публичная сфера больше не воспринимается как инклюзивная, а политическая публичная сфера – как коммуникационное пространство для обобщения интересов, охватывающих всех граждан. Поэтому я попытаюсь прояснить одну гипотезу и сделать ее правдоподобной 77. Как уже говорилось, сеть открывает виртуальные пространства, где пользователи могут по-новому реализовать себя как авторы. Социальные медиа создают свободные, доступные публичные пространства, которые приглашают всех пользователей к спонтанному и никем не контролируемому участию – и которые, кстати, давно искушают политиков непосредственно, лично влиять на плебисцитарную публичную сферу. Инфраструктура этой плебисцитарной «публичной сферы», сведенной до кликов одобрения и неодобрения, носит технический и экономический характер. Но в общем и целом все пользователи, необремененные необходимостью соблюдать условия доступа к редакционно формируемой публичной сфере, характерной для печатных медиа, видят в этом свободу от «цензуры» и могут в этих свободных, доступных медиапространствах обращаться к анонимной публике и добиваться ее одобрения. Эти пространства, похоже, приобретают своеобразную анонимную интимность: по прежним меркам их нельзя причислить
ни к публичным, ни к частным, скорее они относятся к сфере коммуникации, которая раньше была предназначена для частной переписки, но затем расширилась до публичной сферы.
Пользователи, наделенные авторским правом, привлекают внимание своими сообщениями, потому что неструктурированная публика создается в первую очередь комментариями читателей и лайками подписчиков. По мере того как образуются самоподдерживающиеся эхо-камеры, эти пузыри разделяют с классической формой публичной сферы проницаемость и открытость для дальнейшего сетевого взаимодействия; но в то же время они отличаются от принципиально инклюзивного характера публичной сферы – и контрастирующего с частной сферой – тем, что отвергают диссонирующие голоса, а созвучные ассимилирующиеся голоса включают в собственный, хранящий свою идентичность, ограниченный горизонт предполагаемого, но нефильтрованного профессиональными редакторами «знания». В логике, основанной на взаимном подтверждении своих суждений, любые претензии на универсальность, выходящие за пределы собственного горизонта, как правило, подозреваются в лицемерии. В ограниченной перспективе такой полупубличной сферы политическая публичная сфера демократических конституционных государств больше не воспринимается как инклюзивное пространство для посильного дискурсивного прояснения конкурирующих притязаний на истинность и общего учета интересов; именно эта публичная сфера, представляющаяся инклюзивной, низводится до одной из полупубличных сфер,
конкурирующих на равных 78. Это проявляется в двойной стратегии одновременно распространения фальшивых новостей и борьбы с «лживой прессой», что, в свою очередь, порождает неуверенность в публичной сфере и в самих ведущих СМИ 79. Но когда общее пространство «политического» превращается в поле битвы между конкурирующими публичными сферами, демократически легитимированные, признанные государством политические программы – как в случае с либертарианскими по форме, но авторитарно мотивированными демонстрациями против коронавируса – поощряют объяснения в духе теории заговора. Эти тенденции уже можно наблюдать в странах – членах Европейского союза; но они могут захватить и деформировать саму политическую систему, если ее структуру достаточно долго подрывали и расшатывали социальные конфликты. В США политика оказалась в водовороте поляризации публичной сферы после того, как правительство и большая часть правящей партии адаптировались к самовосприятию президента, преуспевшего в социальных сетях и ежедневно искавшего плебисцитарного одобрения у сторонников его популизма через Twitter 80. Временная, смеем надеяться, дезинтеграция политической публичной сферы выразилась в том, что почти для половины населения коммуникативный контент больше не мог быть конвертирован в «твердую валюту», ограждающую от сомнительных притязаний на достоверность. Для столь масштабной деформации восприятия политической публичной сферы важно не накопление фальшивых новостей, а то, что, с точки зрения тех, кого они затрагивают, фальшивые новости уже невозможно идентифицировать как таковые 81.
В коммуникативистике и социальных науках сегодня много говориться о disrupted public spheres (фрагментированных публичных сферах), которые отделились от пространства журналистской институционализированной публичной сферы. Но было бы неверно из этого заключить, что описание этих симптоматических явлений вообще отделено от вопросов демократической теории 82. Потому что коммуникация в обособленных полупубличных сферах никоим образом не деполитизирована; и даже если это имеет место, сила воздействия этой коммуникации на мировоззрение тех, кто вовлечен в нее, отнюдь не аполитична. Демократическая система в целом начинает разрушаться тогда, когда инфраструктура публичной сферы больше не способна направлять внимание граждан на актуальные, требующие политического решения проблемы и не может гарантировать формирования конкурирующих, то есть качественно отфильтрованных голосов общественного мнения. Конечно, если вспомнить о сложных предпосылках существования капиталистических демократий, которые по своей природе подвержены кризисам, то очевидно, что потеря функции политической публичной сферы может иметь более глубокие причины. Но это не освобождает нас от поиска непосредственных причин.
Одну из таких причин я вижу в том, что возникновение Силиконовой долины, то есть коммерческой эксплуатации цифровой сети, с одной стороны, совпало с глобальным распространением неолиберальной экономической программы, с другой стороны. Глобально расширенная зона свободных коммуникационных потоков, ставшая в то время возможной благодаря изобретению технической структуры «сети», заявила о себе как о зеркальном отражении идеального рынка. Этот рынок не нуждался в дерегулировании. Конечно, сегодня этот впечатляющий образ нейтрального зеркала разрушается алгоритмическим управлением коммуникационными потоками, источником концентрации рыночной власти крупных интернет-корпораций. Сбор и цифровая обработка персональных данных клиентов, которые более или менее незаметно обмениваются на информацию, бесплатно предоставляемую поисковыми системами, новостными порталами и другими службами, объясняет, почему комиссар ЕС по вопросам конкуренции 83 хочет регулировать этот рынок. Но закон о конкуренции – это не тот рычаг, которым можно исправить основную ошибку, заключающуюся в том, что платформы, в отличие от классических СМИ, не хотят брать на себя ответственность за распространение правдоподобного, то есть тяготеющего к дезинформации контента. Нас интересует обстоятельство, на которое указывает, в частности, тот факт, что пресса, радио и телевидение обязаны исправлять ложные сообщения. В силу особого характера своих продуктов, которые являются не просто товарами, платформы тоже не могут обойтись без надлежащей журналистской добросовестности.
Они также несут – и должны нести – ответственность за новости, которые сами ни создают, ни редактируют, поскольку эта информация тоже обладает силой, способной формировать мнения и умонастроения людей. На них прежде всего распространяются не стандарты качества товаров, а скорее интеллектуальные стандарты формирования суждений, без которых для нас не существовало бы ни объективного мира фактов, ни идентичности, ни общности интерсубъективно разделяемого всеми нами мира 84. В трудновообразимом «мире» фейковых новостей, которые невозможно идентифицировать как таковые, то есть отличить от правдивой информации, ни один ребенок не мог бы вырасти без клинических симптомов. Поэтому поддержание такой структуры СМИ, которая обеспечивает инклюзивность публичной сферы и делиберативный характер формирования общественного мнения и политической воли, не есть лишь директивное политическое решение, а конституционный императив.
Делиберативная демократия.
