Д. Заславский - Г. В. Плеханов

Он один еще только раз привлек к себе общее внимание и вспыхнул ярко, красиво, прежде чем совсем погаснуть. Это было на знаменитом государственном совещании в Москве — на этом эффектном политическом представлении, где разыграна была под управлением Керенского трагедия «революционной демократии». Буржуазия и социалистическая интеллигенция пытались найти там общий язык и вместо этого сводили взаимные счеты, — считая, однако, без хозяина: рабочие бойкотировали этот блестящий спектакль. Слово дано было представителям «старой гвардии», — ветеранам революции. Их устами должна была говорить политическая мудрость. Зал притих, когда на трибуну взошел Плеханов. Он был болен; усталость и старческая надломленность чувствовались перед тем в его фигуре. Но на трибуне он сразу изменился. Он говорил, как вождь. Изящество и властная сила была в его речи, в жестах, в красивой и благородной фигуре. Он говорил с достоинством, как подлинный представитель демократии. В его словах был пророческий тон, когда он предсказывал взаимное истребление схватившихся в борьбе сторон. Он как бы предвидел гражданскую войну и ее исход. И во имя рабочего класса он призывал к соглашению, к примирению, проповедывал социальный мир. В своем последнем слове, сказанном с величайшим подъемом и глубокой искренностью, Плеханов отрицал то, чему учил всю жизнь. В этом была его личная драма. Где, в каком из его произведений мог пролетариат русский найти те мысли, в которых теперь учитель публично исповедывался под конец своей жизни?

Речь Плеханова имела шумный успех, и не только внешний. Его слова заставили многих задуматься. Но они были все же практически бесполезны. По иронии судьбы, они насквозь были проникнуты тем идеализмом и утопизмом, с которыми Плеханов боролся всю жизнь, как со злейшими своими врагами. С неумолимой силой шла революция навстречу своему року…

Плеханов сошел с трибуны — и через минуту он был сгорбившимся дряхлым стариком. Он сказал свое последнее слово — и ушел. Он не показывался больше на исторической сцене. В последние дни февральской революции, перед развязкой, его имя называли среди кандидатов в министры. Это было признаком лишь политической растерянности.

В бурных событиях последующих месяцев Плеханов участия не принимал. Он лежал больной в Царском селе, потом его перевезли в Финляндию, в одно из тех дачных мест, которые всегда были чуть ли не частью Петрограда, а в 1918 году оказались прочно отрезаны. О Плеханове забыли. Доходили иногда глухие вести, что он тяжко болея, лежит, но продолжает упорно работать над последним своим литературным трудом. И неожиданно прозвучала в конце мая весть об его кончине в глухом углу, в полном одиночестве.

Его хоронили в Петрограде 9 июня 1918 г. Он сам указал место своей могилы — на Волковом кладбище, на Литераторских мостках, рядом с могилой Белинского. Он хотел быть погребенным, как литератор и его хоронили как литератора. Рабочие не пришли на похороны; не потому, чтобы они враждебно относились к покойному, а потому, что Плеханов был для них чужим, интеллигентом, и они были к нему равнодушны. За гробом шла радикальная интеллигенция, социалистическая и демократическая, были студенты и небольшие группы рабочих. Это были «литературные» похороны. Умер большой и талантливый русский человек, который рожден был подлинным литератором и «паче всего любил родную литературу»; но который, волею судеб, всю жизнь свою должен был играть роль политического вождя. Он по праву занял свое место — рядом с Белинским, Писаревым, Михайловским. Подобно им, он для своего времени был властителем дум своего поколения.

«Дела и Дни», 1921. Кн. II, стр. 86

Ibid., стр. 91.

Из речи Плеханова в сов. раб. и солд. депутатов, 1-го апр.