Размытость официальных признаков социально-экономической градации хозяйств давала возможность отнесения к ним практически любого крестьянского двора, так или иначе втянутого в рыночные отношения. По мере же подготовки «ликвидации кулачества как класса» на первое и самое значимое место при определении категории кулачества выдвигались оценки социально-политического характера, что имело место в комбедовский период[1087].
В пределах идеологических приоритетов и социально-классовых координат советской политической системы понятие «кулак» приобретало не просто антисоветский, но и вообще антиобщественный смысл. Для борьбы с кулаком предполагалось задействовать всю мощь государственных мер экономического, политического, правового и идеологического характера. Нагнетание страстей привело к открытому насилию в отношении зажиточных слоев деревни. Это проявилось в конкретной деятельности партийных и государственных структур в налоговой и финансовой сфере.
Политика эта носила запретительный характер, сковывала производство, искусственно создавала ситуацию аграрного кризиса и трудностей в хлебозаготовках, что, в свою очередь, являлось одним из объективных катализаторов перехода к сплошной коллективизации. Обозначенные тенденции социальной направленности получат дальнейшее развитие и качественно новый уровень в 1929 году, в ходе непосредственного развертывания сплошной коллективизации крестьянских хозяйств. Не случайно характеризуя классовый принцип сельскохозяйственного налога на 1928/29 год, М. И. Калинин подчеркивал, что он «является в наших руках одним из важнейших инструментов для изменения социально-экономической структуры крестьянского хозяйства: мы облагаем верхушку по принципу подоходной прогрессии… Ослабляя верхушечную часть деревни, мы поддерживаем и поднимаем крестьянские низы»[1088].
Экономическому ограничению и вытеснению кулачества служило и самообложение крестьянских хозяйств. В 1928 году ЦИК и СНК СССР утвердили новое положение о самообложении населения «для удовлетворения имеющих общественное значение местных культурных и хозяйственных потребностей…» Самообложение допускалось не иначе как по постановлению общих собраний (сходов) граждан, и общий его размер не должен был превышать в течение бюджетного года 25 % общей суммы единого сельскохозяйственного налога и государственного подоходного налога.
В целях «ограничения эксплуататорских устремлений кулачества» 18 июля того же года ЦИК и СНК СССР установили предельный срок аренды земли — не свыше шести лет. В тех случаях, когда хозяйства сами не обрабатывали предоставленной им земли, несмотря на оказываемую им помощь, а систематически сдавали ее в аренду, местные органы власти могли сокращать указанный предельный срок до трех лет. Если и после этого хозяйство не могло приступить к самостоятельному использованию земли, то оно лишалось права пользования той частью земли, которая сдавалась в аренду[1089]. Поскольку основными арендаторами земли были зажиточные крестьяне, то это постановление было направленно против них.
В декабре 1928 года был принят закон «Общие начала землепользования и землеустройства». В законе подчеркивалось, что при проведении землеустройства и организации землепользования основной задачей является развитие производительных сил сельского хозяйства, «с обеспечением все большего усиления в нем социалистического строительства»[1090]. Для достижения этой задачи, согласно новому закону, было необходимо повысить технический уровень сельского хозяйства, кооперировать крестьянство, стимулировать процесс укрепления и развития коллективных и советских хозяйств, принять меры к защите интересов бедняков и батраков в деревне, «к преодолению кулачества». Лицам, лишенным избирательных прав, земля предоставлялась в последнюю очередь.
Специальный раздел закона был посвящен мерам поощрения коллективных и других товарищеских форм землепользования. Закон предусматривал различные льготы и преимущества для коллективных форм хозяйства: льготы по сельхозналогу, кредиту, преимущественное перед единоличными хозяйствами наделение землей, внеочередное землеустройство за счет государства, обеспечение на льготных условиях сельскохозяйственными машинами и орудиями, минеральными удобрениями, семенами, племенным скотом и т. д.
Законом регламентировались и арендные отношения в деревне. Сдача земли в аренду считалась незаконной, если условия аренды являлись кабальными для маломощного крестьянства или если земля сдавалась в аренду «кулацким хозяйствам». Запрещалась субаренда земли передача арендованной земли арендатором другому лицу. Согласно закону о землепользовании и землеустройстве наемный труд в крестьянском хозяйстве допускался как вспомогательный при условии, что трудоспособные члены хозяйства принимают участие в работе хозяйства.
Применение наемного труда должно было регулироваться Кодексом законов о труде, что также ограничивало его применение на практике.
Классово-дифференцированный подход пронизывал и систему государственного страхования в деревне. В аналитической справке орграспреда ЦК ВКП(б) 1928 года «Классовый принцип в советском государственном страховании»[1091] находим соответствующие данные. На протяжении второй половины 1920-х годов Госстрах целенаправленно выделял 10 % всего начисленного оклада страховых платежей на полное и частичное освобождение бедняцких хозяйств от уплаты страховых взносов. Этой льготой охватывалось примерно 15–16 % всех хозяйств. В абсолютных цифрах фонд льгот составил в 1926–1927 годы 10,4 млн. руб., в 1927–1928 годы — 13,5 млн руб. Суммы, недобираемые при взимании оклада, перелагались на остальных плательщиков при выработке соответствующего тарифа на очередной год. В рамках сельских уездов и волостей они перераспределялись на зажиточных крестьян.
Меры по ограничению и вытеснению кулачества проводились и в области снабжения сельскохозяйственными машинами и инвентарем, что наиболее четко прослеживается на примере приобретения такой сложной техники, как трактор[1092]. Распоряжением правительства от 24 октября 1927 года «О порядке отчуждения и распределения тракторов» определялось, что частное лицо приобретает трактор только в случаях, если ни государственная, ни кооперативная организация не изъявили желание приобрести таковой[1093]. Декрет СНК СССР от 15 июня 1928 года «О трактороиспользовании» обязывал соответствующие республиканские и местные органы распределять трактора в первую очередь между крупными колхозами, во вторую — между машинными товариществами и другими крестьянскими объединениями[1094].
Так, за три года сформировалась техническая политика советского государства в деревне. Суть ее заключалась на только в том, чтобы усилить технические возможности общественного и кооперативных секторов, но и в том, чтобы закрыть доступ к технике частнику, т. е. зажиточному крупному крестьянскому хозяйству.
Народу с этим помощь крестьянству, оказываемая через систему машинопрокатных и зерноочистительных пунктов, также рассматривалась в качестве мер по ослаблению влияния кулачества. Создаваемые объединения крестьянских хозяйств, в том числе и колхозы, не имели возможности взять на себя расходы, связанные с приобретением, содержанием и ремонтном сложных сельскохозяйственных машин. Поэтому в стране создавалась сеть прокатных пунктов, тракторных колонн, а затем и машинно-тракторных станций (МТС). Деятельность всех этих производственных структур на селе рассматривалась не только с точки зрения повышения уровня механизации сельскохозяйственного производства, но и как мера вытеснения кулачества. В документах XV съезда партии указывалось «усилить борьбу за освобождение маломощных безинвентарных крестьянских хозяйств из под зависимости от кулацких элементов… для чего развернуть… широкую сеть прокатных пунктов»[1095].
Организация государственно-кооперативного проката сельхозмашин началась с первых лет Советской власти. К 1927 году на территории РСФСР действовали 7300 прокатных и 14 450 зерноочистительных пунктов, предоставлявших исключительно неимущим слоям крестьянства на льготных условиях разнообразные орудия и машины[1096]. Техническая политика Советской власти в деревне шла вразрез с объективными условиями. Наиболее подготовленными к восприятию технических новаций, использованию техники в производстве была зажиточная часть крестьянства. И именно она отстранялась от участия в этом сложном и ответственном для общества процессе. Огромные социально-экономические потери от такой политики было невозможно компенсировать никакими организационными преобразованиями.
