Я почерпнул массу полезной информации и идей в ходе бесед с Херардом Дюменилем, Сэмом Гиндиным и Лео Паничем. Я многим обязан Macao Мийоши, Джиованни Аррийи, Патрику Бонду, Синдии Кац, Нейлу Смиту, Бертель Олман, Марии Кайке и Эрику Свингедоу. Интерес к теме впервые возник у меня на Конференции по неолиберализму, организованной Фондом Розы Люксембург в Берлине в ноябре 2001 года. Я благодарен проректору Graduate Center Нью-йоркского городского университета Биллу Келли, моим коллегам и студентам, в первую очередь тем (хотя и не только им одним), кто обучается по программе антропологии, за интерес и поддержку. Они не несут ответственности за последствия того, о чем я здесь написал.
ГЛАВА 1. СВОБОДА — ЭТО ПРОСТО ЕЩЕ ОДНО НАЗВАНИЕ…
Для того чтобы какое-либо экономическое учение стало доминировать, оно должно оформиться в концептуальную систему,— достаточно развитую, чтобы апеллировать к нашей интуиции и инстинктам, нашим ценностям и желаниям, а также соответствовать возможностям, открывающимся в рамках существующей социальной системы. В случае успеха такая система становится частью общего «здравого смысла», и мы перестаем подвергать сомнению ее постулаты. Основатели неолиберализма использовали идеи человеческого достоинства и индивидуальной свободы в качестве основы — как «фундаментальные ценности цивилизации». Это был мудрый выбор, так как все эти идеи действительно кажутся людям привлекательными. Неолибералы утверждали, что эти фундаментальные ценности были поставлены под угрозу не только фашизмом, коммунизмом или любой диктатурой, но любым вмешательством государства в экономическую жизнь, когда оно пыталось подменить свободу выбора индивидуума коллективным принятием решений.
Многим близки идеи достоинства и личной свободы. Эти идеи лежали в основе движений диссидентов в странах Восточной Европы, Советском Союзе вплоть до окончания «холодной войны», и китайских студентов на площади Тяньаньмэнь. Студенческие движения, прокатившиеся по миру в 1968 году — от Парижа и Чикаго до Бангкока и Мехико,— в определенной степени были связаны со стремлением к свободе слова и личного выбора. В общем, эти идеи близки каждому, кто ценит свободу принятия решений.
Идея свободы, давно ставшая традиционной для Америки, в последние годы играла особую роль в развитии США. События 11 сентября 2003 года — «9/11» — многие оценили как угрозу свободе. «Идея установления мира во всем мире и развития свобод,— сказал президент Буш в первую годовщину теракта в Нью-Йорке,— соответствует долгосрочным интересам Америки, отражает основные американские идеалы и объединяет союзников Америки». «Человечество может своими руками обеспечить триумф свободы над всеми ее давними врагами», «Соединенные Штаты готовы взять на себя ответственность и стать лидером в реализации этой великой миссии». Эти слова стали частью национальной оборонной стратегии США, обнародованной вскоре после этого выступления. «Свобода есть дар Всевышнего каждому человеку,— сказал президент в более позднем выступлении, добавив: — Как величайшая держава на Земле, мы [США] обязаны способствовать распространению свободы»[4].
Когда все прочие соображения, оправдывающие развязывание войны против Ирака, оказались недостаточными, президент попытался использовать идею о том, что дарование Ираку свободы является достаточным основанием для начала военных действий. Граждане Ирака были освобождены — и это было самое главное. Но о какой свободе идет речь, если, как давно заметил критик Мэтью Арнольд, «свобода — отличный скакун, на котором можно умчаться очень далеко, но нужно знать направление»[5]. Так в каком же направлении должны двигаться граждане Ирака на том скакуне свободы, который дарован им с помощью оружия?
Администрация Буша ответила на этот вопрос 19 сентября 2003 года, когда Пол Бремер, глава коалиционного переходного правительства Ирака, объявил о вводе в действие четырех законов, предполагающих «полную приватизацию общественных предприятий, неограниченные права собственности на иракский бизнес для иностранных компаний, возможность полной репатриации иностранного капитала из страны… обеспечение иностранного контроля над иракскими банками, равные права для местных и иностранных компаний… уничтожение практически всех торговых барьеров»[6]. Эти распоряжения распространялись на все области экономики, включая и общественные службы, средства информации, производство, услуги, транспорт, финансы и строительство. Исключением стала только нефтяная промышленность (якобы по причине ее особого статуса в качестве источника доходов для оплаты военных расходов и геополитического значения этой отрасли). Рынок труда при этом должен был жестко регулироваться. Забастовки в ключевых секторах экономики были запрещены, а права профсоюзов серьезно ограничены. Была введена крайне жесткая система «единого налога» (амбициозная налоговая политика, которую консерваторы долгое время пытались провести в США).
Существует мнение, что эти решения противоречат положениям Женевской и Гаагской конвенций, в соответствии с которыми страна-победитель, оккупирующая чужие территории, имеет право охранять активы оккупированной страны, но не распродавать их[7]. Некоторые иракцы пытались сопротивляться насаждению в стране режима, который лондонский журнал Economist назвал «мечтой капиталиста». Один из членов сформированного США коалиционного переходного правительства Ирака серьезно критиковал попытку ввести в стране «фундаментализм свободного рынка», называя это решение «неверным логически и игнорирующим ход истории»[8]. Решения Бремера могли быть признаны незаконными, так как насаждались победившей стороной. Но они стали бы вполне легитимными, если бы их поддержало суверенное правительство страны. Временное правительство, назначенное США, начало действовать в конце июня 2004 года и было объявлено суверенным. Но на деле оно лишь обладало правом подтвердить ранее установленный порядок. Вплоть до момента передачи прав временному правительству Бремер обеспечил принятие новых законов, до мельчайших деталей определяющих правила свободного рынка и свободной торговли (даже по таким специфическим вопросам, как права интеллектуальной собственности и авторские права), в надежде, что новая институциональная система укоренится до такой степени, что ее будет очень сложно отменить[9].
Согласно теории неолиберализма, шаги, намеченные Бремером, являются необходимым и достаточным условием для формирования богатого класса, а значит, и для улучшения благосостояния населения страны в целом. Постулат о том, что личные свободы гарантированы свободой рынка и торговли, есть ключевое положение в неолиберальной системе взглядов. Оно же долгое время являлось основой политики США по отношению к другим странам[10]. Очевидно, что в Ираке США стремились сформировать государственный аппарат, чьей основной миссией было бы обеспечение условий для накопления капитала как местным, так и иностранным бизнесом. Я называю такой аппарат неолиберальным государством. Свобода, которую он поддерживает, отражает интересы частных собственников, компаний, международных корпораций и финансового капитала. Бремер пригласил иракцев отправиться на скакуне свободы прямо в неолиберальное стойло.
Тут стоит вспомнить, что первый эксперимент по созданию неолиберального государства был поставлен в Чили после переворота Пиночета 11 сентября 1973 года (почти за 30 лет до установления режима Бремера в Ираке). Переворот, направленный против демократически избранного правительства Сальвадора Альенде, был поддержан местной бизнес-элитой, напуганной начатым под предводительством Альенде движением страны в сторону социализма. Пиночета поддержали и американские корпорации, ЦРУ, госсекретарь США Генри Киссинджер. В результате переворота были жестоко подавлены все общественные движения и политические организации левого толка, были уничтожены все формы самоорганизации (например, общественные медицинские центры в бедных районах). Рынок труда был «освобожден» от влияния законодательных или институциональных ограничений (профсоюзов). Как же предполагалось оживить экономику страны? Политика замещения импорта (стимулирование национальной промышленности путем субсидий или протекционистских тарифов), которая широко использовалась в странах Латинской Америки в качестве инструментов стимулирования экономического развития, оказалась совершенно непригодной, особенно в Чили, где эти меры не работали с самого начала. Весь мир находился в состоянии экономического спада, и нужны были новые идеи.
В то время в университете Чикаго работала группа экономистов, которую нередко называют «чикагские мальчики» из-за их приверженности неолиберальным теориям Милтона Фридмана. Их пригласили помочь восстановить экономику Чили. Интересна и подоплека такого выбора. США финансировали обучение чилийских экономистов именно в университете Чикаго еще в 1950-е годы. Это было частью программы по нейтрализации левой идеологии в странах Латинской Америки в годы «холодной войны». Экономисты, получившие образование в Чикаго, стали со временем ведущими преподавателями частного Католического университета Сантьяго. В начале 1970-х годов бизнес-элита сформировала оппозицию Альенде под названием «собрание по понедельникам» и установила тесные отношения с экономистами, получившими образование в США, финансируя их исследовательскую работу. После того как генерал Густаво Ли, соперник Пиночета в борьбе за власть и сторонник кейнсианства, вышел в 1975 году из борьбы, Пиночет ввел эту группу экономистов в правительство. Их первой задачей были переговоры с Международным валютным фондом (МВФ) о займах для Чили. Работая с МВФ, эти экономисты реструктурировали экономику страны в соответствии с собственными теориями. Были отменены результаты национализации и снова приватизированы государственные активы, природные ресурсы (лесные, рыбные) были открыты для частной и нерегулируемой разработки (часто с применением силы по отношению к местному населению). Была приватизирована система социального обеспечения, введены стимулы для прямых иностранных инвестиций и свободная торговля. Государство гарантировало право иностранных компаний на вывоз прибылей, полученных от операций в Чили. Предпочтение отдавалось росту, основанному на экспорте, а не замещению импорта. Единственным сектором, остававшимся под контролем государства, была добыча меди (как нефть в Ираке). Это обеспечивало жизнеспособность государственного бюджета, так как доходы текли рекой напрямую в государственную казну. Оживление экономики Чили — повышение темпа роста, накопление капитала, рост рентабельности иностранных инвестиций — оказалось недолговечным. Все рухнуло в 1982 году во время глобального долгового кризиса, разразившегося в Латинской Америке. В результате в последующие годы в стране начала применяться прагматическая и гораздо менее идеологизированная версия неолиберализма. Именно эта система и особенно ее прагматизм стали аргументами в пользу поворота в сторону неолиберализма и в Великобритании (после избрания Тэтчер) и в США (во времена Рейгана) в 1980-е. Уже не в первый раз жестокий эксперимент, проводимый в более отсталых странах, становится основой формирования политики в развитом центре (совсем как эксперименты с единым налогом в Ираке, которые проводились во времена Бремера)[11].
