Ознакомительная версия.
Зато во всем остальном (от описания хода болезни, её симптомов, до результатов вскрытия) расхождений, противоречий, недомолвок столько, что они дают основания для то затихающих, то снова возникающих споров, действительно ли Александр Павлович скончался 19 ноября 1825 года в Таганроге; действительно ли его забальзамированное тело везли через всю Россию и 13 марта 1826 года похоронили в Петропавловском соборе в Петербурге; или похоронили вместо него кого-то другого, а он вовсе не умер, а, тяготясь державой, ушел с посохом в неведомую даль, чтобы спустя много лет появиться в Сибири под именем старца Феодора Козьмича?
Серьёзные историки, сторонники обеих версий (Николай Карлович Шильдер, Владимир Владимирович Барятинский, Николай Михайлович Романов) написали немало статей и книг, привели в подтверждение своего мнения огромное количество доводов, в большинстве весьма убедительных. Но к общему решению так и не пришли.
Не раз уже в конце XIX и в XX веке говорили о том, что точку в споре может поставить изучение останков, лежащих в гробнице в Петропавловском соборе. Но решение об эксгумации так и не было принято. Зато появился слух, якобы могилу вскрывали, гроб открывали – он оказался пустым. Очередной слух, ни одним очевидцем не подтверждённый…
Крупнейший биограф Александра I Николай Карлович Шильдер, которого считают «лучшим знатоком в ученом мире эпохи императора Александра I», к которому обращались за историческими консультациями даже члены Дома Романовых, писал: «Если бы фантастические догадки и народные предания могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собой самые смелые поэтические вымыслы. Во всяком случае подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы с потрясающим эпилогом, основным мотивом которой служило бы искупление. В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот “сфинкс, не разгаданный до гроба”, без сомнения, представился бы самым трагическим лицом русской истории, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалым загробным апофеозом, осенённым лучами святости».
Но… положительных (убедительных) данных, подтверждающих искупительный подвиг Александра Павловича, для такой оценки, увы, совершенно недостаточно. Тем не менее очевидно одно: народ, сотворивший легенду о Феодоре Козьмиче, нуждался в страстотерпцах и мучениках, в тех, кто способен на раскаяние и покаяние. Император Александр оказался в то время самым подходящим претендентом на эту благородную, возвышенную роль.
Так что каждый может выбрать любую из версий: просто смерть от внезапной болезни; смерть, которую Александр воспринимал как избавление и потому оказывался лечиться; инсценировку смерти и ещё почти сорок лет жизни под именем Феодора Козьмича.
Что же касается его желания отречься от власти, то, веря в искренность этого желания, полагаю, что было оно невыполнимо. И он это понимал, оттого и страдал ещё больше. Ему бы просто не позволили публично отречься и уйти в частную жизнь. И дело не только в том, что в России не было прецедента отречения. Дело в том, что для династии такой прецедент был опасен. Он подрывал основы самодержавия: царская власть – от Бога, и никто из людей не вправе отказываться от неё или наделять ею по своему усмотрению…
Шёл год 1829-й. Уже восемь лет не было на земле Наполеона. Четыре года назад скончался Александр. Казалось, пора забыть о соперничестве двух императоров. Но новый российский монарх думал иначе. Николая Павловича раздражало, что Наполеону (побеждённому) в Париже стоит замечательный памятник, а Александру (победителю!) в его столице памятника нет. С этим он смириться не мог, хотя, честно говоря, особой нежности к покойному старшему брату не питал. Его возмущало непризнание заслуг не столько Александра Павловича как человека, сколько как главы императорского Дома Романовых.
И Николай Павлович объявил конкурс. На памятник не армии-победительнице, а императору-победителю, Александру I.
В числе немногих архитекторов, кому оказали честь участвовать в конкурсе, был француз Огюст Рикар де Монферран, уже одиннадцать лет работавший над созданием Исаакиевского собора, любимого детища как Александра, так и Николая Павловича. Он и стал победителем. Коллеги (а как это часто случается, одновременно и самые яростные завистники) были возмущены: как мог государь доверить создание памятника русской воинской славы французу, да ещё бывшему наполеоновскому офицеру, кавалеру ордена Почётного легиона! Правда, было достоверно известно, что Монферран покинул армию после тяжёлого ранения ещё до начала войны с Россией. Но недоброжелатели делали вид, что об этом даже не подозревают.
Для Николая же не имели значения ни прошлое, ни сплетни, ни наговоры. Его интересовало одно: талант. А Монферран – талантлив. В этом самодержец убедился лично, внимательно следя за сооружением Исаакиевского собора.
Поначалу Монферран остановился на обелиске, какими древние египтяне отмечали свои победы. Николай потребовал заменить обелиск колонной. Она должна была превзойти так беспокоившую императора Вандомскую колонну, а заодно и знаменитую колонну Траяна – стать самым высоким триумфальным монументом в мире. И, конечно же, самым прекрасным.
Преимущество самодержавия в том, что воля самодержца – закон (на деле, не на словах). Так что выполнять пожелания монарха следует любой ценой. Монферрану и тысячам (!) рабочих колонна стоила пяти лет нечеловеческого напряжения, бессонных ночей, потерянного здоровья, но и несравненной радости: им удалось создать настоящее чудо.
Поначалу колонну предполагали увенчать шестиконечным православным крестом, потом – фигурой Александра I: ведь на Вандомской колонне, да и на всех знаменитых колоннах – статуи триумфаторов.
Монферран предложил ангела. В царской семье долгие годы Александра иначе как «наш ангел» не называли (правда, между собой добавляли: «Светит, да не греет»). Николай согласился. Но повелел: «Чтобы лик статуе дать покойного императора Александра I». Повеление было выполнено.
На 30 августа 1834 года, день тезоименитства покойного императора Александра, назначили торжественное открытие и освящение монумента.
Из воспоминаний Василия Андреевича Жуковского: «…никакое перо не может описать величия той минуты, когда по трём пушечным выстрелам вдруг из всех улиц, как будто из земли рождённые, стройными громадами, с барабанным громом, под звуком Парижского марша, пошли колонны русского войска… начался церемониальный марш: русское войско прошло мимо Александровской колонны; два часа продолжалось сие великолепное, единственное в мире зрелище…»
Всего мимо Александровской колонны прошло более ста тысяч воинов. Среди них – юнкер Михаил Лермонтов… Пройдёт совсем немного времени, и не победитель, а побеждённый станет кумиром одного из величайших поэтов России…
Впрочем, если вдуматься, только так и могло случиться: обаяние гения неотразимо. Особенно – для способных его оценить.
Почти сразу после открытия колонны родилась легенда: пока ангел будет парить над городом, Петербург одолеет любую беду.
Медный всадник будто разделил с ним ответственность за судьбу своей столицы, как пятьюдесятью двумя годами раньше с ним самим разделил эту ответственность первый хранитель города – ангел, вознесённый над звонницей Петропавловского собора…
С тех пор прошло двести лет, а легенда о заступниках Петербурга жива.
В годы блокады первые хранители города были бережно укрыты.
Колонна стояла незащищённой. Под обстрелами и бомбежками. И – чудо? – выстояла. Как выстоял город, который она хранит.
Я рассказывала об истории Вандомской колонны. Она сродни участи того, в чью честь воздвигнута: взлёты, падения, новые взлёты. Колонну Александра удары судьбы миновали. Даже революционная толпа на неё не покушалась.
И вот тут приходит мысль о том, что сходство этих колонн (имею в виду общую цель, с которой они были поставлены: увековечить память о победах императоров) – чисто внешнее. Да, их венчают фигуры тех, во имя кого они были воздвигнуты.
Но Вандомская колонна как была, так и остаётся памятником Наполеону, великому или ужасному, это уж как кому кажется.
А вот Александровская… Хоть и носит имя Александра, не воспринимается она как памятник российскому императору-победителю. Это памятник даже не победоносной армии, это памятник народу-победителю. Разница, думаю, существенна. Похоже, беспристрастное время раз и навсегда утвердило: даже великий человек не в силах победить великий народ. Лучше и не пытаться.
Кстати, то, что колонну или хотя бы венчающую её фигуру императора никогда не пытались сбросить, подтверждает: люди (независимо от политических воззрений) воспринимают её как памятник общенародному триумфу.
Ознакомительная версия.
