Ознакомительная версия.
«Уважаемый Алексей Анатольевич!
Извините, что задержался с ответом на Ваше обращение. Оно требовало внимательного прочтения, обдумывания и обмена мнениями со специалистами. Кроме того, были и есть всегдашние срочные дела, поездки и т. д.
Вами собран интересный материал, выстроена система доказательств Вашей точки зрения, которая хоть и не совсем обычна, но имеет право на существование. С пониманием отношусь к Вашему политическому подходу к вопросу в широком смысле этого слова.
Публикация, которую Вы готовите, конечно, может в определенной степени внести сумятицу в ту аргументацию, которую собирается использовать западная сторона, прежде всего прибалты и поляки, в годовщину нашего пакта с Германией 1939 года. Насколько стоек и действенен будет этот эффект, предсказать трудно. Скорее всего, однако, планы наших противников Ваша публикация не перечеркнет. Может быть, произойдет какая-нибудь корректировка, но не более того.
Далее. Мне кажется, что в Вашем материале содержится немало спорных утверждений и выводов. Возьмем, к примеру, чисто юридическую сторону. Вы говорите о невозможности различий в шрифте печатной машинки, которая используется при печатании текстов одного международного договора. Это сомнительный вывод. Разумеется, тексты международного договора должны быть аутентичными. Смысл данного понятия состоит в том, что тексты документа на разных языках должны одинаково передавать содержание документа, а тексты на одном языке — совпадать.
Последнее, однако, не означает, что тексты договоров должны (или должны были) печататься „под копирку“. За 50 лет своей дипломатической практики я лично не знаю ни одного случая печатанья „под копирку“. Да и как это возможно, если каждый экземпляр имеет свой альтернат? Кроме того, каждая сторона может предъявлять собственные требования к оформлению экземпляра документа, который отойдет после подписания к этой стороне. При печатании текста может применяться (и применяется) иной шрифт, иные параметры расположения текста, используется бумага, отличного формата от бумаги другой стороны, и т. п.
Что до отличий в грамматике, то для текстов на разных языках это тоже случается, поскольку грамматика языков различна. Однако, это не повод сомневаться в аутентичности текстов, если они одинаково передают содержание согласованного документа. При этом, разумеется, различий в грамматике текстов на одном языке быть не должно.
Несколько скоропалительными кажутся и некоторые Ваши политические доводы. Например, Вы говорите, что Хрущев почему-то не обнародовал секретные протоколы, хотя это был бы хороший способ свалить вину за них на Сталина. Думается, что в данном случае игра не стоила свеч. Лишнее обвинение в адрес Сталина не стоило того, чтобы давать повод противной стороне ставить под вопрос легитимность западных рубежей Советского Союза.
Ну а теперь все же о главном. В чем был бы „политический навар“ от того, чтобы попытаться доказать, что документы, о которых Вы пишете, являются фальшивкой и что их, скорее всего, вообще не существовало? Фактом является то, что после заключения пакта 1939 года западные рубежи Советского Союза были передвинуты на сотни километров на Запад. Когда поляки, прибалты и прочие в конце 80-х — начале 90-х годов бросились искать эти документы, чтобы, якобы, восстановить историческую правду, они искали вовсе не историческую правду, а способ объявить незаконным вхождение в состав СССР Эстонии, Латвии, Литвы, Западной Белоруссии, Западной Украины и Бессарабии. А наши депутаты Верховного Совета с подачи Яковлева и Фалина сделали им бесценный подарок, „разыскав“ эти документы и объявив их с ходу юридически несостоятельными и аморальными.
Острие нашей аргументации, на мой взгляд, сейчас должно направляться не на то, чтобы пытаться оспаривать происшедшее в те годы, а на опровержение тезиса о юридической несостоятельности и аморальности. Вполне все было юридически состоятельно, по крайней мере, по стандартам того времени. Вполне было морально, если иметь в виду долг руководства страны защитить свой народ и свое Отечество. Пакт 1939 года и все, что затем последовало, были мастерским ходом советской дипломатии, который не позволил в 1941 году немцам взять Москву и выйти на линию Архангельск — Волга, организовать геноцид нашего народа, а нашим уважаемым будущим партнерам по антигитлеровской коалиции уйти от союза с нами. Нам не в чем оправдываться и не от чего отмываться.
Надеюсь, в этом Вы согласны со мной.
С уважением Ю.А. Квицинский».
Да, по стилю письма чувствуется, по части болтологического мастерства Квицинский даст фору самому Горбачеву. Ответ есть, в нем выражается понимание и всяческое сочувствие Но ни слова нет по существу моей просьбы. Из ответа вообще не ясно, запрашивал Квицинский необходимые документы или нет. Пришлось еще раз звонить в приемную. Помощница депутата долго изображала непонимание, оправдывалась в том духе, что ваше право — обратиться, наше право — послать куда подальше, и даже пыталась заявлять, что раз документы не дали, значит, они секретные. Когда ее аргументы иссякли, она передала трубку самому Квицинскому, который минуты две уклонялся от ответа на прямой вопрос — запросил ли он указанные документы в архивах? Наконец, он вынужден был сознаться, что запрос он не делал, и не хочет этого делать.
— Почему? — спросил я.
— Потому что вы все равно не сможете доказать, что «секретные протоколы» не существовали, и вообще ваша аргументация маргинальна. Прошлое изменить не удастся.
Да, прошлое изменить не удастся, но можно разоблачить чьи-то грязные делишки, имевшие место в прошлом. И Квицинский ясно показал, что не желает этих разоблачений. Почему?
О, это вопрос весьма интересный. Дело в том, что именно к Квицинскому я обратился совсем не случайно, я бы сделал это, будь он даже членом «Единой России». В 1986–1990 гг. Юлий Александрович занимал пост Чрезвычайного и полномочного посла СССР в ФРГ. То есть в то самое время, когда суета вокруг «секретных протоколов» достигла пика, и в Бонн якобы наведывались с целью розыска оных Безыменский и Вульфсон. Вряд ли советский посол был не в курсе такого горячего дела: Яковлев в своих мемуарах упоминает, что советское посольство было подключено к работе по поиску документов по вопросу «секретных протоколов», а Вульфсон вспоминает о Квицинском, как о своем хорошем знакомом. В дальнейшем Квицинский являлся заместителем министра иностранных дел СССР, и даже несколько дней исполнял обязанности главы внешнеполитического ведомства страны во время путча ГКЧП. Если «секретные протоколы» были сфабрикованы, то руководитель такого ранга не мог этого не знать. Его категорическое нежелание ворошить прошлое является еще одним пусть косвенным, но свидетельством в пользу того, что «секретные протоколы Молотова — Риббентропа» — подделка. Я, конечно, не имею никаких оснований утверждать, что к фальсификации был причастен лично Квицинский, но и исключать этого не буду. В любом случае, бывший заместитель министра не хочет доставлять неприятности своим бывшим коллегам. А те очень не хотят, чтобы стала известна правда о «секретных протоколах».
Итак, в плюсе имеем косвенную улику против фальсификаторов. В минусе — то, что Квицинский переслал в МИД мое письмо к нему с доводами против фальсификаторов, о чем он проговорился в беседе со мной. Неужели моя «маргинальная аргументация» стоила того, чтобы отвлекать этим внимание важных мидовских чинов от проблем внешней политики? Сначала я не хотел ни с кем делиться результатами своего расследования до окончания работы, опасаясь, что чиновники, замешанные в махинациях с «секретными протоколами» (скажем, ныне здравствующий Рудольф Пихоя), постараются замести следы и ликвидируют некоторые свои «косяки». Например, изготовят и предъявят общественности более качественно сработанный «оригинал» протокола от 23 августа 1939 г. или дезавуируют некоторые наиболее явные фальшивки вроде «секретного протокола» от 10 января 1941 г. (см. главу «Сувалки»). Но потом решил, что любые попытки с их стороны замести следы повлекут за собой лишь новые ошибки, и бояться этого не стоит. Фальсифицировать-то тоже надо с умом, а его как раз и не хватает у нынешних госчиновников. Да и как теперь МИД открестится от документов, официально опубликованных им в сборнике «Документы внешней политики СССР»? Поэтому будет даже хорошо, если удастся спровоцировать моих оппонентов на какие-то действия.
Кому же принадлежит первенство в открытии «секретных протоколов» в СССР? Основные претенденты — Лев Безыменский и Маврик Вульфсон. Оба, якобы, побывали в 1989 г. в германском архиве и получили там фотокопию с микрофильмов из коллекции Карла фон Леша. Еще один представитель демшизы — Эндель Липпмаа, активный член комиссии Яковлева, громко заявлял об уникальности полученного им текста «секретных протоколов» к пакту Молотова — Риббентропа в Библиотеке Национального Конгресса США. Без сомнения, в этой библиотеке имелся сборник документов, выпущенный госдепом в 1948 г. Возможно, там даже хранились копии микрофильмов фон Леша. Так что, вполне вероятно, что Липпмаа в этот раз не врет. Но все же первым пропагандистом «секретных протоколов» в Советском Союзе следует признать профессора латвийской Академии художеств Вульфсона.
Ознакомительная версия.
