Но вот уже и сознательный вброс ложных фактов. Учебник Шестакова сообщает о Ежове: «По некоторым данным, под его непосредственным руководством было расстреляно около 700 тыс. человек и брошено в тюрьмы и лагеря около 3 млн». Ежов возглавлял НКВД 2 года, с 1936 по 1938. А за весь сталинский период было расстреляно политических репрессированных около 800 тысяч. Так что «некоторые данные» явно взяты с того же потолка, что и солженицынские «60 млн репрессированных».
Далее сообщаются ложные данные о послевоенном времени, предваряемые ложным же посылом: «Впечатления о заграничных походах заставили вчерашних фронтовиков иными глазами посмотреть на советскую действительность». (На деле «посмотрели» в этой войне на злодеяния фашистов, после чего лучшего качества немецкие деревни уже не впечатляли…). И якобы «боязнь тлетворного влияния Запада» заставила Сталина после войны репатриировать оказавшихся за границей не просто, а через фильтрационные лагеря. «Из 1,9 млн человек, прошедших проверку в этих пунктах, около 900 тыс. попали в сталинские лагеря». В реальности после войны (к 1 марта 1946) было репатриировано 4 млн 199 тыс. 488 человек. Из них было передано НКВД 272 тысяч 867, большинство которых являлось пособниками Гитлера (полицаями, власовцами, карателями и пр.).
Манипуляции фактами. Учебник Шестакова повествует: «Страшная правда сталинского режима… В тюрьмах, лагерях и колониях содержалась огромная армия заключенных: на 1 января 1953 г. их число превышало 2,6 млн человек». Цифра призвана подтвердить общий вывод: «Фактически страна была разделена на два больших лагеря: те, кто были на свободе и кого не затронули репрессии, и те, кто сидели в лагерях или являлись родственниками осужденных. В процентном отношении вторая группа была более многочисленной». И — общий вердикт СССР (подчеркнутый в названии раздела главы): «Страна — судилище и «исправительный лагерь».
Но это ведь всех заключенных было 2,4 млн (кстати, цифра опять переврана), в том числе и уголовников!.. И как, ничего, что сегодня число заключенных в США составляет 2,3 млн?.. Получается, сегодняшние США тоже «страна — «исправительный лагерь»?!
Подмена фактов легендами. Впечатляет простота, с которой исторические факты подменяются образами и легендами, взятыми из летописей и агиографии (религиозной литературы). Например, учебник Е. В. Пчелова («История России с древнейших времен до конца XVI века» издательства «Русское слово»), также состоящий в федеральном перечне, излагает как реальную историю летописный миф о крещении Руси, житийную версию убийства Бориса и Глеба и пр. В данном случае это хоть как-то (хоть и слабо) объяснимо тем, что автор последовательно придерживается религиозной концепции. Но и учебник Сахарова, постоянно напоминающий, как церковь принуждала к православию присоединяемые народы, в описании Александра Невского зачем-то ссылается (весьма вольно) на житие: «И вот Александр стоит перед ханом, склонив голову, — высокий, русоголовый, 26-летний красавец перед маленьким, 40-летним, уже усталым и больным Батыем, владыкой половины Европы».
Свою известную нелюбовь к наследовавшему Орде московскому государству Сахаров изливает в портретах наследников Невского. Вот об Иване Калите: «…Хитрость, жестокость и целеустремленность, свойственные потомкам Александра Невского, он сохранил полностью». А вот сравнение московского Василия II с Юрием Звенигородским: «Юрий был прекрасно образованным, смелым, честным человеком, выдающимся полководцем. <…> Василий II не мог сравниться с Юрием. Он рос подозрительным и жестоким. Но за ним стояли мощные силы, выступавшие за единство Руси».
Учебники Сахарова также изобилуют высказываниями типа «по слухам, был уморен», «по преданию, подвергнут пыткам». Слух об убийстве Годуновым царевича Дмитрия подан сухо: «Его считали виновником страшного события…». А кто считал-то? Верившие слухам, распространяемым ненавидевшими Бориса боярами, так ведь?!
Мифотворчество. Согласно учебнику Сахарова, усиление московского государства в XV–XVI вв. произошло во многом «за счет попрания прав личности». На опричнину проектируется из XX века образ «страны-лагеря»: «Опричники выискивали врагов, доносили на безвинных, чтобы завладеть их имуществом. В этом позорном деле участвовало не только опричное войско, но и рядовые горожане, холопы — все, кто хотел свести счеты со своими недругами. По существу, одна часть народа при поддержке царя поднялась против другой». И это притом, что опричнина существовала на Руси 7 лет. А сколько на Западе свирепствовала инквизиция, массово задействовавшая доносы в целях отобрания имущества? 6 ВЕКОВ!
А рабство на Западе не было «попранием прав личности»?! Однако учебник Сахарова с уважением повествует, как после Великих географических открытий, обретения колоний и рабов и, соответственно, «обогащения», изменилась жизнь западных людей: «Новая жизнь пробуждала в людях, прежде всего у верхов общества, чувство собственного достоинства, самоуважения, личной свободы, равенства перед законом». Вот оно как — «оказывается», чувство собственного достоинства дает богатство! Ну явно живший впроголодь Рембрандт никогда «не испытывал» самоуважения, в отличие от заказывавшего у него картины зажиточного бюргера…
Одной из основных преград на пути русского развития авторами учебников называется община: «община поддерживала слабых, убогих и ставила преграды сильным и способным». В общине небезосновательно видятся истоки коммунизма. Отдельно недобрым словом поминаются революционные демократы (Герцен и др.), считавшие общину «зародышем нового общественного устройства». Учебник Боханова — Сахарова позволяет себе и вовсе издеваться над Герценом и Огаревым: «Они поклялись друг другу в вечной дружбе и в том, что посвятят себя без остатка служению свободе. Что такое свобода, они так и не смогли определить…». А вот это интересно! Ибо Герцен ясно говорил, что такое свобода. На эту тему есть прекрасная работа нашего выдающегося филолога Н. Эйдельмана. Свобода Герцена — это, прежде всего, как и для многих великих русских писателей, свобода внутренняя. Эйдельман приводит, в частности, одно из писем Герцена: «Я нигде не вижу свободных людей, и я кричу: стой! — начнем с того, чтобы освободить самих себя, не будем тратить сил на пережевыванье высоких подвигов парламента или палаты депутатов, займемся чем-нибудь другим, а не этими дрязгами между мертвецами…» Понятно, не правда ли, почему авторы нынешних учебников так измываются над Герценом? Выдавая за свободу институты демократии (которые он полагал «дрязгами мертвецов»), они боятся герценовской внутренней свободы, на которой зиждется русская культура.
Учебник Шестакова утверждает: в начале XX в. России «было необходимо… обогатить философию, трудовую этику православия с учетом установления в стране буржуазных отношений». Это уже попросту чушь: либо православная этика — либо обоснование буржуазных отношений… Вместо такого «обогащения» (оно же пресловутое «изменение русского культурного ядра»), Россия пошла собственным путем. Клеймя этот путь как «тоталитарный», Шестаков не забывает доносить на его «традиционные истоки»: «К середине 30-х гг. завершается становление советской общественной системы как особой формы тоталитаризма, опирающейся на традиционные элементы российской политической культуры… В отличие от рыночной экономики потребления она была направлена не на удовлетворение потребностей людей…». Итак, «тоталитаризму» откровенно противопоставляется уже даже не идеал западного парламентаризма, а просто (и смачно) потребление…
Говоря о войне, шестаковский учебник задает школьникам вопрос: а является ли победа в Великой Отечественной войне «доказательством правильности советского строя»? Разъясняется, что и советский народ, и Сталин так полагали, но… существует еще и некая «точка зрения современных российских историков» (явно альтернативная). Тут же школьнику задают еще один вопрос из арсенала десталинизаторов — о «цене Победы». (При этом большие потери СССР объясняются исключительно «просчетами руководства». Понимания, что наши потери были больше немецких, так как наше население массово уничтожалось, не возникает.)
С облегчением рассказывает учебник Шестакова о перерождении в 60-х советского общества: «Ко времени провозглашения эпохи развитого социализма в Советском Союзе происходит становление нового типа личности с иной, чем прежде, иерархией ценностей. На смену «спартанскому» типу с потребностями «ссыльнопоселенца», с четким делением людей на своих и чужих, человеку-винтику приходит человек, нуждающийся в целом мире вещей, ценностях семьи, самоуважении» (выделено мною — И.К.). То есть вновь все та же похабная либеральная песня о связи самоуважения с «целым миром вещей»!
