Но для нас здесь важнее тот факт, что и «честные антисоветчики», и даже «просоветские» историки и философы тоже ошиблись. Они не поняли именно фундаментальных вещей. В 1988 г., выступая в АН СССР, академик И.И.Минц сказал: «Как известно, Сталин запрещал писать о недостатках в деятельности Советской власти. Помню, как Е.М.Ярославский в „Правде“ написал о состоявшейся в 30-х годах стачке в Орехово-Зуеве. Сталин объявил ему выговор за разглашение сведений о стачке» («Россия, 1917 год: выбор исторического пути». Круглый стол историков Октября, 22-23 октября 1988 г. М.: Наука, 1989).
Старый был уже академик, но тут сплоховал. «О недостатках в деятельности Советской власти» Сталин писать не запрещал, он запрещал писать разрушительные для советской власти вещи. Строя общество-семью, приходилось постепенно, без потрясений гасить инерцию революционного общества классовой борьбы. И об отдельных рецидивах старого мышления и поведения, вроде стачки в Орехово-Зуеве, писать не следовало ни в каком смысле. Борец с Православием Е.М.Ярославский этого тоже не понимал, как и И.И.Минц. Но тому Сталин хоть успел объявить выговор, а в 1988 г. были уже другие времена.
После 1991 г. в академической среде началось просто прославление забастовки как «пути в гражданское общество». Вот типичная статья социолога: «Социально-трудовой конфликт – это норма» (А.К.Зайцев – СОЦИС, 1993. № 8). В доказательство благотворности разрушительного социального явления социолог цитирует бред какого-то Г.Зиммеля: «Конфликт очищает воздух».
Надо сказать, что раскачать антисоветское забастовочное движение оказалось очень непросто. В.В.Комаровский в цитированной выше статье отмечает: «Четыре первых года перестройки рабочий класс оставался практически в стороне от каких-либо форм участия в процессах, набиравших силу в стране».
После опыта 1989-90 гг. забастовочный энтузиазм у рабочих пошел на убыль. При большом опросе (6971 человек в 1991 г. и 5856 в 1992 г.) ответили «Считаю забастовки вполне закономерным явлением» в 1991 г. 58%, и уже в 1992 г. – 46% (Н.В.Андреенкова, Г.А.Воронченкова. Развитие трудовых конфликтов в России в период перехода в рыночной экономике – СОЦИС, 1993. № 8). Но было уже поздно цепляться за принципы общества-семьи, главные из них самопроизвольно не восстановятся.
Могли ли мы принять эту модель – от свободы познания до свободы «войны всех против всех» – как философский принцип нашего жизнеустройства? Нет, это было невозможно сделать без полного разрушения всех главных структур советского общества. Вспомним слова философа Научной pеволюции Бэкона: «Знание – сила». Суть негласного споpа была в том: может ли накопление силы быть свободно от оков этики? Все ли разрешено, что не запрещено законом?
Либеpалы отвечают четко: не только может, но и должно быть абсолютно свободно от этики – вот вам пpинцип свободы познания. Кто, кажется, в нем усомнится. А на деле за этой волей к знанию скpывается воля к власти. Власти над пpиpодой и над человеком. За ней стоит субъект-объектное отношение к миру и к человеку. А советский строй исходил из представления о мире как Космосе, в котором человек – часть мира, связанная с каждой былинкой и каждым человеком.
В первой книге это представление изложено стихами Державина. Но в 30-е годы об этом пишет советский поэт-философ Н.Заболоцкий: «Я – человек, часть мира, его произведение. Я – мысль природы и ее разум. Я – часть человеческого общества, его единица». О нашем подспудном отношении к субъект-объектным отношениям (не в их инструментальном значении, а как принципу бытия) можно сказать стихами того же Н.Заболоцкого (1936):
И нестерпимая тоска разъединенья
Пронзила сердце мне, и в этот миг
Все, все услышал я – и трав вечерних пенье,
И речь воды, и камня мертвый крик
…
И все существованья, все народы
Нетленное хранили бытие,
И сам я был не детище природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!
Антисоветские идеологи, убеждая людей отказаться от советского космического чувства и принять философию индивидуализма, постепенно внушили значительной части интеллигенции странную, ошибочную мысль, будто «свобода по фон Хайеку» означает раскрепощение личности, возможность ее самовыражения. Мысль эта кажется странной потому, что не только практика Запада, отраженная, например, в литературе и кино, не дает никаких оснований для такой иллюзии, но и самые крупные социологи Запада (прежде всего М.Вебер, а в наше время Э.Фромм) доходчиво объясняли, что это именно не так и почему это не может быть так.
Тем не менее, один из собеседников в Интернете, из научных работников и на первом этапе реформы активный демократ, высказал такое мнение: «Знаете, в чем сила капитализма и почему вы не сможете его победить? В том, что он позволяет людям быть РАЗНЫМИ. Любыми».
Значит, до сих пор эта утопия жива. Ведь сила капитализма как раз в униформизации, в сокращении разнообразия, в устроении из общества большой машины. Известный фpанцузский философ М.Фуко известен своими книгами по «аpхеологии» Запада – он подpобно описывает, как возникло совpеменное буржуазное общество. Одна из его книг, «Надзирать и наказывать», объясняет, как изживалась инициативность, пpисущая Евpопе тpадиционной. Насколько важна эта книга, говоpит уже тот факт, что за 16 лет только на испанском языке вышло 20 ее изданий.
Фуко пpиводит выдеpжки из уставов оpганизаций самых pазных сфеp жизни Запада и объясняет, почему такое подавление личной инициативы и свободы самовыражения в пpинципе невозможно и не нужно в тpадиционном обществе. Сегодня в сфеpе пpомышленности и тоpговли Запад является застойным обществом по сpавнению с Японией, Китаем, «дpаконами Азии» – а ведь это все типичные тpадиционные общества. Поpождение тpадиционного общества Сицилии, мафия, была несpавненно инициативнее, чем дубовая пpеступность янки. Да pазве мы сами не помним, насколько инициативнее был pусский солдат, чем немецкий?
Мы не замечаем даже самые великие ценности, когда они привычно нас окружают. Не замечаем же мы, какое это счастье – дышать воздухом. Так же жили мы среди наших людей и не замечали этого их чудесного свойства – каждый из них был личность. Он все время о чем-то думал и что-то переживал. Посмотрите на лица людей в метро. Не боясь окружающих, люди доверчиво уходят в себя, и на лице их отражаются внутренние переживания. Один горестно нахмурился, другой чему-то улыбнулся. В метро Нью-Йорка все лица похожи на полицейских – все одинаковы, все вежливы и все настороже. Они как будто охраняют хозяина.
Истинно либеральное общество намного нетерпимее к инакомыслию, чем традиционное советское. Например, не верить в газовые камеры нацистов на Западе – уголовное преступление. В тюрьму – за неверие! Но это так, скандальная штука. И без уголовного кодекса контроль над мыслями там такой жесткий, что все само собой образуется. Я начал выезжать в капиталистические страны в 1983 г. Именно единомыслие, одинаковость разных по форме людей – вот что шокировало сильнее всего. Это как сто модификаций ВАЗ-2105 с разными формами кузова и разной окраски. Другое дело, что многим большего и не надо.
В начале 80-х годов я как-то стоял в очереди, ожидая открытия водочного отдела, у себя в микрорайоне. Чтобы убить время, очередь философствовала. Темы в таких очередях обычно брались из жизни, говорить полагалось кратко и выразительно. Перед нами экскаватор копал траншею. Возникла проблема: почему «в пятый раз» копают траншею на одном и том же месте? Почему было не уложить все коммуникации сразу? Выступило пять человек, и были даны такие объяснения, каждое из которых представляло собой целую модель:
1. Плановая система виновата – не могут разные ведомства между собой договориться. Вот если бы был хозяин…
2. Нет, тут дело не в плане. На каждой траншее можно украсть, но немного, чтобы не накрыли. Пять траншей выкопали – пять порций украли.
3. По-умному, можно было бы и украсть, и не мучиться. Система такая, что наверх поднимаются одни дураки. Вот они и не могут сделать по-умному.
4. Нет, я кое-кого из начальников знаю. Очень даже не дураки. Но почему-то им нужно действовать так, чтобы все думали, что они дураки. Тогда-то у них главное воровство и удается. А мы: «Дураки, дураки…» Сами мы дураки.
5. Сами дураки, это точно. Во-первых, копают только четвертый раз. Первый – понятно. Второй, помните, трубу разорвало, зимой горячая вода везде текла. Тут план ни при чем – такие трубы делаем, так варим. Третий раз копали – класть трубы для второй очереди квартала. Что лучше – копать еще раз или держать трубы пять лет в земле, не знаю, тут считать надо. Теперь четвертый раз копают – телефон проводят. АТС тогда не было, кабель дефицит. Ну и сидели бы восемь лет без дома, ждали бы дома вместе с телефоном. Этого хотим?
