♦ приемлемость и даже предпочтительность силового способа решения проблем и поиск военных побед как доказательства собственной состоятельности;
♦ готовность к большому столкновению с Западом и самонастривание на неизбежность такого столкновения.
Эта готовность стала одной из ключевых предпосылок трагедии, происходящей на востоке Украины. При этом очень важно понимать, что кризисная ситуация, развернувшаяся вокруг Украины, только одно из направлений, грозящих реальной войной.
По-прежнему потенциально опасным с этой точки зрения остается Кавказ, где логика эскалации может быть следующей: после Сирии Турция (вдохновленная идеей Неоосманской империи), исламисты и их американские союзники нацелятся на Кавказ[31], к турецко-американскому альянсу присоединятся Азербайджан и Грузия; Аджария будет превращена в новую базу исламистов для атак на Осетию, Абхазию, Армению. ОКБД во главе с Россией должна рано или поздно вступить в войну.
Впрочем, дело уже не только в географической или геополитической специфике. Главным военноопасным направлением становится само состояние российского общества и государства. В сегодняшнем информационном и ментальном поле России уровень готовности к войне, желания войны, требования войны самый высокий за последние 70 лет[32].
Причины сложившегося положения (где их искать)
Поскольку новый российский курс уже приводит к расколу и столкновениям в обществе, то строго говоря, можно уже сейчас поставить вопрос так: при какой степени отчуждения власти от остальных граждан и при какой степени разобщения общества государство де-факто перестает существовать и превращается во что-то другое?
В мире есть страны, где правительства настолько слабы, что государственности там, по сути, нет. В большинстве своем это страны, охваченные войнами (Афганистан, Сомали, Ливия, Ливан…). Если Россия и впрямь пойдет по пути, который мы обсуждаем, то будет создан прецедент окончательного развала и исчезновения государственности при номинальном отсутствии гражданской войны в пределах российских границ.
* * *
Особого рода проблема заключается в том, что и курс власти, и комплекс его опор непосредственно связаны с распространенными, пожалуй даже стереотипными представлениями о национальной ментальности и характере русского (российского) народа.
О «плохом» народе активно заговорили, когда стало понятно, что «олигархическая» демократия 90-х всерьез и надолго сменяется откровенным авторитаризмом, что реформы провалились.
Неудивительно, что первыми о «качестве» народа как источнике проблем заговорили те, кто в 90-е был у власти.
Ключевой тезис – большая часть населения оказалась неготовой к реформам, которые были проведены так, как были проведены, потому что иного выбора не было.
В качестве альтернативы рисуются апокалипсические картины массового голода, гражданской войны, распада страны[33].
В последние годы, по мере нарастания ощущения неудовлетворенности результатами постсоветского функционирования российского общества и государства, все большую популярность приобретают представления об исторически сложившейся (уходящей корнями далеко за советский период), специфической ментальности большинства населения как о корне всех проблем.
На первый план выходит историческая предопределенность: нависающая над страной мрачная многовековая традиция самовластия и жестокости, в свете которой тоталитаризм или авторитаризм, антиевропейскость выглядят органичными для России, глубоко укоренными в ее истории и культуре, а любые попытки рационализации, демократизации, гуманизации – обреченными на непонимание.
Антимодернизационным оказывается всё – вера, наследственность, культура, литература. К этому направлению относится публицистика Ю. Афанасьева[34], культурологические работы И. Яковенко[35].
С популяризацией подобных тезисов выступает кинорежиссер и писатель Андрей Кончаловский[36], который основывает свои построения на концепции «крестьянского сознания» Мариано Грандоны[37].
Общее для всех – уверенность в том, что просвещенное и стремящееся к модернизации меньшинство вынуждено иметь дело с инертной массой, в которой вязнут любые попытки движения вперед.
Формально противоположная концепция строится вокруг тезиса об «особом пути» России, «особом народе», для которого непригодны западная модель демократии, современное европейское представление о гражданских свободах и правах человека[38]. Подчеркнем, что здесь мы говорим не о многочисленных ура-патриотических сочинениях, не имеющих ничего общего с наукой, а о работах, претендующих на историческое, социологическое, философское обоснование этого тезиса.
Например, заявленная цель работы Натальи Нарочницкой – доказательство того, что «Россия не есть неудачник универсальной (западной) истории, а мощная альтернатива ей, причем совсем не обреченная…»[39]. При этом методология современной исторической науки и исторической социологии объявляется, фактически, неподходящей для православной России, об успехах и неудачах которой, по мнению Н. Нарочницкой, невозможно говорить с позиций «критериев и понятийного аппарата современной социологии и знакомой философской парадигмы исторического материализма»[40].
Реальная разница между этими подходами только в знаке. По сути, речь об одном и том же – противопоставлении национальной традиции (культуры, ментальности, и т. д.) и реформ, направленных на создание в России современного государства в европейском его понимании.
При этом, как правило, за рамками обсуждения оказывается сам характер реформ, предлагаемых обществу. В результате, например, недооценивается как деструктивное влияние на постсоветское общество и общественное сознание политики несостоятельных реформаторов, так и модернизационный потенциал самого общества. Открытым остается принципиальный вопрос – что оно, собственно, «не выдерживает» и отторгает общество – абсолютно чуждое ему направление движения, сопровождавшийся трудностями процесс трансформации, сходный с тем, который шел в странах Восточной Европы, или специфический социальный эксперимент.
На наш взгляд, вопрос о реформах, модернизации и национальном сознании крайне важен. Мы убеждены, что ломка, разрушение, «размывание» – крайне опасный путь, полагаться на который практически невозможно. Задача современной политики в приложении к истории и национальному сознанию – искать опорные точки – не фантомы и мифы, а реальные точки роста – те элементы, тенденции, модели поведения, на которые можно опираться и которые надо развивать для того, чтобы создать в России современное государство.
Концепции, исходящие из глубокой социально-культурной отсталости России (или такого «превосходства», которое с точки зрения ответа на вызовы времени ничем не отличается от отсталости), никак не прекращающейся «цикличности» отечественной истории, мечущейся от «оттепели» к новым заморозкам и неспособной «выскочить» из уходящего в «дурную бесконечность» кружения, лишают общество воли. Хотят этого или нет их авторы, они внушают гражданам, что у страны в ее культурно-исторической целостности нет перспективы, что она навечно «в хвосте».
Это удобно части общества, которая хочет чувствовать себя «европеизированной», «продвинутой», «креативной», но не желает брать на себя ответственность за развитие страны. Для этой части «кондовая» русская традиция, в которой погрязла серая масса большинства соотечественников – хорошее самооправдание бездействия, нежелания учиться на своих и чужих ошибках и, самое главное, нежелания самим избавляться от черт, приписываемых «массе».
Для тех, кто свою ответственность за страну осознает и действительно хочет изменить ситуацию, естественно желание не сладко заснуть под монотонное бормотание о «русских циклах», но понимать свой народ и свою страну и не ставить перед ним дилемму «откажись от своего «культурного кода» или останься на обочине истории. Если бы даже дело и вправду обстояло так плохо, как говорят, то, продолжая заниматься политикой в России, надо бы было, понимая всю беспрецедентную сложность работы, искать точки опоры, «вытягивать» их из национальной традиции. Но ведь на самом-то деле в российской истории и ментальности есть крепкие опоры для настоящей модернизации. Об этом – следующая глава.
i Декоррумпирование
Когда произойдет смена политической системы и коррупция перестанет быть ее имманентной частью, уровень коррупции, конечно, снизится. Тем не менее очевидно потребуется специальная программа и период «декоррумпирования» (по аналогии с германской денацификацией после Второй мировой войны), и это будет болезненным, поскольку коснется всех, включая политиков-победителей и их электорат.
