И как ни крути, а Филиппу пришлось идти со своей родней на мировую. « С отцом, который звал его обратно, Александр примирился неохотно и вернулся против своей воли, уступив только просьбам родственников » (Юстин). И возникает вопрос – это каких, собственно, родственников и что за интерес им был мирить Александра с отцом? А этим родственником мог быть только один человек – Александр Эпирский, дядя царевича, и интерес его назывался Клеопатра, дочь Филиппа. Мало того, что царь Эпира был обязан Филиппу троном, он теперь становился еще и его зятем, а это уже несколько другие отношения. Правда, Плутарх приводит несколько иную версию развития событий: « В это время коринфянин Демарат, связанный с царским домом узами гостеприимства и пользовавшийся поэтому правом свободно говорить с царем, приехал к Филиппу. После первых приветствий и обмена любезностями Филипп спросил его, как ладят между собою греки. «Что и говорить, Филипп, кому как не тебе заботиться о Греции, – отвечал Демарат, – тебе, который в свой собственный дом внес распрю и беды !» Эти слова заставили Филиппа одуматься, и он послал за Александром, уговорив его, через посредничество Демарата, вернуться домой ». Скорее всего обе эти версии имели место быть, так как одна другой не противоречат, а в итоге все царское семейство вновь собралось в Македонии. Филипп затеял грандиозные торжества по случаю свадебной церемонии своей дочери и царя Эпира, а затем планировал выступить в поход против персов. Македонский корпус под командованием Пармениона и Аттала, дяди царицы Клеопатры, уже высадился в Малой Азии и вступил в бой против войск Царя царей. Время поджимало, но Филипп твердо решил сначала провести торжественное мероприятие, которое он планировал превратить в большое политическое шоу, и лишь потом идти на войну. Свадьба состоялась, а вот в поход царь Македонии так и не выступил – боги распорядились иначе.
« Бык увенчан цветами, и близок тот, кто его заколет » (Диодор) – такое предсказание было дано Филиппу прорицателями накануне его смерти. Естественно, царь истолковал его так, как было выгодно ему, подразумевая под жертвенным быком Персидскую державу, и даже на миг не допуская, что этим быком является он сам. Македонское царство его стараниями находилось на вершине могущества, а он сам на вершине славы и успеха. Филипп достиг всего, к чему стремился, и теперь приступал к осуществлению главного дела своей жизни, как он его понимал: походу на Восток. Приготовления закончены, войско под командованием Аттала и Пармениона ведет боевые действия в Малой Азии, и, как закончится свадьба дочери, он присоединится к ним со всей армией. Он и свадьбу-то затеял, чтобы во время своего отсутствия было кому прикрыть с запада рубежи его державы, здесь надежный родственник мог бы очень помочь. Исходя из свидетельств античных авторов, видно, что свадьба была грандиозной, гости съехались со всей Греции в невиданном количестве, но Филипп не был бы Филиппом, если бы не вложил во все политический подтекст. « Он решил предстать перед греками как человек любезный и соответствующий присвоенному отличию, – верховному главнокомандованию, с соответствующим случаю гостеприимством » (Диодор). Саму свадьбу он объединил с торжественными жертвоприношениями олимпийским богам, примешав ко всему и религиозный оттенок, а также еще решил устроить роскошные состязания в честь муз, чем привлек еще больше гостей. « Так большое число людей собрались вместе со всех сторон на праздник, игры и бракосочетание, которые отмечались в Эгах в Македонии » (Диодор). Получается так: не хочешь на свадьбу – приезжай и почти богов, если безбожник – гуляй на свадьбе, а если ни туда ни сюда, то иди и насладись состязаниями. Все авторы подчеркивают огромное количество народа, съехавшегося в Эги, эти торжества должны были стать своеобразным триумфом Филиппа. Македонский царь гулять любил и умел, и поэтому можно представить, что творилось в древней македонской столице. На следующее утро были назначены игры, и еще не отошедшие от обильных возлияний гости затемно потянулись в театр, где должны были проходить состязания. Торжественное шествие в честь открытия началось с восходом солнца, и вновь Филипп решил всех поразить своим размахом. И здесь Диодор приводит один интересный момент, на который стоит обратить внимание. « Наряду со всякого рода выставленными богатствами Филипп включил в процессию статуи двенадцати богов, выполненных с большим искусством и блестяще украшенных, вызванных показать богатство и привести зрителя в трепет, а вместе с ними была пронесена тринадцатая статуя самого Филиппа, изображающая его богом, так что царь самолично возвел себя на престол среди двенадцати богов ». Ничего не напоминает? Правильно, его сын тоже объявит себя богом, только произойдет это не в Греции, где на такое деяние посмотрели бы довольно косо, а в Египте, там подобные действия в порядке вещей. Значит, можно сказать и так, что, объявляя себя богом, Александр новатором в этом не был, лавры первооткрывателя и здесь принадлежали его отцу. Другое дело, что македонский царевич это заметил и сумел оценить по достоинству, в дальнейшем взяв на вооружение. А вот что планировал дальше со своей божественностью делать Филипп, так и осталось неизвестным, ибо побыть богом ему было суждено совсем немного времени.
Царь Македонии, решив показать собравшимся, что среди своего народа ему ничего не страшно и бояться некого, отсылает свою охрану и идет в театр один. И по пути получает удар мечом, от которого умирает. Вот как это выглядит у Юстина: « Не было недостатка и в великолепных зрелищах; Филипп отправился посмотреть на них без телохранителей, между двумя Александрами, сыном и зятем. Воспользовавшись этим, молодой человек из македонской знати, по имени Павсаний, ни в ком не возбуждавший подозрений, стал в узком проходе и заколол Филиппа, когда тот шел мимо него ». А теперь посмотрим, что у Диодора: « Когда Филипп направил своих присутствующих друзей идти впереди него в театр, в то время как охранники держались на расстоянии, он, увидев, что царь остался один, бросился на него, вонзил кинжал под ребро и вытянул его из мертвеца, а затем побежал к лошадям у ворот, которых он приготовил для своего бегства ». Какой вывод можно сделать из источников? А такой, что в момент убийства Филипп оказался совершенно один, охрану он сам не взял, а вот идти по узкому проходу, между сыном и зятем, как он шел до этого, стало невозможно, и те прошли вперед. Стоявший в проходе Павсаний, судя по всему, подозрений абсолютно никаких не вызывал, и его появление там воспринималось как само собой разумеющееся. Но вот что занятно – в погоню за убийцей бросились телохранители наследника, а не Филиппа, которые поспешили к нему. Но царь был уже мертв, а вот друзья Александра догнали убийцу и прикончили на месте, истыкав копьями – а ведь могли бы и взять живым, у Диодора четко написано, что Павсаний зацепился за виноградную лозу и упал. И судя по всему, убили там, где видеть не могли – виноградные лозы ни в театре, ни на главных улицах городов не растут.
* * *
Так кто же был этот Павсаний – одиночка или же за ним кто-то стоял? Ищи того, кому это выгодно, вот первое правило при раскрытии преступлений. Но тут-то как раз оно и не поможет, ибо смерть Филиппа была выгодна очень многим. Во-первых, Александру и Олимпиаде, во-вторых, персам, в-третьих, тем же грекам, и, наконец, даже князьям из горной Македонии – ну и как тут определить, кому нужнее? Какую выгоду каждый из них получал в случае смерти царя, и так ясно, поэтому посмотрим, а какой же интерес был у Павсания убивать Филиппа. Диодор сообщает, что « Македонец Павсаний происходил из знатного рода из Орестиды ». Это само по себе примечательно, ибо наводит на мысль о связях с князьями горной Македонии и их причастности к убийству. А вот что по этому поводу сообщает Юстин: « Павсаний этот еще в ранней юности подвергся насилию со стороны Аттала (того самого, дядюшки царицы Клеопатры), причем этот и без того позорный поступок тот сделал еще более гнусным: приведя Павсания на пир и напоив его допьяна неразбавленным вином, Аттал сделал его жертвой не только своей похоти, но и предоставил его и остальным своим сотрапезникам, словно Павсаний был продажным распутником, так что Павсаний стал посмешищем в глазах своих сверстников. Тяжко оскорбленный, Павсаний несколько раз обращался с жалобами к Филиппу. Павсанию отводили глаза ложными обещаниями, да еще и подшучивали над ним, а врагу его – он видел – дали почетную должность военачальника; поэтому он обратил свой гнев против Филиппа и, не будучи в состоянии отомстить обидчику, отмстил несправедливому судье ». Но тут возникает вопрос – а что, собственно, мешало ему добраться до Аттала? Подкараулить македонского полководца гораздо проще, чем убить царя, ведь Аттал, надо думать, околачивался во дворце постоянно, и пока его не отправили в Азию с корпусом, был вполне доступен для мести. Но нет, Павсаний предпочитает надоедать Филиппу, а сам не делает ничего, а потом вдруг решает убить македонского царя, хотя до этого вполне мог и обидчика. Интересные подробности сообщает Диодор: « Павсаний тем не менее неумолимо вынашивал свой гнев и жаждал отомстить за себя, а не только тому, кто совершил несправедливость, но и тому, кто отказался отомстить за него. В этом замысле его особенно поощрял софист Гермократ. Он был его учеником, и когда он спросил в ходе своего учения, как можно стать самым известным, софист ответил, что надо убить того, кто совершил великие дела, и сколь же долго как будут помнить его, столь же долго будут помнить и его убийцу ». Но в этом разговоре с софистом и слова нет о мести, здесь скорее Павсанию лавры Герострата покоя не дают! А вот почему его поощрял Гермократ и на кого сей софист работал, узнать было бы очень интересно. Можно предположить, что сначала Павсанию и в голову не приходило убивать царя, должен же он был понимать, что теперь Аттал Филиппу – родственник, и вряд ли будет наказан. Значит, кто-то должен был подсказать, объяснить и направить на путь истинный. И этот кто-то мог быть кто угодно – хотя бы и тот же Гермократ или некто другой.
