрос на засыпку: назовите хотя бы одного государственного, военного или религиозного деятеля России той эпохи». Молчание. «Даю подсказку — Минин и…». Удивляются: «А что, они жили в то время?». Какие там патриарх Гермоген, митрополит Филарет, воевода Шеин?! И это лучшие студенты!
О романе Дюма с исторической точки зрения даже говорить смешно. Но он сделал великое дело, создав романтический миф о прекрасной Франции. Посмотрите кино про мушкетеров — там неправда все, начиная от формы мушкетеров, «видов» Парижа и заканчивая фехтованием. Один из моих консультантов, специалист по средневековому фехтованию, много интересного рассказывал о специфике боя того времени: «Возьмите шпагу мушкетера и попробуйте ею драться. Это в принципе невозможно и бессмысленно!»
Конечно же, «Три мушкетера» — не научный труд. Но я пытался быть объективным с исторической точки зрения и старался максимально избежать вопиющих ошибок. Например, помощника воеводы зовут Лаврентий, и он носит круглые очочки. Не случайно, конечно! Я даже стал специально выяснять, были ли очки в то время, или нет. Были! Правдоподобная деталь.
Мне очень нравится, как блестяще Акунин пишет исторические романы. Искренне ему завидую, читаю «Беллону», слезами обливаюсь, хотя и стараюсь быть в описании предельно точным. Мою книгу редактировали два серьезных рецензента — дьякон Андрей Кураев и протоирей Владимир Силовьев. Они нашли миллион ошибок, очень долго правили текст, а затем совершенно неожиданно заявили следующее: «Вот теперь у тебя книга лучше, чем у Акунина». Для меня Акунин — идеал! «А ты „Пелагию“ читал? Это же ужас какой-то! Человек, который имеет хотя бы малейшее представление о церковной жизни, ничего подобного не напишет! Ошибка на ошибке, ляп на ляпе». Я ответил, что «у Акунина не было таких рецензентов, как вы».
— Есть ли прототип у смоленского «д’Артаньяна»?
— Мой герой не дворянин, а стрелец. Но суть дела не меняется, это реальный исторический персонаж. В «Стене» фамилии многих действующих лиц взяты из летописи, ряд эпизодов соответствуют подлинным историческим событиям. Штурмы, подземная война… Мне не нужно было ничего выдумывать про подвески королевы. У нас свои подвески! В чем специфика российской истории? У них интрига, где и какие бриллианты и с чьей, простите, ляжки. А у нас цена каждой интриги — тысяча квадратных километров.
Не стоит забывать и о том, что «Стена» написана в жанре исторического детектива, который в чем-то напоминает роман Умберто Эко «Имя Розы». Я пишу об убийствах, коварстве, предательстве, и читатель ни за что не догадается, кто предатель. Виктор Ерофеев любезно согласился прочитать книгу и написать к ней предисловие. Он признался (чем мне очень сильно польстил), что дочитал роман до конца, но так и не угадал развязки. Я понял, что оказался прав. В нашей беллетристике предатель — Плохиш, он таким родился — с бочкой варенья и коробкой печенья. Мои отрицательные герои, даже если и совершают предательство, все равно были и остаются разумными, инакомыслящими людьми. Они искренне думают, что поступают правильно, а Шеин — самолюбивый, тщеславный упрямец, который губит людей, и давно пора открыть ворота, потому что с Польшей жить гораздо выгодней, чем с Москвой. Польша — цивилизованная европейская страна, какая разница, как креститься? Гораздо интересней вопрос, с кем торговать и когда войти… в ВТО.
— Три мушкетера в романе Дюма разговаривают, как было принято общаться во времена писателя. А у вас?
— Я не пытаюсь сымитировать язык эпохи Смуты по двум причинам. Во-первых, тогда мне нужно закончить филфак; во-вторых, меня будут читать в XXI веке. Перекличка с современностью — часть замысла книги, поэтому я совершенно сознательно вставляю фразы из нашего времени. Но были и достаточно забавные моменты. Рецензент придрался, что у меня один из героев пообещал поляков в «сральне замочить». Понятное дело, русский человек в начале XVII века вряд ли использовал в разговорной речи французское слово «сортир».
— Как Вы относитесь к роли митрополита Филарета в истории, который вел предательскую политику. Ведь именно он виноват в том, что о героической обороне Смоленска забыли!
— Он хитрый был. Ловил момент, и не очень-то сильно гордился своей ролью в посольстве. С одной стороны, Филарет уговаривал Шеина сдаться. Но он же не принуждал его сделать это на тех условиях, которые смоляне считали бесчестными? В процессе торга Филарет де-факто занимал сторону Шеина, был его «крышей». Казнить такую фигуру фактически без суда и следствия — ежовщина чистой воды! Обидно другое: Ришелье знает весь мир, а Филарета — только российские историки. Ришелье правил за спиной Людовика, а Филарет — за спиной государя. Но если мы посмотрим на результат, то увидим: правление Филарета было более эффективным для России в плане территориальных приобретений и упрочения страны, чем правление Ришелье. Но мы ничего об этом не знаем, потому что у нас нет своего Дюма, нет Голливуда и правильного отношения к истории. У меня в детстве был любимый приключенческий роман «Наследник из Калькутты». Я его зачитал до дыр. Так интересно, захватывающе написано, но — не про нас. И я задумался, а почему ничего такого про Россию нет? Худо-бедно сделал что-то подобное.
Одним из бестселлеров последних лет по праву стала трилогия Владимира Мединского «Мифы о России». Талантливый публицист пишет обо всех наиболее распространенных мифах о России и русской истории, легко и изящно развенчивая самые устойчивые стереотипы. Недавно вышла новая книга Мединского «Война» — о мифах, которыми окружена Великая Отечественная. По наиболее острым темам книги автор ведет блог на молодежном сайте «МЫ».
Мы пришли к Владимиру Мединскому с острыми вопросами о войне, об исторической памяти и современной России[10].
— Владимир Ростиславович, как вы, историк, оцениваете роль Русской православной церкви в войне?
— Это бесконечная тема. Роль Церкви вообще трудно переоценить, а во время войны особенно.
Противостояние врагу ведь зиждилось на многом. Я не думаю, что люди умирали «за Сталина»: когда у тебя брата убили — то тебе уже все равно. Гитлер не понимал, что в нашей православной российской цивилизации геноцид вызовет не рабское послушание, а остервенение.
Может быть, в случае с разумным протестантом террор подавляет сопротивление, а у нас это вызвало народную войну.
Вы знаете, сколько было воздушных таранов (таких как у Талалихина) в армии США? Ни одного — это же нерационально. А у нас это явление носило массовый характер. Не потому что хотели получить Звезду Героя (таран — это практически гарантированная гибель), а потому что остервенение народное было.
И таранов было так много, что мы знаем случаи чудесного спасения. Вот кончился боезапас и один из наших ребят таранит немца, причём делает это хитро — пропеллером отрубает рули, сам сажает самолет, а немец падает. А другой наш летчик, когда боезапас кончился, а немецкие бомбардировщики продолжали бомбить — догнал немца, пользуясь преимуществом в скорости, насел на него и стал давить, пока тот, по законам аэродинамики не упал в озеро. Это нелогичное поведение — человека переклинило, как в драке.
Православная Церковь давала мощную поддержку для такого героизма. Сталин уловил это. Есть известная история о Василевском: у него отец был священник, и он это скрывал по понятным причинам. А Сталин как-то спросил его:
