Борисевич сказал:
— Со сдачей экзаменов в институте у вас затруднений не будет. Вас хорошо знают и пойдут навстречу. А аспирантская группа начнет занятия примерно через полгода. Этого срока вам будет вполне достаточно.
В конце разговора профессор добавил:
— Насколько я знаю, вас все равно намечают взять на работу в Минск, если бы вы даже и не дали согласия на поступление в аспирантуру.
Это означало, что со школой и Дзержинским районом мне все равно пришлось бы распрощаться.
Взвесив все «за» и «против», хотя времени на обдумывание было не так уж много, я сказал:
— С предложением согласен.
В итоге меня зачислили в аспирантуру.
Затем последовала поездка в Минск для сдачи экзаменов и решения вопроса с жильем. Экзамены за последний курс института я выдержал на «отлично» и строго по графику, названному комиссией. А после этого состоялось продолжительное собеседование в приемной комиссии аспирантуры. Через него прошли и другие товарищи.
Возглавлял нашу аспирантуру тот же профессор И. М. Борисевич. Его заместителем был профессор Г. Н. Климко, участник гражданской войны. В боях за власть Советов он потерял руку.
Итак, я вместе с семьей, как мне казалось, основательно осел в Минске. Вначале снимали частную квартиру. Профессор оказался прав насчет партмаксимума: его нам выплачивали, и деньги эти по тем временам считались достаточными для такой семьи, как наша.
Началось серьезное и интенсивное изучение науки. Слово «аспирант», как нас стали именовать, звучало как-то неординарно. Как относиться к своему такому положению, мы и сами пока еще толком не знали. Мы — это семь человек, которые таким образом вошли в круг научных работников.
Центральный Комитет Компартии Белоруссии увидел в нас тех, кто должен был трудиться в научно-исследовательской сфере. И мы пошли в Академию наук Белорусской ССР по призыву партии.
Через некоторое время в нашей академии отмечался какой-то юбилей. Сейчас уже и не скажу, с чем его связывали. Помню только, что мы, аспиранты, пришли на встречу с крупными учеными, солидными академиками и членами-корреспондентами. Каково же было наше удивление, когда нас посадили как равных за общий стол. И угощение за ним нам показалось весьма щедрым.
Не помню точно, о чем мы говорили между собой, но так или иначе разговор возвращался к уважительному отношению к аспирантам, впервые появившимся за общим столом, да еще почему-то на почетных местах, — отношению, которое мы ощутили со стороны маститых ученых. И мы для себя решили: нет, не зря Советское государство так хорошо относится к ученым. Видно, что науку уважают, а те, кто в ней работает, очень нужны стране.
Скажу честно, что именно после этой встречи с академиками, когда мы увидели, с каким вниманием относятся к нам эти люди, какой заботой государство окружает ученых, я понял, что идти в науку, если есть у тебя для этого какие-то данные, — значит сделать правильный выбор. Я тогда его сделал.
В первые полтора года учебы почти все внимание уделялось политической экономии, философии и английскому языку. Состав преподавателей у нас оказался довольно сильный.
Ведущим лектором и консультантом по философии был профессор И. С. Вольфсон, знаток марксистской философии, автор учебника по историческому материализму.
Главным нашим руководителем по курсу политической экономии являлся профессор А. И. Ноткин, человек больших способностей и глубоких знаний экономической теории Маркса.
Позже, когда И. В. Сталин стал уделять внимание разработке некоторых теоретических проблем экономики социализма, именно Ноткин обратился к нему с вопросом по этой проблематике. Вопрос А. И. Ноткина и ответ И. В. Сталина публиковались в советской печати. В последнее время Ноткин, уже член-корреспондент Академии наук СССР, работал в Институте экономики в Москве. Я в свое время любил обсуждать с ним вопросы политической экономии. Импонировала его глубокая эрудиция. Скончался он в 1982 году.
В 1934 году произошло событие, повлиявшее на мой дальнейший жизненный путь. Неожиданно для нас, аспирантов, руководство института объявило:
— Ваша группа переводится в Москву в научно-исследовательский институт аналогичного профиля.
Вот так новость! Поразмыслив, все мы — и совместно, и в одиночку — решили, что популярная поговорка: «Назвался груздем — полезай в кузов», пожалуй, к нам применима. Не выражать же протест против решения о переводе.
Итак, мы направлялись в Москву. Все наше семейное домашнее хозяйство уместилось в трех чемоданах.
Жена в поезде задала мне вопрос:
— А ты не заметил ничего необычного в своем пиджаке? Я удивился. Решил, что он где-то, возможно, порван.
— Нет, — отвечаю, — пока ничего не заметил. Лидия Дмитриевна рассмеялась и сказала:
— У тебя кармашек вверху не на левой стороне, как у всех мужчин, а на правой.
Посмотрел — действительно, на правой. Лидия Дмитриевна объяснила:
— А я твой костюм перелицевала. Теперь потертой стороны не видно.
Я рассмеялся:
— Спасибо тебе за находчивость. Только очень наблюдательные люди могут заметить сделанное.
— Вот был бы конфуз, — добавила Лидия Дмитриевна, — если бы кто-то спросил у тебя: «Что это у вас за пиджак, у которого карман перебежал на неположенное место?»
— Если бы кто-нибудь спросил об этом, — прокомментировал я, — то мой ответ был бы таким: «А это новая мода пошла на мужские пиджаки».
Не могу забыть того ощущения, которое я испытывал по пути в Москву. Какое-то внутреннее чувство мне подсказывало, что вся дальнейшая жизнь сложится в зависимости от решений, которые будут приниматься уже в главном городе нашего государства. Кем, когда, на каком уровне — это, разумеется, было неизвестно.
Еще до отъезда я никак не мог свыкнуться с мыслью, что все больше отрываюсь от мест, где провел два с лишним десятка лет. Каждый человек связан невидимыми корнями с теми местами, где он родился, и они напоминают о родном и близком всегда. Тешил себя надеждой, что, возможно, еще поброжу по знакомым местам детства и юности.
Но старался отогнать всякие минорные думы. Внутренний голос мне как бы говорил:
— Все-таки и тебе, и твоей семье вот-вот доведется очутиться не где-нибудь, а в столице нашей великой страны.
Воображение иной раз уносило меня даже в Кремль. Неужели когда-нибудь я похожу по его знаменитой брусчатке, увижу вблизи, а не на картинке его стены? Неужели я смогу скоро пойти на Красную площадь? Неужели эта мечта станет реальностью?
Затрудняюсь объяснить почему, но когда я думаю о Москве, о ее прошлом — а так обычно бывало с тех пор, как стал осознанно воспринимать действительность, — то мне почему-то в первую очередь приходят в голову факты из истории этого великого города, и самые трагические, и самые радостные. Скорее всего потому, что они глубоко проникли в сознание еще с детских и юношеских лет. Сделало свое дело постоянное чтение, любовь к литературе.
Да, Москва горела. Но жадные степные ханы жестоко поплатились за свои злодеяния в период ига. Поле Куликово вошло в историю навеки.
Звонницы всей России, а с ними сотни колоколов Москвы славили полтавскую победу над шведской армией Карла XII. Гром и блеск той баталии вознес российского солдата на пьедестал почета, а державу поставил в ряд великих.
А разве не в Кремле померкла звезда Наполеона, которая вскоре после его похода на Москву закатилась полностью?
Когда я ехал в столицу, до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз оставалось еще семь лет. Величайший в истории подвиг советскому народу еще предстояло совершить. Еще одиннадцать лет было до того момента, когда военные штандарты армий третьего рейха были брошены на камни Красной площади во время Парада Победы советского народа над фашистской Германией. На трибунах у стен священного Кремля в тот памятный день находились и представители наших союзников по оружию — официальные гости из США, Англии, Франции и других стран антигитлеровской коалиции.
Итак, мы сошли с поезда. Я и моя семья стали москвичами. Осознали это с гордостью.
Поселили нас в Алексеевском студгородке, на северо-восточной окраине города. Здесь когда-то находился дворец второго из династии Романовых — самодержца Алексея Михайловича. К моменту нашего приезда дворца уже не было и в помине. Осталось только «царское» название — Алексеевский, да и то оно было не от царя, а скорее от села Алексеевское, которое разрослось там, где некогда возвышался царский терем.
Место это находится неподалеку от Останкино, где и по сей день стоит Шереметевский дворец — бывшее владение известного графа, а ныне музей — одна из достопримечательностей столицы. Рядом с ним находится теперь знаменитая Останкинская телебашня и огромное здание нашего всесоюзного телецентра, известного во всем мире.
