Прямая сдача невозможна. Для сдач в таких случаях используется нечто, очень косвенно связанное с игроками, осуществляющими сдачу. А по возможности, не связанное вообще. Белковский очень осторожно намекает на нечто подобное.
Что касается меня, то я еще раз возвращаю вас к основной схеме (рис. 4).
Часть 3. Контекст
Владимир Владимирович Путин – национальный лидер. Причем достаточно жесткий и волевой. Но если мы не хотим редуцировать принципы управления и лидерства до заполошного крика, то мы должны признать, что любое лидерство и любая власть ОСУЩЕСТВЛЯЮТСЯ ЧЕРЕЗ КОГО-ТО. РЕАЛИЗУЮТСЯ С ЧЬЕЙ-ТО ПОМОЩЬЮ.
Путин достаточно вменяемый и гибкий лидер. Но даже Тамерлан, Чингисхан или Пол Пот реализовывали свои проекты (или безумства) с помощью социальных систем – команд, сообществ, элит. Иначе поступает только сумасшедший, запертый в палату и считающий себя властелином этого и иных миров. Но и сумасшедший в итоге создает средства, с помощью которых он эту власть способен осуществить (рис. 5).
Иногда мне становится стыдно от того, что я должен повторять прописи. А иногда – страшно. От того, что в душу закрадывается сомнение – а вдруг эту пропись никто не понимает? Причем никто из тех, кто по роду деятельности должен формировать общественное сознание. Я имею в виду, например, уважаемых мною журналистов. Я не могу и не хочу называть их всех скопом "журналюгами". Потому что я сам журналист. Но (опять же по роду деятельности) я вынужден нечто читать и слушать. И это нечто – суть манна, которой кормят моих сограждан. Кормят и говорят: "Знаем, что дерьмо, но пипл хавает".
И вот тот, кто так говорит – это уже "журналюга". Потому что он не уважает ни себя, ни свою профессию, ни свой народ. Профессия для него – дерьмоделание и дерьмокормление. А народ – дерьмоед. Все же вместе – пресловутая дерьмократия. Союз пипла и хавания. Никакого отношения к демократии это не имеет. Демократия – это власть народа. И каждый, кто к этому относится с презрением, должен предъявить внятную альтернативу. А в рамках любой альтернативы возникает пара "господин и раб", со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Мечта о дерьмократии – это мечта господ о рабах, которые не восстанут, а будут хавать и хавать. Это отвратительная и идиотская мечта. Но почему-то она оказалась в чем-то созвучной моему любимому Отечеству, и много лет упорно воспроизводится на всей его территории.
Журналист не может не понимать, что коллизия власти именно такова (рис. 6)
Власть нуждается в средствах осуществления своих проектов (или даже безумств). А средства эти оказывают обратное давление на власть (рис. 7).
Потому что люди не роботы. У них есть интересы, формы консолидации, способы идентификации, типы коммуникаций и многое другое (рис. 8).
Я вынужден объяснять и журналистам, и не только им, чем политическое управление отличается от управления технического. Оно отличается тем, что самые послушные люди – это все равно не винты в системе и даже не блоки в кибернетическом устройстве. Это люди. А поскольку средствами являются не люди сами по себе, а некие (пусть даже сколь угодно узкие) сообщества, то речь идет об опорных группах, через которые лидер любого типа реализует управление. В серьезной политологии мы рано или поздно выйдем на страты и даже классы.
Ладно, пусть все окажется редуцировано. Приземлено. Лишено общих моментов. Однако ведь нельзя же превращать редукцию в безумие! Нельзя изъять из описания технологий управления человеческий фактор вообще! Нельзя все низвести к "вертикали без горизонтали". Потому что такая вертикаль вообще невозможна. И рухнет она не в бездну социального коллапса, а в бездну общественного безумия, в недрах которого она только и может родиться.
Но она родилась! Она воспроизводится в тысячах статей и высказываний! Ну, хорошо, пусть речь идет о дворцовой политологии. Но она должна остаться политологией! Она не может превратиться в сбор более или менее репрезентативной эксклюзивной информации. Потому что это уже совсем другая профессия. Но даже эту информацию нельзя собирать по принципу диктофона: услышал – воспроизвел. Ее надо хоть как-то, пусть даже элементарно, по-дикарски, но все же осмысливать! А между тем, и с этим все обстоит неблагополучно (рис. 9).
Я уже говорил о своем отношении к редукции первого рода. То есть о том, допустимо ли низведение политологии до дворцовой политологии. Я говорил и о том, как быстро за редукцией первого рода следует редукция второго рода – то есть клиника, журналистский (и псевдо-политологический) дурдом. Но для того, чтобы дворцовая политология могла оказаться все же политологией, она должна оперировать людьми, группами, мотивами, интересами, обратными связями, элитными играми. А не перебирать колоды назначений и радоваться или злорадствовать по поводу того, кто угадал, а кто нет. Это же не прагматизм, повторяю! Не цинизм! Это инфантилизм и почти безумие (рис. 10).
Дворцовая политология, чтобы выжить и сохранить свое надменное превосходство над политологией как таковой, чтобы удержаться от клиники и инфантилизма, должна вооружиться хотя бы очень усеченной и прикладной теорией элит. Она должна признать, что любое политическое решение в сегодняшней России – это борьба групп. Но тогда она должна описывать эти группы. И через призму этого описания смотреть на тасуемую колоду назначений и снятий. Это же все-таки политология, а не песня акына: "Сняли такого-то, назначили такого-то… степь… караван идет"!
Дворцовая политология в принципе так и поступила. Но она извратила прикладную теорию до идиотизма. Она выдумала "чекистов" и "либералов" и борьбу между ними.
На основе этой псевдо-теории она построила язык описания политической реальности (рис. 11)
Язык – это штука сложная. Талейран считал, что он дан дипломату, чтобы скрывать свои мысли. А нормальный человек хочет на нем выразить содержание. И вроде бы язык сводится к двум функциям – выразить содержание или скрыть его. Но оказывается, что есть третья функция. Что язык дворцовому политологу дан для того, чтобы болтать по телевидению и в иных респектабельных СМИ.
Тупая прикладная модель "чекисты-либералы" все же породила язык. Потому что она все же модель. А как только был порожден язык, то на порожденной моделью "фене" стали болтать. И не очень задумывались о "фене", потому что надо было болтать.
А потом модель лопнула. Следом за ней лопнула "феня".
А болтать-то надо! Все понимают, что нет никакой борьбы "чекистов" и "либералов". Но в виде остаточной "фени" есть только дескрипция этой отсутствующей борьбы. В какой-то момент дескрипция рушится, и должна наступить немота. Однако она не наступает. Если бы она наступила! Но нет ни дескрипции, ни модели, ни языка, ни немоты. А что есть? Чем является, с научной точки зрения, то, что мы слышим? Мы же не можем просто сказать, что оно нас коробит, или оно слишком пошлое. Это вкусовщина. И вообще, мы имеем дело с интереснейшим феноменом. Зачем же мы его будем низводить до наших вкусовых ощущений? Его надо описывать, раскрывать.
Итак, Медведева и Иванова еще как-то можно описывать в качестве представителей либеральной и чекистской групп. Хотя, конечно, это чушь собачья. Но Иванова и Зубкова на этом языке уже не опишешь вообще. А другого языка нет. И тогда возникает зоология – или дурдом. То есть просто щебетание ни о чем.
Потому что говорить не о чем. А надо. Нынешние правила предполагают говорение как фигуру престижа. Сколько раз ты в газете, радиоэфире или на телеэкране – такой у тебя, в чем-то, престиж. Но раз ты вышел на экран, тебе надо что-то сказать. А говорить абсолютно нечего. Возникает речь в ее дочеловеческой функции. В функции щебета или порыкивания как поддержания канала коммуникации.
Это описано, кажется, у Лотмана: "Так-так-так, – сказала она. – Нет, – сказал он. – Да вообще… – Но так и в общем-то, – сказала она. – Да-да, – задумчиво произнес он, глядя куда-то. – И в целом-то. – Да и вообще, – сказала она. – Вот-вот, – сказал он".
В описанном примере люди поддерживают канал коммуникации, не направляя по нему сообщений. Они не спорят, не воздействуют, не обсуждают. Они держат канал. И ждут. Но ведь нельзя превратить политологию в поддержание канала на уровне освобожденной от всякого содержания коммуникативной функции!
Если раньше на меня смотрели с экрана простенькие глазки, которые бойко лепили туфту про борьбу чекистов и либералов, то это была хотя бы какая-то теория элит. И порожденный ею язык. Теперь на меня смотрят те же глазки, но без всякого языка. Теория лопнула. Язык лопнул вслед за нею и отвалился. А говорить надо. И губы шевелятся.
Чем меньше содержания, модели и языка, тем быстрее они шевелятся.
