Как Берия узнал об этом разговоре — остается только гадать. Впрочем, это могло произойти двумя путями: либо Сталин сам рассказал Берии, либо Берия подслушивал и самого «хозяина».
Далее Власик в своем письме Ворошилову сообщает: после вызова на допрос к Берии «я понял, что, кроме смерти, мне ждать больше нечего, т. к. еще раз убедился, что они обманули Главу правительства… Они потребовали показаний на Поскребышева, еще два раза вызывал Кобулов в присутствии Влодзимирского. Я отказался, заявив, что у меня никаких данных к компрометации Поскребышева нет, только сказал им, что Глава правительства одно время был очень недоволен работой наших органов и руководством Берии, привел те факты, о которых говорил мне Глава правительства, — о провалах в работе, в чем он обвинял Берию… За отказ от показаний на Поскребышева мне сказали — подохнешь в тюрьме…»
И Власик не выдержал, поскольку «получил нервное расстройство, полное потрясение и потерял абсолютно всякое самообладание и здравый смысл… Я не был даже в состоянии прочитать составленные ими мои ответы, а просто под ругань и угрозы в надетых острых, въевшихся до костей наручниках, был вынужден подписывать эту страшную для меня компрометацию… в это время снимались наручники и давались обещания отпустить спать, чего никогда не было, потому что в камере следовали свои испытания…»
Последний абзац — свидетельство того, как Сталин относился даже к своим приближенным. От подозрений не был застрахован никто. По этим и другим свидетельствам Берия чувствовал, что диктатор к нему охладевает.
Впрочем, не один Берия. Последние месяцы власти Сталина были зловещими. Он перестал доверять многим из своей старой гвардии — Ворошилову, Молотову, Микояну. На организационном Пленуме ЦК, состоявшемся по завершении XIX съезда партии в октябре 1952 года, Сталин неожиданно для всех устроил полнейший разгром Молотову и Микояну. Он поставил под сомнение их порядочность, в его речи сквозило политическое недоверие к ним, подозрение в политической нечестности.
— Молотов — преданный нашему делу человек, — начал Сталин. — Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков.
Зал затаил дыхание. Это было что-то новое, неожиданное.
— Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова.
Тишина стояла оглушительная.
— А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? — продолжал Сталин. — Это грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно было допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш советский Крым. Это вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения.
Все боялись смотреть на Молотова.
— Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, — продолжал Сталин, — что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо.
Досталось и Микояну.
— Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? Мужик — наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна.
Микоян, выйдя на трибуну, оправдывался, ссылался на некоторые экономические расчеты.
Сталин прервал его:
— Вот Микоян — новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом ясном, принципиальном вопросе.
Прервал и Молотова, который тоже признал свои ошибки, заверял, что он был и остается верным учеником Сталина.
— Чепуха! — оборвал Сталин. — Нет у меня никаких учеников. Мы все ученики великого Ленина.
Он предложил решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Вместо Политбюро образуется Президиум в значительно расширенном составе, а также Секретариат ЦК КПСС — всего 36 человек.
— В списке, — сказал Сталин, — находятся все члены Политбюро старого состава, кроме А. А. Андреева. Относительно уважаемого Андреева все ясно, совсем оглох, ничего не слышит, работать не может, пусть лечится.
И тут раздался голос с места:
— Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК КПСС!
— Нет! — возразил Сталин. — Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.
К трибуне метнулся Маленков:
— Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.
Сталин:
— На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.
Маршал Тимошенко:
— Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.
Все стоя зааплодировали, поддерживая Тимошенко. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел.
Молотов и Микоян тогда не попали в списки членов Бюро Президиума, которые огласил Сталин. Это было дурное предзнаменование. Их перестали приглашать к нему на обеды и ужины. Стало ясно, что Молотов и Микоян обречены.
Говоря о друзьях жены Молотова, П. С. Жемчужиной, Сталин имел в виду националистические еврейские круги, на которые большое влияние оказывала тогдашний посол Израиля в СССР Голда Меир.
Что касается Микояна, то упоминаемый Сталиным Фрумкин был активным участником правой оппозиции. После Октября он занимал должности заместителя наркома продовольствия, председателя Сибревкома, наркома внешней торговли, наркома финансов. Еще то сравнение!
В своей неопубликованной речи на Пленуме ЦК 16 октября 1952 года (я привел ее по записям Л. Н. Ефремова) Сталин объяснил, почему были освобождены от важных постов министров видные партийные и государственные деятели.
— Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками, — сказал он. — Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе. Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями Председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей.
Тем не менее многие историки считают, что готовилась новая крупная расправа с неугодными по образцу 1937 года. Репрессии должны были затронуть как высшие эшелоны политического руководства, так и их сторонников на местах. По всей стране проходили митинги с осуждением «врачей-убийц» и их пособников, печать пестрила сообщениями об отравителях, безнаказанно действующих в разных городах и селах. Атмосфера накалялась с каждым днем все больше и больше, и Берия понимал, что для успокоения общественности «хозяин» наверняка пожертвует им одним из первых. Любой из соратников вождя может оказаться лишним. Кузнецов, Вознесенский, Власик, Поскребышев. Кто следующий?
Удар, случившийся со Сталиным, неожиданным образом развязал клубок страхов и тяжелых предчувствий. Берия раньше всех сориентировался в принципиально новой ситуации. Надо было действовать и, прежде всего, узнать, оставил ли Сталин завещание. Если оставил — то что в нем? Сказано ли о тех, кому предстоит продолжать его дело?
