На Пленуме 25–27 октября 1923 г. троцкисты потерпели поражение, оказавшись в меньшинстве. 7 ноября, в годовщину революции, Зиновьев выступил в «Правде» со статьей «Новые задачи партии», где на словах поставил задачу расширения внутрипартийной демократии, а в действительности этой статьей была начата так называемая односторонняя дискуссия, представлявшая собою травлю в партийной печати Троцкого и его сторонников. В качестве своего рупора он избрал жизнелюбивого партийного вундеркинда, главного редактора газеты «Правда» Н. И. Бухарина, человека с большими амбициями, кандидата в члены Политбюро. Бухарин, как и Зиновьев, оставался в глубине души пламенным сторонником «военного коммунизма», но побаивался диктатуры Троцкого. До поры до времени он на словах горячо поддерживал Ленина и Троцкого, подхватывал и развивал идеи последнего, утверждая, что, разрушив оковы старого общества, революционное насилие создало новую форму — концентрированное насилие, воплощенное в форме государства диктатуры пролетариата. Чем больше применяется насилие, тем, по Бухарину, страна становится ближе к коммунизму.[143]
Теперь же за участие в гонениях на Троцкого ему было, похоже, обещано место полноправного члена Политбюро (через несколько месяцев Бухарин его получил). Чтобы облегчить задачу Бухарину, из редколлегии «Правды» уволили троцкиста Преображенского, соавтора Бухарина по книге «Азбука коммунизма / Популярное объяснение программы Российской Коммунистической партии (большевиков)», по которой начиная с 1920 г. партработники по всей стране вели коммунистическую пропаганду. Задача «Правды» как главного партийного органа отныне состояла в том, чтобы из номера в номер печатать материалы, превозносящие Зиновьева и Каменева и критикующие Троцкого и троцкистов как раскольников, противопоставляющих себя большинству ЦК. Вскоре — 13 декабря — «Правда» вышла с опубликованной на первой полосе статьей Н. И. Бухарина «Наша партия и оппортунизм», прямо направленной против Троцкого.
Любопытно, что через 13 лет Бухарин, уже отстраненный от руководства «Правдой», будет жаловаться в своем предсмертном письме «Будущему поколению руководителей партии»: «В эти дни газета со святым названием «Правда» печатает гнусную ложь, что якобы я — Николай Бухарин — хотел уничтожить завоевания Октября, реставрировать капитализм. Это неслыханная наглость, это ложь…» А в 1923 г., когда руководимая им «Правда» печатала такую же ложь в отношении своего основателя Троцкого, — это нисколько не возмущал(ее главного редактора.
Кроме того, по свидетельству Б. Бажанова, секретарь Сталина Назаретян передавал в «Правду» для публикации фальсифицированные результаты голосований в парторганизациях, из которых следовало, будто большинство парторганизаций поддерживают Зиновьева и Каменева, а не Троцкого (хотя действительность, по утверждению Бажанова, заключалась в обратном). Из-за этого провинциальные коммунисты, судившие о происходящем в Москве, главным образом, по газетам, меняли свою позицию и начинали в самом деле поддерживать «тройку».[144] Ту же дезинформационную роль выполнял зиновьевец, кандидат в члены ЦК Сафаров (впоследствии они оба будут расстреляны). 29 декабря Троцкий, Пятаков и Радек письменным заявлением в Политбюро выразили свой протест против происходящего, однако Зиновьев, Сталин и Бухарин сделали «козлами отпущения» Назаретяна и Сафарова, которых сняли с работы, а никаких разъяснений или опровержений в печати в связи с этим не последовало.
Однако Троцкий все еще пользовался огромною популярностью в большинстве парторганизаций, в том числе в парторганизации ОГПУ. Более того, теперь его поддерживали не только фанатики «военного коммунизма», но и многие недовольные зажимом критики, бюрократизацией, отсутствием свободы слова.[145] Перед Дзержинским, Менжинским и Ягодой становится задача: для сохранения своего лидерства нанести удар троцкистам в ОГПУ. В случае успеха они могли рассчитывать на расширение полномочий ОГПУ по вопросу о направлении людей в ссылку и заключении их в концлагерь внесудебным порядком по собственному усмотрению.
В декабре состоялось собрание парторганизации ОГПУ по вопросу об отношении к троцкистской оппозиции. Руководитель Московского отдела ГПУ Филипп Медведь рассказывал об этом событии так: «Там выступал не гусь какой-нибудь, а сам товарищ Преображенский. С цифрами в одной руке, с «Азбукой коммунизма» в другой. Одним словом, профессор. Ты знаешь ячейку в Москве, это ведь три тысячи коммунистов. Так вот, после доклада Преображенского большинство оказалось сторонниками Троцкого. Привезли с постели полураздетого Рязанова,[146] чтобы хоть он воздействовал. Не помогло, публика не слушала. Кто-то из ребят обозвал его старым козлом. А Дзержинскому и другим членам коллегии вообще говорить не давали. Требовали немедленно ввести внутрипартийную демократию, разогнать партийный аппарат. «Долой бюрократов, долой аппаратчиков!» — сплошь и рядом кричала ячейка. Пришлось прервать собрание и перенести на следующий день. Ну, а на следующий день были приняты меры. Во-первых, срочно по прямому проводу вызвали из Ленинграда Зиновьева, а затем Феликс особо заядлых крикунов частью изолировал, частью отправил в срочные командировки. На следующий вечер собрание открылось речью Зиновьева. Ну, тот и начал. Говорил четыре часа подряд. Все обалдели, слушая его. Голоснули — и что же? Несмотря на принятые меры, ничтожным большинством прошла резолюция ЦК».[147]
О том, насколько шаткою выглядела ситуация, говорит следующий факт: приказом от 24 декабря 1923 г. возглавляемый Медведем Московский губотдел ОГПУ был слит с центральным аппаратом — видимо, чтобы удобнее было держать в руках парторганизацию и одним разом нанести удар по троцкистам.[148] В ходе вышеописанного собрания, проходившего в клубе ГПУ (ул. Б. Лубянка, 13), в поддержку Зиновьева и против Троцкого выступили также Бухарин и Каменев. Тут же, на собрании, приняли решение об исключении из партии видных чекистов Кауфмана и Иосилевича, возглавлявших троцкистов в партячейке ОГПУ; Дзержинский потребовал также лишить Иосилевича значка Почетного чекиста.[149]
После этого подобные же собрания прошли и в провинции. Предварительно пришлось сменить троцкистов, возглавлявших местные аппараты ГПУ (например, кавалера ордена Красного Знамени троцкиста В. Ф. Панкратова, который до середины 1923 г. являлся председателем Закавказской ЧК, сменил ставленник центра Соломон Могилевский). Новые руководители азартно взялись за искоренение троцкизма. Агабеков описывает, как он вместе с недавно назначенным полпредом ГПУ по Туркестану и Средней Азии Вельским проводил такое же партсобрание среди среднеазиатских чекистов: «Собрание гудело. Кругом шум и выкрики. Каждый хотел говорить. Вельский, побледневший еще больше, старался восстановить порядок. Беспрерывно дребезжал звонок председателя.
Ораторы выступали один за другим. Все упрекали в казенщине партийный аппарат.
— Революция, видно, кончилась! — кричал один из ораторов. — В то время, как одни дрались на фронтах, наиболее проворные заняли хлебные места.
— Каждый сидящий на посту в ЦК партии, — говорил другой, — хвастается, что он был членом партии чуть ли не с Рождества Христова, а на самом деле никто не знает, что он делал и где был во время Октябрьского переворота. Нужно вычистить весь партийный аппарат.
Прения были прекращены. Стали выносить резолюции. Чувствовался перевес оппозиции. Почти все красноармейцы — члены партии — высказывались в пользу Троцкого…» Далее, после некоторых манипуляций Вельского, объявили подсчитанные голоса: 363 голоса за большинство ЦК и 356 за Троцкого. «Почти половина ОГПУ, органа защиты диктатуры ЦК, стояла на стороне Троцкого. Но формально ЦК имел большинство в семь голосов, и меньшинству пришлось подчиниться.
Было объявлено, что ОГПУ стоит за Центральный Комитет партии. За Зиновьева и Каменева».
Декабрь 1923 г. стал переломным событием для истории ОГПУ. Дзержинский, Менжинский и Ягода, подавив очаги сопротивления в своей организации, отныне могли вмешиваться во внутрипартийные дела. Зиновьев и Каменев, выбив из рук Троцкого рычаги влияния на Лубянку, первыми сделали шаг на пути к тому, чтобы чекистское ведомство участвовало в партийных делах. Не прошло это и мимо внимания Сталина: оценив значимость происходящего, он тоже начинает искать себе союзника в руководстве ВЧК. Дзержинский имеет самостоятельный политический вес, Менжинский тяжело болен, и к тому же у него репутация очень мягкого человека с определенными моральными принципами. Сталин все внимательнее присматривается к Ягоде. Со слов Бажанова известно, что уже в 1924 г. Ягода завязывает плотные контакты со сталинским секретариатом…
