С торговлей деривативами «финансовый мир эмансипировался от реальной сферы», утверждает банкир Томас Фишер, который сам годами спекулировал на рынке в качестве коммерческого директора Deutsche Bank. Объективные экономические связи, например, между ставками рефинансирования и ценами облигаций становятся все менее значимыми. Большее внимание уделяется тому, «что будут делать другие. Имеет значение не то, выросла ли цена той или иной ценной бумаги, а то, почему это произошло» и как подобный рост можно предвидеть. К примеру, цены германских государственных облигаций определяют не столько дилеры по ценным бумагам с фиксированным доходом в германских банках, сколько ярко одетые маклеры на лондонской фьючерсной бирже Liffe, где совершается две трети сделок по фьючерсам на облигации. Из-за таких механизмов размах колебаний цен на ценные бумаги (на жаргоне — волатильность) заметно вырос.
Крупные банки извлекают из этого риска, впервые генерированного самой торговлей деривативами, гигантские прибыли. Один только Deutsche Bank делает на деривативах почти миллиард марок в год. Рост доли доходов от таких операций в его балансе наглядно иллюстрирует изменившуюся роль банков во всемирных финансах. Управлению сбережениями и выдаче ссуд уже не придается такое значение, как раньше. Многочисленные корпорации уже давно сами себе банкиры. Вряд ли можно найти лучший пример тому, чем Siemens, которая на финансовых сделках зарабатывает больше, чем на своей всемирно известной продукции. Между тем сотни крупных компаний сами заботятся о своих кредитах, выпуская международные займы. За исключением финансовых гигантов Нью-Йорка и Токио, действительно проводящих операции в глобальном масштабе, бóльшая часть финансовых домов до сих пор выполняет единственную функцию приводных ремней рынков. Их торговые отделы всего лишь поставляют наемников для электронных финансовых армий, тогда как командиры отдают приказы с совсем других высот. Они заседают в правлениях штаб-квартир инвестиционных трастов и пенсионных фондов. Имея за плечами десятилетие двузначного роста, они стали настоящими сборными пунктами мирового капитала. Одни только взаимные фонды Америки контролируют 8 триллионов долларов в сбережениях и пенсионных резервах, что делает их крупнейшим источником хаотичного и нескончаемого потока капитала[128].
Lego-модели Белого дома
В своей сфере деятельности Стив Трент принадлежит к элите[129]. Он и двое других директоров управляют так называемым «хедж-фондом» одной из тех особых фирм, которые регулярно обеспечивают своим инвесторам двузначный, а то и трехзначный процент благодаря особенно хитроумным, но и рискованным вложениям капитала. Роскошное «воронье гнездо» на углу Коннектикут-авеню и Эйч-стрит в Вашингтоне, откуда Трент и его коллеги взирают на мир, отделано красновато-коричневым каррарским мрамором и деревом ценных пород. В местонахождении фирмы видится своего рода символ новых времен. Не так давно вышеупомянутая архитектурная достопримечательность американской столицы являлась административным зданием Корпуса мира, долгие годы рассылавшего в разные социально неблагополучные регионы планеты американских добровольцев, и деятельность которого сродни немецкой Службе развития. Когда в 1980-х центры американских городов вновь стали стремительно перестраиваиться, дорогое здание было продано спекулянтам и переделано в офисный комплекс, который с тех пор собрал, надо полагать, не меньше архитектурных призов, чем олимпийская команда США получила в Атланте золотых медалей. На первом этаже расположился шикарный ресторан «Овальная комната», названный так с явным намеком на легендарный Овальный кабинет в Белом доме.
Работающие на том же этаже, что и финансовый менеджер Трент, сотрудники медиа-гиганта Time Warner наслаждаются весьма символичной панорамой. Из их окон с тонированными стеклами резиденция Билла Клинтона на Пенсильвания-авеню выглядит как скромный домик, сложенный из деталей детского конструктора фирмы Lego. С выгодной в пространственном отношении позиции финансового и медиа-магнатов даже гигантский по сравнению с Белым домом комплекс зданий министерства финансов уменьшается до размеров симпатичного кукольного домика. Снискать их уважение способен разве что чудовищно огромный мраморный обелиск памятника Вашингтону, сверхбогатому первому президенту США.
Находясь в своем мультимедийном кабинете, расслабленный и одновременно сосредоточенный Трент следит за событиями в мире, с тем чтобы направлять 2 млрд долл. своих клиентов в нужные каналы. Перед ним экран Reuters, a также «сквок-бокс» — громкоговоритель с черным микрофоном, торчащий, как настольная лампа, между телевизором и компьютером. Его могут слышать почти сто человек по всему земному шару, прежде всего его дилеры на биржах Токио, Лондона и Нью-Йорка. Он способен осторожно, но эффективно перемещать миллиарды за несколько секунд.
Во время заседаний Конгресса на другом конце Пенсильвания-авеню Трент всегда краем глаза следит за их трансляцией по ТВ. Рассказывая о своей работе, он в отличие от Патрика Слафа в Лондоне не говорит о прибылях, зарабатываемых за несколько минут спекулянтами-однодневками на фондовых биржах и валютных рынках. Его замечания похожи больше на отчеты о положении в мире, подготавливаемые по заданиям правительств их секретными службами и штатными аналитиками.
От пяти до десяти раз в год он выезжает на неделю или две в места расположения важнейших мировых рынков и быстро развивающиеся регионы. Там он делает запросы по всем мыслимым аспектам экономической жизни. Едва ли есть двери, которые перед ним не открываются; его собеседники — представители промышленности, властей и центральных банков — понимают неоценимое значение этого первопроходца транснационального потока капитала. Совещаясь с ними, Трент не интересуется цифрами и математически обоснованными прогнозами. «Получить новейшие данные из компьютера может каждый, — рассуждает он. — Важно знать настроения людей, скрытые конфликты». И добавляет: «История, всегда история. Знание истории той или иной страны облегчает прогнозирование развития событий во время острого кризиса».
Этот спекулянт хладнокровно и точно отыскивает погрешности в оценках своих слишком доверяющих компьютерам конкурентов и стратегические ошибки отдельных правительств. Одну такую брешь он нашел осенью 1994 года. Экономическая ситуация в мире все еще была на подъеме, перспективы Германии тоже выглядели неплохо, и рынки поначалу рассчитывали на рост процентных ставок. «Это было безумием, — радостно говорит теперь Трент. — Мы знали, что Германия не справляется с проблемой высоких затрат на рабочую силу, и знали также, что немецкие компании средних размеров будут менять каждый заработанный доллар на марки, чтобы покрыть местные издержки». Вследствие этого он поставил на поднимающуюся марку, быстрое ухудшение экономического положения и дальнейшее падение процентных ставок. Он был прав и провернул «одну из самых успешных спекулятивных операций за последние годы», когда его фонд заблаговременно и в большом количестве купил марки и деноминированные в марках облигации по низкой цене. Подобные контракты обычно приносят прибыль лишь три, шесть, а то и двенадцать месяцев спустя, но эти сделки принесли Тренту прирост стоимости в размере свыше 10% всего лишь за несколько месяцев.
Большие деньги делаются только теми, кто в духе хедж-фондов Трента не только инвестирует капитал своих клиентов, но и использует краткосрочные займы для увеличения размера инвестиций. Риск велик, но если все рассчитано верно, 10-процентный доход инвестора может быстро превратиться в 50-процентный. При этом управляющий фондом может за пару недель положить в карман еще один годовой доход. Если другие фонды и банки следуют той же инвестиционной стратегии, тем самым способствуя ими же спрогнозированному изменению цен, совокупная прибыль может в результате составить миллиарды долл. Есть основания полагать, что у Трента и его коллег этот трюк за последние годы срабатывал неоднократно. С 1986 по 1995 год стоимость портфеля акций их фонда взлетела не менее чем на 1223%, то есть в двенадцать с лишним раз.
То же самое произошло в 1992–93 годах, когда «спекулянты» (как их назвал министр финансов Германии Тео Вайгель) вывернули наизнанку европейскую валютную систему. Тогда бóльшая часть денег, поставленных на кон профессиональными умножителями, также была взята в долг. Им снова удалось извлечь прибыли, ни при каких обстоятельствах недостижимые в реальной экономике. Только на этот раз их соперниками были не другие рыночные игроки, а пятнадцать европейских правительств, и проблема более чем когда-либо прежде была не только в деньгах, а в борьбе за власть между рынком и государством.
