За красноречивыми пассажами об опасности развала и отсутствии порядка в лагерях последовали упреки: «Каждое утро приходишь на работу и начинаешь читать шифровки и сообщения: в одном месте — побег, в другом — драка, в третьем — волынка. Вы думаете, что в этом нет ничего особенного, а это приводит к дезорганизации работы министерства».[94] В конечном счете, Круглов зафиксировал и почти сформулировал главную проблему ГУЛАГа, его конфликт с новой социально-экономической ситуацией в стране. Парадоксальным образом ГУЛАГ как производственный институт был заинтересован в том, чтобы в лагеря попадало как можно больше «нормальных людей», судимых по жестоким сталинским законам за незначительные преступления и готовых «трудиться на благо Родины» с перспективой поскорее выйти на волю. Однако, став рассадником уголовной преступности, уже пропустив через себя миллионы людей, ГУЛАГ оброс «бандитствующими» паразитами, заболел «двоевластием», забуксовал, превратился в машину по воспроизводству и тиражированию преступности. Мало того, он, как оказалось, не сумел «атомизировать» и «переварить» даже в особых лагерях участников антисоветского сопротивления.
Невиданный ранее размах волынок, забастовок, протестов и массовых беспорядков, вспыхивавших как стихийно, так и организованных уголовными, этническими (этнополитическими) и политическими элитами ГУЛАГа, не позволял выполнять «правительственные задания». Министр не утруждал себя вопросом о том, кто, как и почему противостоит полицейской власти в лагерях. Для него все они были «самыми отъявленными подонками человеческого общества, рецидивистами и т. д.». Но в одном он был прав. Главные противники и постоянные «сидельцы» ГУЛАГа сознательно или бессознательно начали переходить из рядов отказчиков и пассивных саботажников в лагерь тех, кто встал «на путь активной борьбы с нашими мероприятиями, т. е. с мероприятиями Советской власти».
Дополним речь встревоженного Круглова. К началу 1950-х гг. в лагерях выросли мощные, влиятельные, очень разнородные, обычно враждебные друг другу сообщества, группы и группировки. Они овладели техникой контроля и манипулирования поведением «положительного контингента». В большинстве своем эти силы не стремились к объединению, не ставили, за редкими исключениями, далеко идущих целей, просто хотели жить и выжить в лагерях любой ценой. Но ради этого они вели постоянную и кровопролитную борьбу друг с другом и с лагерной администрацией. Даже такие направленные в разные стороны удары отламывали куски и кусочки от ужасного памятника уходящей эпохи — сталинского ГУЛАГа. «Если мы не установим твердого порядка, мы потеряем власть», — резюмировал свое выступление министр. До смерти Сталина оставался еще целый год.
Сталин умер. Заключенные ждали амнистию. Указ Президиума Верховного Совета СССР обманул ожидания «долгосрочников» — как политических, так и уголовных. Поэтому (и не только поэтому) амнистия 1953 г. сыграла особую роль в неудержимом распаде ГУЛАГа. Она отличалась от прочих своими беспрецедентными масштабами и невнятностью политических целей ее инициаторов. В их числе первым обычно упоминают нового министра внутренних дел Л. П. Берию, хотя в народе амнистию называли ворошиловской — по имени человека, подписавшего Указ Президиума Верховного Совета СССР. Амнистия вызвала изменения в составе лагерного населения: массовый уход работоспособного «положительного контингента», дефицит квалифицированной рабочей силы,[95] резкое повышение концентрации особо опасных преступников и рецидивистов, возрастание доли и производственной значимости политических узников, деморализацию низовой лагерной администрации в связи с предстоявшими массовыми сокращениями. «Демобилизационные настроения» привели к падению дисциплины. Факты «аморальных проявлений, пьянства, распущенности и нарушения советской законности» заметно участились.
Служебное рвение лагерной администрации было подорвано и новыми политическими веяниями, декларациями о соблюдении «социалистической законности».[96] Раньше Москва закрывала глаза на то, что считалось устоявшимся лагерным обычаем (кроме, может быть, вопиющих случаев). А теперь пытки, побои; издевательства над заключенными, применение в качестве «воспитательных мер» смирительных рубашек, наручников, «дисциплинирующие» обливания водой, лишение питания за плохую работу, неправомерное применение оружия по заключенным, использование «сук» в качестве своеобразных лагерных сержантов вдруг получили новую оценку. Это было воспринято лагерными чиновниками как перспектива потерять единственно мыслимый инструмент управления. Контролировать поведение заключенных иными методами они не хотели, а если бы и захотели, то не смогли.
По амнистии из лагерей освободилось немало тайных осведомителей из числа осужденных за малозначительные преступления. На какое-то время был существенно ослаблен агентурно-оперативный контроль над лагерным сообществом. В лагерях и колониях возникло некое подобие вакуума власти. Его немедленно попытались заполнить лидеры разнообразных группировок — от криминальных и этнических (кавказцы) до политических и этнополитических (украинские и прибалтийские националисты). В свою очередь, лагерная администрация попыталась компенсировать ослабление тайного контроля над заключенными жесткими демонстративными силовыми воздействиями, однако натолкнулась на сопротивление «долгосрочников» — тех, кого амнистия не коснулась и кому нечего было терять, а также тех, кто ждал от верховной власти принципиального изменения своей судьбы — политических узников, сконцентрированных в особых лагерях. В этой среде после опубликования Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии «возникли резкие недовольства, а затем участились случаи волынок заключенных, массовых отказов от работы, неподчинение надзирательскому и руководящему составу».[97]
Решающую роль в судьбе «политического» ГУЛАГа сыграли волнения заключенных особых лагерей — Горного (24 мая — 7 июля 1953 г.), Речного (июль — август 1953 г.) и Степного (май — июнь 1954 г.). По форме это были, главным образом, забастовки, организаторы которых стремились добиться уступок мирными средствами, оставаясь в рамках советской легальности. Но иногда дело доходило до «стойких волынок», жесткой конфронтации, вооруженных столкновений с властями, кровавых расправ над участниками волнений. Жизнями и судьбами «зачинщиков» и случайных жертв лагерное население расплачивалось за уступки властей — как тактических, так и стратегических, за пересмотр самих основ репрессивной политики системы.
Начало первого по времени массового выступления заключенных особых лагерей до сих пор покрыто легким флёром загадочности и тайны. На ход событий в Горном особом лагере повлияла подчеркнутая демонстрация силы администрацией и охраной… Поводом для выступления, продолжавшегося с конца мая до начала июля 1953 г., стали несколько вопиющих случаев применения оружия и убийств заключенных охраной в 1-м, 4-м и 5-м лагерных отделениях Горлага. В ответ на это зэки ответили забастовкой. Е. С. Грицяк, бывший узник Горлага, высказал предположение, что администрация лагеря, «чувствуя приближение организованного сопротивления, решила таким образом обнаружить и уничтожить потенциальных инициаторов и активистов». По мнению Грицяка, эту версию косвенно подтвердил полковник КГБ, «беседовавший» с ним в начале 1980-х гг. по поводу публикации его воспоминаний. На вопрос: «Как вам удалось это организовать?» бывший заключенный ответил: «Нас на это спровоцировали». А полковник прокомментировал: «Да, это верно, что они вас спровоцировали, но они не ожидали таких масштабов». Развивая тему о провокации, Грицяк высказал еще несколько предположений, очевидно, распространявшихся в лагерях в то время. Заключенные считали, что в первые месяцы после смерти Сталина новое руководство «хотело продемонстрировать нам и всей стране, что советская власть не ослабела, что она и далее будет жестокой и беспощадной». А после ареста Берии появилась еще одна догадка: «Берия вызвал эти беспорядки для того, чтобы укрепить позиции своего ведомства».[98]
Опубликованные в последнее время документы дают возможность оценить подобные догадки и предположения и хотя бы отчасти объяснить необычность поведения московских властей, а их в Горлаге (как в других особых лагерях, где вспыхивали волнения) представляла специальная комиссия МВД. Прежде всего, подтверждается особая роль Берии и его людей в контактах с забастовщиками. Объявление, которое сделала «московская комиссия» сразу после своего прибытия в лагерь 5 июня 1953 г., начиналось весьма необычно. Комиссия подчеркивала особую роль исключительно Л. П. Берии (не ЦК, не правительства), в решении судьбы заключенных Горлага: «В Москве стало известно о беспорядках в вашем лагере. Для того, чтобы на месте разобраться со сложившейся обстановкой — первый заместитель председателя Совета Министров Союза ССР и министр внутренних дел Лаврентий Павлович Берия уполномочил нашу комиссию лично и детально разобраться и принять необходимые решения».[99]
