Ознакомительная версия.
Практически то же утверждал Троцкий. «Мы сейчас, — писал он, — несомненно подходим вплотную к одному из тех исторических узлов, которые определяют дальнейшее развитие на ряд лет, а по всей вероятности, и десятилетий. Центром европейских и мировых проблем является Германия».[8]
Но четыре года спустя, в 1932-м, в Германии на прошедших внеочередных выборах в рейхстаг КПГ оказалась на третьем по поддержке избирателей месте. После нацистов и социал-демократов. Такое же положение сохранилось и после новых выборов, прошедших 6 ноября. Коммунисты получили всего 100 мандатов из 608, социал-демократы — 121, нацисты — 196.
30 января 1933 года президент Гинденбург назначил канцлером Гитлера, поручил ему формирование правительства. 27 февраля нацисты инсценировали поджог рейхстага, обвинив в том коммунистов — лидера КПГ Эрнста Тельмана, а также болгарских эмигрантов Димитрова, Попова и Танева. На следующий день Гитлер подписал декрет «Об охране народа и государства», которым приостанавливалось действие семи статей конституции, гарантирующих права и свободы граждан. 3 марта был арестован Эрнст Тельман. На еще одних, проведенных 5 марта, выборах нацисты в блоке с националистами сумели получить абсолютное большинство голосов. Спустя шесть недель были распущены профсоюзы, а затем и все, кроме нацистской, политические партии.
В Германии, где так и не произошла пролетарская революция, победил, придя к власти чисто демократическим путем, нацизм с его никогда не скрываемой доктриной ревизии Версальского договора, реванша, а также намерением расчленить СССР, превратить Украину и Белоруссию в «жизненное пространство» только для немцев.
Первой реакцией на события в Германии стало выступление министра иностранных дел Франции Жозефа Поля Бонкура в Женеве на заседании политической комиссии Конференции по сокращению и ограничению вооружений, вырабатывавшей определение агрессии. Он поднял вопрос о столь же важной, с его точки зрения, назревшей необходимости заключения пакта о взаимопомощи в случае агрессии. Закончив речь, демонстративно подошел к полпреду СССР во Франции B.C. Довгалевскому и пожал его руку. Выразил тем без слов, с кем его страна желала бы заключить такой пакт.[9] Ту же идею, но уже от имени Малой Антанты — Чехословакии, Румынии и Югославии, изложил 8 марта министр иностранных дел Чехословакии Эдуард Бенеш в беседе с представителем СССР в Праге А.Я. Аросевым. Однако всего десять дней спустя он, из-за якобы выявившегося отрицательного отношения к пакту Румынии, попросил «считать его предложение и весь вопрос не существующим».[10]
В действительности Бенеш лукавил, ибо истинной причиной его отказа от собственных слов оказалось иное. В тот день, 18 марта, Муссолини предложил Великобритании, Франции и Германии заключить Пакт четырех — «пакт согласия и сотрудничества». Пакт, предусматривающий возможность, прежде всего, пересмотра условий Версальского мирного договора, признание равенства прав Германии в области вооружений, а кроме того, принятие в будущем аналогичных решений в отношении остальных проигравших войну центральных держав — Австрии, Венгрии и Болгарии. Почти сразу же против сущности Пакта четырех выступили Польша и страны Малой Антанты, не без основания опасавшиеся ревизии своих границ. А вскоре ту же позицию заняла и Франция, осознавшая весьма опасные последствия и для себя. Поэтому пакт, хотя и подписанный 15 июля 1933 года в Риме Муссолини и послами Франции — де Жувенилем, Великобритании — Грэхемом и Германии — фон Хасселем, так и не был ратифицирован ни в одной из четырех стран.
Обеспокоенная становившейся все более и более несомненной угрозой со стороны Рейна, Франция начала свою игру. Шестого июля М.М.Литвинов сообщил шифротелеграммой лично Сталину о том, что французский премьер Эдуард Эррио и Поль Бонкур, причем каждый порознь, информировали его о подготовке германо-польских переговоров.
Эррио и Поль Бонкур сообщили о том, что 2 мая 1933 года при встрече Гитлера, в присутствии министра иностранных дел Германии фон Нейрата, с польским посланником Высоцким, обсуждались возможности заключения между двумя странами пакта о ненападении. А 15 ноября состоялась еще одна встреча Гитлера — с послом Польши Липским, в ходе которой было выявлено «единодушное намерение обоих правительств разрешить вопросы, касающиеся обеих стран, путем непосредственных переговоров».[11]
Оставалось слишком мало сомнений в том, что Варшава намеревается сменить ориентацию с Парижа на Берлин. Но если она все же поступит именно так, то нарушит равновесие, созданное в Европе. Ликвидирует ту военно-политическую систему, которая и обеспечивала безопасность Франции, угрожая Германии в случае агрессии войной на два фронта. Не могло серьезно повлиять на менявшуюся ситуацию и то, что Чехословакия отклонила предложение Гитлера решить судетскую проблему также путем только двусторонних переговоров. Парижу срочно потребовался более сильный союзник, и непременно к востоку от жаждавшей реванша нацистской Германий.
Именно поэтому 19 ноября Поль Бонкур встретился в Женеве с Довгалевским. Поведал ему о нажиме, «которому подвергается Франция со стороны Англии и Италии в смысле дальнейших уступок Германии и перевода переговоров на рельсы Пакта четырех». Выходом из тупикового положения было бы, по его мнению, вступление СССР в Лигу Наций.
Не имея необходимых полномочий, советский полпред вынужден был дать на такое недвусмысленное предложение отрицательный ответ. Однако глава внешнеполитического ведомства Франции не оставил своих попыток. В ходе новой встречи с Довгалевским, 22 ноября, еще раз вернулся к тому же вопросу, только на этот раз был более откровенно. «Если бы французское общественное мнение, — заметил он, — узнало и убедилось бы в том, что Франция может осуществить положительную политику путем создания прочного барьера против натиска гитлеровской Германии, то это внесет успокоение в общественное мнение и выбьет оружие из рук тех, кто настаивает на сговоре с Германией». Барьер же Поль Бонкур представлял себе «в виде договора о взаимопомощи» и считал «вопрос назревшим и не терпящим отлагательств».[12]
В тот же день на помощь своему французскому коллеге поспешил Бенеш. Правда, он говорил еще не о договоре, а лишь о том, что должно было ему предшествовать. Об установлении дипломатических отношений СССР со странами Малой Антанты, в том числе и с Чехословакией, с которой Советский Союз поддерживал всего лишь официальные «полудипломатические» отношения. Добавил, что «в Чехословакии, которая не имеет спорных вопросов с СССР, вопрос назрел настолько, что возобновление отношений не представляет серьезных трудностей».[13]
Советскому руководству потребовалось принять судьбоносное решение. Такое, которое в корне меняло не только внешнеполитический курс страны, но и стратегию, тактику Коминтерна, а вместе с тем и внутриполитическую пропаганду. Ведь требовалось дать согласие на вступление не просто в какую-то международную организацию, а в Лигу Наций. Ту самую, которую определяли следующим образом: «Ничем не прикрытый инструмент империалистических англо-французских вожделений. Антанта направляет работу Лиги Наций сообразно своим хищническим интересам… Замаскированный союз так называемых великих держав, присвоивших себе право распоряжаться судьбами более слабых народов и подготавливающих военные действия для дальнейшего их угнетения… Лига Наций — опасный инструмент, направленный своим острием против страны диктатуры пролетариата».[14]
29 ноября 1933 года Н.Н. Крестинский, в отсутствии М.М. Литвинова (готовившего в Вашингтоне установление дипломатических отношений с США) руководивший Наркоминделом, сообщил Довгалевскому: «Вопрос о Лиге Наций считаем дискутабельным и согласны обсудить. Но при этом у нас будут существенные оговорки, которые изложим при конкретных переговорах, если таковые будут иметь место. Вопрос о взаимопомощи также считаем дискутабельным и не прочь выслушать конкретные предложения. Можете на основании директив (решения Политбюро. — Ю. Ж.) начать беседу с Бонкуром».[15]
К переговорам приступили уже 5 декабря. Бонкур, естественно, прежде всего спросил Довгалевского, не может ли тот «сказать что-либо нового по поводу Лиги Наций», но услышал вынужденно невнятный — выработанный в Москве — ответ: «жду… конкретных предложений». Министру иностранных дел Франции, привыкшему к иному ходу такого рода бесед, пришлось заметить, что он «затрудняется сделать предложение, ибо ему не ясно», что под тем подразумевает собеседник. Но все же постарался объяснить свой настойчивый интерес к теме. Вступление Советского Союза в Лигу Наций, сказал Поль Бонкур, «весьма облегчило бы переговоры о взаимопомощи, которые в противном случае будут очень затруднены, ибо взаимопомощь не будет гармонировать с пактом Лиги Наций, не говоря уже о том, что Польше будет трудно увильнуть от участия в договоре о взаимопомощи, если СССР станет членом Лиги».[16] Так он, хотя и контурно, обозначил суть замысленной на Кэ д'Орсе идеи. Подписание договора о взаимопомощи Франции, Советского Союза, Польши, стран Малой Антанты в случае нападение на одну из них Германии, обуславливалось непременным вступлением СССР в Лигу Наций.
Ознакомительная версия.
