Вот снизу, из областей и мотивировались ходатайства об увеличении лимитов, и, в конце концов, многие домотивировались до того, что Политбюро репрессировало и самих мотивировщиков. Но, тем не менее, эффект от репрессий был безусловный, видимый, так сказать, невооруженным глазом. Американский посол в СССР в 1937-1938 гг. Джозеф У. Девис после нападения Германии на СССР записал в своем дневнике (7 июля 1941 г.):
«…Сегодня мы знаем, благодаря усилиям ФБР, что гитлеровские органы действовали повсюду, даже в Соединенных Штатах и Южной Америке. Немецкое вступление в Прагу сопровождалось активной поддержкой военных организаций Гелена. То же самое происходило в Норвегии (Квислинг), Словакии (Тисо), Бельгии (де Грелль)… Однако ничего подобного в России мы не видим. «Где же русские пособники Гитлера?» — спрашивают меня часто. «Их расстреляли», — отвечаю я. Только сейчас начинаешь сознавать, насколько дальновидно поступило советское правительство в годы чисток».
Значит ли это, что в ходе предвоенных репрессий не пострадали невиновные? Пострадали, и очень многие. Только под руководством Берии и только в 1939 году было реабилитировано и выпущено на свободу 360 тысяч человек, а с учетом ссыльных – до миллиона. Надо же понимать бесхитростную тактику «пятой колонны» - оговорить как можно больше людей, исходя из принципа «всех не посадят». С другой стороны, члены «пятой колонны» во множестве были у власти, в том числе в судах, прокуратуре и НКВД. Они всячески стремились этими репрессиями дискредитировать Советскую власть. Давайте прочтем отрывки из книги высланного из СССР в США антисоветчика Петра Григоренко «В подполье можно встретить только крыс». Он подробно описывает террор в те годы, и пусть это и длинновато, но зато подробности делают это описание убедительным.
«В начале 1938 года приехал ко мне Иван, мой старший брат. Поздно вечером… он рассказал, что только сутки прошли с того момента, как его выпустили из запорожской следственной тюрьмы НКВД.. Его бросили в камеру, буквально набитую людьми. По разговорам он понял, что это все "враги народа", о которых говорили на заводских и цеховых собраниях. Он работал на заводе комбайнов "Коммунар" в литейном цехе инженером.
…Привели в следственную камеру в 8 часов вечера, увели в 4 часа утра - не допрашивали. Следователь предложил ему написать подробную автобиографию и оставил одного. В соседней камере пытали людей. Брату было слышно каждое слово, крик, стон; через дверь, общую для камер, заходил в пыточную следователь, оттуда выходили покурить и передохнуть пыточных дел мастера. Дверь при этом либо оставалась совсем открытой, либо только полуприкрывалась. И брата не оставляло ощущение присутствия на пытке. Когда брат вернулся от следователя, к нему подполз человек, вернувшийся с "выстойки" перед самым уводом Ивана на допрос. Этот человек, инженер с "Запорожстали", впоследствии подписал признание, что готовил взрыв на заводе. Он же, уже после того, как его следствие закончилось, сказал брату:
- Вас не пытают, значит, могут еще освободить. Это им тоже для чего-то надо; кое-кого освобождают. Если освободят, то старайтесь не забыть то, что здесь видели.
…И надо сказать, брат отлично выполнил завет этого инженера. Я был просто поражен количеством лиц, чьи фамилии, дела и пытки он запомнил. Мы просидели почти до утра, и я все писал о вымышленных диверсиях, терроре, шпионаже, биографии этих "врагов"", применявшиеся к ним пытки, зверские избиения, раздавленные пальцы и половые органы, ожоги от папирос на лице и теле, пытки выстойкой и светом (человека на многие часы ставят под мощную электролампу), жаждой. Я записал рассказ брата и сказал ему, что пойду с этим к генеральному Прокурору СССР Вышинскому.
…На следующий день я пошел пробиваться к Вышинскому. Приемная прокуратуры СССР была забита толпами людей и гудела, как потревоженный улей. Но майор в те времена был величиной, и дежурная по приемной очень быстро свела меня со следователем по особо важным делам. Часть приемной была разгорожена фанерными переборками на небольшие комнатки. В одну из таких загородок зашел и я. Приятный и любезный на вид мужчина приподнялся, указал на стул перед столом, подал руку, назвался: "Реутов".
- Ну, рассказывайте, какая нужда привела вас сюда? - заговорил он.
Я начал рассказывать, но рассказать ничего не успел. Как только он понял, о чем будет речь, движением руки остановил меня:
- Не будем здесь говорить об этом, - и он указал на перегородки.
Я замолчал. Он снял телефонную трубку и набрал номер:
- Лидочка! В понедельник прием состоится? А много у вас? Пятнадцать? Норма? Ничего не поделаешь, Лидочка, придется добавить шестнадцатого. Дело такое же, как минское. Тут очень симпатичный майор, генштабист. Но я прошу дописать его первым, Лидочка, первым.
…В понедельник я пошел на прием. Как и просил Реутов, меня Вышинский принял первым. Он, приветливо улыбнувшись, сказал:
- Вы не торопитесь, майор, у нас с вами времени достаточно. Рассказывайте спокойно.
И я сразу успокоился. Появилось чувство раскованности. Я изложил суть дела менее чем в 5 минут. Правда, ни фамилий, ни описания пыток в моем докладе не было. Но я сказал ему, что все это у меня есть. Выслушав, он вызвал своего секретаря и распорядился:
- Попросите Нину Николаевну.
После этого задал мне несколько вопросов. Пока я на них отвечал, зашла пожилая женщина в военной форме и со значком чекиста на груди. Вышинский, не приглашая ее садиться, сказал:
- Нина Николаевна, вот майор сообщает чрезвычайно важные факты из Запорожья. Запротоколируйте, пожалуйста, подробно его рассказ и доложите мне со своими предложениями. А вас, товарищ майор, я прошу рассказать Нине Николаевне со всеми подробностями, с фамилиями и описанием всего, что там происходило.
С чувством горячей признательности и глубокого уважения уходил я от этого человека, который, по моему разумению, принял близко к сердцу и хочет решительно пресечь те нарушения законности, о которых рассказал Иван. Это посещение убедило меня в том, что пытки - местное творчество. Правда - не единичное. Я ведь запомнил Реутовское: "такое, как минское". В общем, мне стало "ясно" - на местах много безобразий, но Москва с ними борется.
Мы дошли с Ниной Николаевной до ее кабинета. Здесь она сказала:
- А собственно, зачем мы вдвоем будем заниматься одним делом. Вы, майор, человек грамотный. Поэтому вот вам бумага, садитесь и все опишите, а я потом прочитаю и если что неясно, задам вопросы.
Так мы и поступили. Ушел я довольно поздно, утомленный, но с приятным чувством исполненного долга.
Читаю …письмо Ивана. В нем сообщается, что расследовать мое заявление приехал прокурор Днепропетровской области. Свою резиденцию расположил в здании областного НКВД. Вызывают лиц перечисленных в моем заявлении, спрашивают, каким образом сведения о них дошли до Москвы, принуждают опровергать. Вызвали и Ивана. Пропуск отобрали. Посадили в той же комнате, откуда слышны стоны и вопли истязуемых. Продемонстрировали, что приезд днепропетровского прокурора ничего не изменил. Потом допрашивали Ивана.
- Кто у вас в Москве?
- Младший брат.
- Кто он?
- Майор.
- А где служит?
- Где служит, не знаю. Чего он сам не говорит, я и не спрашиваю.
- А откуда он знает о том, что с вами произошло?
- Я рассказывал ему.
- Как же вы это сделали?
- А я ездил к нему.
- Когда?
- Сразу же, как вышел от вас.
- Вы что, может, хотите в соседнюю комнату попасть?
- То ваше дело. Но только я, прежде чем идти сюда, послал брату телеграмму о том, что вызван к вам. И если он завтра утром не получит от меня другой телеграммы, будет знать, что я арестован.
После этого Ивану был подписан пропуск, и он ушел. …По письму Ивана я снова обратился к Реутову. Я бил тревогу - в Запорожье перемен нет. Там по-прежнему пытают людей. Но к Вышинскому попасть было нельзя. Он выехал в Белоруссию. И Реутов направил меня к первому заместителю Вышинского Роговскому.
Когда я зашел в его приемную, там, кроме девушки-секретаря, сидели двое спортивного вида молодых людей, удивительно похоже одетых. Девушка попросила мой пропуск и положила его себе в папку. Идя в кабинет, по звонку оттуда, папку взяла с собой. Выйдя, пригласила меня зайти. Когда я зашел, Роговский, сидя в кресле с высокой судейской спинкой, даже не взглянул на меня. Рядом с креслом Роговского, опираясь плечом на его спинку, стоял маленький тщедушный человечек. Он на целую голову был ниже спинки кресла. Это был главный военный прокурор армвоенюрист Рогинский. Его присутствие здесь я расценил, как попытку давить его четырьмя ромбами на мои две шпалы.
- Ну, что скажете? - не глядя на меня, произнес Роговский.
- Дело в том, что в Запорожье ничего не изменилось. Там по-прежнему людей истязают.
