Ознакомительная версия.
Хотя Мексика вернула взятые у МВФ и США кредиты, а ситуация в ней стабилизировалась (в значительной мере за счет доходов мексиканцев), рынок получил важный сигнал. Иностранные банки и финансовые институты вывели из страны свои капиталы. Нельзя было рассчитывать на то, что они согласятся на риск, с которым им пришлось столкнуться. Как заметил один эксперт:
Слабым местом мексиканской программы была уверенность в том, что у иностранных банков есть некая «сеть безопасности», которая недоступна инвесторам, приобретающим ценные бумаги или недвижимость за рубежом. Смысл этих действий был совершенно ясен банкирам и инвесторам*.
Такой была подоплека российского и азиатского кризисов. Действиям МВФ в связи с ними можно и нужно дать отрицательную оценку. Но важнее всего помнить, что существенным элементом произошедшего был моральный ущерб, нанесенный предыдущей финансовой интервенцией. Крупные последующие интервенции лишь повысят риск безответственного будущего кредитования и инвестирования в экономически нездоровых условиях.
Так где же место МВФ? Совершенно ясно, что не в фундаменте какой бы то ни было новой международной экономической «конституции». Ничто из сделанного за последние годы и даже за более длительный период не дает оснований для расширения текущей роли Фонда. Есть веские доводы в пользу его упразднения, на чем, например, настаивают Джордж Шульц, Уильям Саймон и Уолтер Ристон. По их словам, в то время как «кредиты МВФ на практике ничтожны по сравнению с международным валютным рынком, дневной оборот которого составляет около 2 трлн. долларов… его действия тем не менее заметно перекашивают инвестиционный рынок», из чего следует вывод о том, что «МВФ — неэффективная, ненужная и отжившая свой век структура»**. Вместе с тем другие высказываются за сохранение МВФ, но при условии проведения кардинальной реформы, которая должна предусматривать прекращение долгосрочного кредитования, предоставление кредитов по повышенным ставкам, с тем чтобы правительства могли обращаться к МВФ как к кредитору последней инстанции, и предоставление кредитов только странам, отвечающим определенным минимальным требованиям*. Алан Уолтере, со своей стороны, предложил вообще лишить МВФ права предоставления кредитов и ограничить его роль оценкой кредитоспособности стран-членов и, возможно, правительственных агентств**. В каждом из этих вариантов есть смысл. Единственное, что, на мой взгляд, совершенно неприемлемо, — это расширение функций МВФ.
Я говорю так совсем не потому, что являюсь противницей международных экономических институтов вообще. Очень большое значение, например, имеет эффективная работа Всемирной торговой организации. Свободная торговля — наилучшая политика для всех, в конечном итоге она выгодна каждому, но почему-то ее значимость для производителей и политиков постоянно упускается из виду. Адам Смит в свое время написал по этому поводу:
Нации приучились видеть свой интерес в превосходстве над всеми соседями. Государство стало смотреть завистливыми глазами на процветание тех, с кем оно торгует, и считать их выгоду своим убытком, [в то время как]… подлинный интерес каждой страны всегда состоял и должен состоять в том, чтобы как можно больше народу покупало нужное ему у того, кто продает это дешевле других***.
Человеческая природа такова, что чарующий голос торгового протекционизма, видимо, не смолкнет никогда.
Несмотря на неизбежные потрясения, которые он несет с собой, мы должны:
прославлять победу глобального капитализма, основанного на свободном предпринимательстве;
сделать так, чтобы его выгоды в результате открытой торговли стали доступными для всех государств на земле.
Поскольку речь в данной книге, хочу я того или нет, идет о власти, может показаться, что в ней не осталось места для народа, от чьего имени эта самая власть осуществляется. Тем не менее это не так: тому, кто стремится к руководству государством, всегда следует помнить, что государственный пост — это прежде всего доверие. Более того, высшая задача политиков, и в еще большей степени государственных деятелей, независимо от того, кто формально обладает суверенной властью — «Мы, Народ», как в Соединенных Штатах, или «Мы, королевское высочество», как в Великобритании, — служить.
Рассуждения на эту тему сегодня воспринимаются как очевидность, банальность, а то и просто как дань прошлому. В условиях современной общественной жизни даже намек на напыщенность и торжественность выглядит подозрительным. Сегодняшний политический лидер обычно преподносит себя как «человека (или, вернее, персону) со стороны». Но это лишь поза. Так и должно быть. Стоит ему попасть на Даунинг-стрит (в Белый дом или Елисейский дворец), как он тут же ее отбрасывает.
На самом деле склонность политиков терять ориентацию и забывать свои обязанности по мере внедрения в замкнутый круг столичной элиты не становится меньше. Напротив, она даже усиливается. Политические лидеры никогда прежде не общались так много друг с другом и так мало со всеми остальными. Никогда не было такого количества международных встреч, демократические ограничители парламентской отчетности никогда не ослабевали настолько, а соблазн забыть о корнях и отказаться от принципов никогда не был так велик. Президенты и премьер-министры вынуждены бороться отчаянно, как никогда, чтобы отстоять свои позиции, многие же вообще могут отказаться от всякой борьбы. Национальный электорат должен быть бдительным.
Очень много для обеспечения отчетности политиков значат демократические институты. За долгие годы в Великобритании и Америке сформировались два в определенной мере непохожих демократических подхода, каждый из которых доказал свою действенность. И все же добротные институты сами по себе не гарантируют демократии. Это подтверждают попытки взрастить семена свободы в обществах, где нет подходящих условий для их укоренения. Они оказываются бесполезными и даже опасными. Для того чтобы свобода прижилась, необходима критическая масса людей, которые действительно понимают, что это такое. Подобное понимание не может прийти в результате простого чтения книг, лишь обычаи и мировоззрение делают свободу устойчивой. Иными словами, сначала появляются свободные люди, а уж потом возникает свободный политический, экономический и социальный порядок.
Простого соблюдения закона гражданами свободной страны недостаточно: неохотное подчинение — ненадежная, нередко хрупкая основа для свободного общества. Свободные люди должны, кроме того, обладать добродетелями, которые делают свободу возможной. Они должны вести себя так, чтобы жизнь могла продолжаться без чрезмерного вмешательства государства. Они должны думать и действовать самостоятельно, а также принимать на себя ответственность. Каждый человек должен быть отдельной личностью, индивидуальностью в полном смысле слова.
В последние годы индивидуализм навлек на себя колоссальный поток критики. Она все еще продолжается. Индивидуализм повсеместно воспринимается как синоним эгоизма — я уже рассматривала подобный подход и, надеюсь, успешно развенчала его. Однако главная причина, по которой так много власть предержащих отрицательно относятся к индивидуализму, в том, что именно индивидуалисты больше других стремятся не допустить злоупотребления властью.
Успех англичан, заставивших свободу работать, я уверена, в значительной мере объясняется тем, что нация вырастила и воспитала немало несгибаемых, неуживчивых индивидуалистов. Мы все знаем, кто они. Это люди, которых называют «один из тех» или «штучка», временами и не так доброжелательно — «трудный клиент», а иногда — «чертова заноза». Их нельзя отнести к какой-то определенной социальной группе, они не укладываются ни в какие планы и не встраиваются ни в какие схемы. Они доводят социалистов до бешенства. Такие индивидуалисты нужны нам на каждом шагу. Они необходимы нам, как устрице необходима песчинка. Нет песчинки — нет жемчужины.
Уверенность в том, что источник вдохновения и прогресса следует искать в индивидуальном, а не в коллективном, произрастает из глубокого прошлого. Вместе с тем индивидуумам всегда приходится объединяться для того, чтобы защищать свои права от власти правительства.
В поисках ответа на вопрос, что же именно это дало англичанам, затем британцам, американским колонистам и, наконец, англоязычному миру, так упорно стремящемуся к свободе, так упрямо пытающемуся исправить недостатки, так твердо требующему справедливости, мне пришлось вернуться почти на восемь веков назад — к 15 июня 1215 года. Не имея машины времени, я просто отправилась в Раннимед.
Мы с Дэнисом последний раз были на раннимедском лугу жарким, безветренным летним утром. Не спеша мы дошли до мемориала, посвященного Великой хартии вольностей. Мемориал, построенный в форме небольшого греческого храма, расположился на пологом склоне холма, поросшего дубами. Он был воздвигнут по инициативе Американской ассоциации адвокатов более 40 лет назад и до сих пор пользуется у американцев не меньшей популярностью, чем у британцев. Мемориал, таким образом, является свидетельством близости англо-американских отношений и не воспринимается как историко-географический памятник. Хотя точное место встречи короля и баронов, завершившейся подписанием Хартии, неизвестно, можно не сомневаться, что она произошла где-то на лугу.
Ознакомительная версия.
