Ознакомительная версия.
На политическом уровне вызов «корпоративной глобализации» 1990-х годов вынудил левых искать новые стратегические и идеологические подходы. Наиболее умеренная часть социал-демократии пошла по пути пассивной адаптации к новым правилам игры. Идеологически это выразилось в работах Сассуна, Гидденса и Хаттона, тогда как на политическом уровне выражением такого подхода стал «новый реализм», или «третий путь» Тони Блэра и Герхарда Шредера. В том же направлении эволюционировали и итальянские демократические левые — большинство бывшей коммунистической партии, расколовшейся после 1989 года. Хотя в рядах социал-демократии подобная политика встретила серьезное сопротивление, в целом к концу 90-х годов XX века она восторжествовала. Решающим моментом стало возвращение социал-демократии к власти в Великобритании и Германии, сопровождавшееся резким сдвигом победивших партий вправо. Политически этот сдвиг был закреплен уходом из руководства партий, а иногда и исключением из партии лидеров левого крыла — Оскара Лафонтена в Германии и Кена Ливингстона, Тони Бенна в Великобритании. «Зеленые» партии в большинстве стран Европы повторили траекторию социал-демократии, причем во многих случаях оказались даже правее ее. Итогом подобной эволюции стал фактический отказ от реформизма как идеологии и методологии поэтапного преобразования общества, признание ценностей свободного рынка и конкуренции. Слева от социал-демократии ответом к «корпоративной глобализации» и неолиберализму стало формирование партий «новой волны». Особенностью этих партий стал своеобразный эклектизм, попытка соединить в общем движении различные традиции, разделенные и противостоявшие друг другу на протяжении XX века — социал-демократическую, коммунистическую, троцкистскую, социально-экологическую. Остается открытым вопрос о том, является ли этот эклектизм предпосылкой нового синтеза. Для партий «новой волны» типично стремление искать более радикальные ответы на вызовы глобализации, однако — на основе уже накопленного исторического опыта левых сил. В известном смысле партии «новой волны» начали занимать опустевшую нишу реформистской социал-демократии, во всяком случае — ее левого крыла.
Существенным достижением «новой волны» организованного левого движения можно считать решительный разрыв с авторитарной политической культурой, типичной как для сталинистской традиции в коммунистическом движении, так, в значительной мере, и для социал-демократических партий. Подобный плюрализм имеет не только идеологические корни. Различие между историческими течениями социализма всегда коренилось в неоднородности мира труда самого по себе. К концу XX века эта неоднородность возросла, приобретя порой характер мозаичности. В то же время фрагментация мира труда, создавая в краткосрочной перспективе организационные проблемы, в долгосрочной перспективе открыла и новые возможности. На протяжении большей части XX века основные отряды рабочего движения были достаточно крупными и устойчивыми и в силу этого самодостаточными, что, наряду с идеологическим противостоянием коммунистической, социал-демократической и троцкистской «политических семей», способствовало закреплению раскола. Напротив, в конце XX века мир труда, став куда более многослойным и разнородным, одновременно стал испытывать возрастающую потребность в консолидации и новой солидарности, поскольку ни один из его отрядов, ни один из элементов структуры не имел достаточного веса, чтобы улучшить свое положение самостоятельно.
На протяжении 1990-х и начала 2000-х годов культура мирового левого движения стала куда более открытой и демократической. Свидетельством тому стали социальные форумы, собирающие вместе людей различных взглядов, объединенных общим противостоянием глобальному капитализму. Другое дело, что широкие и увлекательные дискуссии не могли заменить четких и понятных большинству общества ответов на вопросы, поставленные глобализацией. В результате критики системы зачастую оказываются неспособными сформулировать собственную политическую линию.
Партии оказались в стороне или на периферии событий. Новое поколение активистов формируется не на партийных собраниях, а на уличных митингах и открытых форумах. Признанные идеологи левых сил обнаружили неспособность предвидеть новые тенденции. Мир изменился, старые организационные формы демонстрируют свою несостоятельность. Традиционные рабочие партии пытаются выжить, доказывая свою лояльность правящим элитам, но чем более они безобидны, тем менее они интересны кому бы то ни было. Началось время смены организационных форм. Утратив связь с рабочим классом, они понемногу утрачивают и свою ценность для буржуазии, которая использовала их как инструмент для смягчения классового конфликта.
Массовые протесты 1999–2001 годов на Западе оказались наиболее удачным «ответом слева» на вызов «корпоративной глобализации». Восторжествовал «сетевой» подход к решению организационных задач. Радикальные активисты стремились свести к минимуму иерархию, сочетать автономию вовлеченных в процесс групп с принципом солидарности и единства действий. Движение оказалось способно мобилизовать молодежь и новые трудовые слои, порожденные информационной революцией. Оно сумело наладить взаимодействие с традиционными профсоюзами. Гораздо более сложными оказались отношения с парламентскими партиями, поскольку именно отсталость и оппортунизм, а порой и прямое предательство партийных структур, их неспособность отреагировать на вызовы «корпоративной глобализации» подтолкнули радикальную молодежь к выходу на улицы.
Избегая жестких организационных форм, предпочитая им «сетевые» структуры, «альтерглобалистское» движение оказалось эффективным в условиях информационной революции, способным привлечь на свою сторону и организовать трудящихся «новых отраслей». В странах «третьего мира» новые протестные движения смогли опереться на крестьянство (сапатисты в Мексике, Движение безземельных крестьян в Бразилии). Таким образом, кризис партий «рабочего социализма» преодолевался за счет появления у левых новой социальной базы как в «новом», постиндустриальном, так и в «традиционном» или «неформальном», неиндустриальном, секторе. Это, однако, отнюдь не означает разрыва с традициями «рабочего социализма». Просто эти традиции переосмысливаются и интерпретируются по-новому.
После «битвы в Сиэтле», когда «антиглобализм» заявил о себе в США, он быстро распространился в Европе и Канаде. Опыт европейских выступлений 2000–2001 годов показал, что, достигнув немыслимых еще за год до того масштабов, движение обнаружило и ограниченность возможностей протеста. Встал вопрос о перспективах политической, в том числе и электоральной, работы. Тем самым движение начинает вторгаться в сферу действия «традиционных» политических организаций.
Разумеется, это не означает неизбежного исчезновения традиционных левых партий. Скорее, речь идет о синтезе опыта политических партий и протестных движений. Первые начинают воспринимать идеи, методы и культуру, выработанную в ходе «антиглобалистских» протестов, вторые обнаруживают значение политических организаций, выходят на арену электоральной борьбы и т. д. Обновление партий зависит, в конечном счете, от их способности вобрать в себя опыт «антиглобалистских» движений, тогда как движения все более склонны работать политически, — либо создавая собственные партии, либо идейно влияя на уже существующие. В каждой конкретной ситуации перспективы левых сил выглядят по-разному. Известный социолог Фредерик Джеймсон прогнозирует, что для левых наступает время «комбинированных» стратегий, использующих «новые формы солидарности в активной политической работе».[586]
Кризис левых политических партий, как и политического представительства вообще, вовсе не обязательно является окончательным и «необратимым». Как раз наоборот, вызовы новых массовых движений могут, в конечном счете, стать фактором преодоления кризиса — если сами эти движения смогут выработать новые формы представительства и участия масс в политике. Совершенно очевидно, что протест сам по себе, выявляя недостаточность, исчерпанность или неадекватность существующих форм представительства, еще не является им заменой. Он лишь ставит вопрос о поиске новых форм или необходимости трансформации уже существующих. Эти новые формы могут прийти как из недр движения, так и изнутри «традиционных» политических организаций, если там найдутся силы и способность к обновлению.
Проблема в том, насколько новые движения смогут освоить «старые» политические методы, не повторяя отвергаемого ими опыта «старых партий». Это относится и к избирательной борьбе, и к привычным для левых видам идеологической работы, и к общепринятым формам международной солидарности, Вопрос, однако, не сводится к тому, насколько богатым окажется воображение активистов. История свидетельствует, что подъем и упадок массовых движений предопределяют своего рода «жизненный цикл» политических организаций. Иными словами, «старые» партии в годы своей молодости во многом напоминали нынешние «новые движения». И не только потому, что сами эти партии в те времена еще были «новыми», но и потому, что их возникновение было результатом развития и консолидации массового движения. В этом плане неспособность «новых левых» в 60-е годы XX века сформировать жизнеспособные и устойчивые политические организации сейчас воспринимается многими ветеранами событий как главная ошибка и даже «вина» поколения 60-х, не сумевшего должным образом передать эстафету активистам 2000 года.[587] Еще хуже обстоит дело в Восточной Европе, где начинать надо Практически с чистого листа, не имея устоявшихся институтов живых традиций. Ссылки на большевизм и 1917 год являются скорее риторическими, ибо в традиции главное — непрерывность. А традиция революционной самоорганизации и сознательной классовой борьбы в нашей стране была прервана — сначала сталинскими репрессиями 1930-х годов, а потом окончательно сведена на нет годами «застоя» при Брежневе.
Ознакомительная версия.
