Ознакомительная версия.
Этот подход не только не разрешает существующие проблемы, а, наоборот — увековечивает их, поскольку отказывается иметь дело с идеологией и методами ее внедрения и распространения. Он ничего не говорит о войне идей, которая ведется на всех фронтах, о пропаганде ненависти к Америке и Западу, о ширящемся в мусульманском мире антисемитизме, о массовом промывании мозгов с цепью подготовки армии шахидов и о торпедировании демократических инициатив в арабском мире. Намного легче иметь дело с исторической виной Запада и решением конкретных проблем — в конце концов, это полностью зависит от нас и, главное, не требует конфронтации с идеями и методами того мировоззрения, которое и является основной причиной ненависти к Западу.
Мир, в котором не за что умирать
Даже когда мир postidentity готов провести ясную черту между диктатурой и демократией, даже когда зло названо по имени — у многих не хватает смелости бороться с ним. Причина этого проста: возможность личностной самоидентификации людей, главный источник их внутренней силы в этой борьбе находится под непрерывным обстрелом вот уже на протяжении трех поколений.
Эти атаки очень сильно повлияли на многие аспекты жизни людей в условиях демократии, и борьба за защиту прав человека не является в этом смысле исключением. Если нет никакой серьезной разницы между странами, где признают права человека, и теми, где их нарушают, если все относительно, то нет вообще никакого смысла рисковать своей жизнью ради защиты определенных ценностей и определенного образа жизни. Если государство — это не более чем гостиница, то нет никакого смысла бороться за изменение условий проживания в ней — намного легче просто переехать в другую гостиницу. С немалой долей самоиронии Оскар Ван ден Богард отвечает на вопрос, почему же все-таки Европа не дает отпор фундаменталистам: «Я не боец, да и кто вообще может быть бойцом? Я никогда не учился бороться за свою свободу — я умел только наслаждаться ею».
Для того чтобы защищать свободу, нужны силы и страсть. Откуда же им взяться, если личность не имеет никаких обязательств перед историей и традициями, если связь между поколениями разорвана? В ситуации, когда identities изменчивы, как Протей, когда они воспринимаются как фикция, когда есть «хороший» политический национализм и «плохой» культурный, мистическая связь времени и пространства — то, что Линкольн называл «мистической связью памяти» — рвется.
В тюрьме я понял, что только связь с чем-то большим, чем ты сам, освобождает тебя от страха смерти. То, что справедливо для отдельного индивидуума, справедливо и для общества в цепом. Без сильной identity, без преданности определенным ценностям, без чувства связи с прошлыми и будущими поколениями можно наслаждаться жизнью в условиях демократии, но невозможно защищать ее в момент опасности. В этом заключается определенный парадокс демократии: своим комфортом и удобством она в каком-то смысле расслабляет своих граждан, в результате чего возникает соблазн пойти на все, заплатить любую цену, чтобы спасти эту комфортабельную, удобную, эгоистичную жизнь от бурь, потрясений, войн В итоге это страстное желание любой ценой не подвергать свою жизнь опасности становится самой большой опасностью и угрозой для самой демократии.
Теоретики postidentity, опиравшиеся на опыт Второй мировой войны для того, чтобы построить свою модель безопасного и прочного мира на основе ликвидации самоидентификации, ошибались Причиной войны были вовсе не сильные identities, а отсутствие демократии. То, что могло предотвратить войну, — это не ослабление identity, а укрепление демократии. То же самое справедливо и сегодня.
Отрицая необходимость укрепления демократии, творцы теорий postidentity заводят борьбу за права человека в тупик, а ослабляя и подрывая postidentity и проповедуя моральный релятивизм, они лишают демократию сил для защиты от агрессии. В отличие от тиранов, которые заставляют людей идти на смерть, демократия должна опираться на свободную волю свободных людей, готовых защищать свои ценности и свой образ жизни. Что же дает эту волю к сопротивлению, как не сильная identity? Человек должен любить культуру своего народа, чтобы защищать ее, он должен любить не абстрактное всемирное государство, а свою страну, ее истории, традиции и народ, чтобы быть готовым пожертвовать ради них жизнью.
Люди готовы идти на жертвы, когда речь идет о четком и ясном выборе между добром и злом. Но если все относительно, если все — фикция, если невозможно никакое ценностное суждение — тогда нет ни добра, ни зла Postidentity создала мир, в котором нет никаких абсолютных ценностей, а если это так, то не за что и бороться. В таком мире враги демократии имеют огромные преимущества. Они готовы бороться и умереть за свою человеконенавистническую идеологию Единственная сила, которая способна остановить их и одержать над ними победу, — это сильная identity пюдей.
Глава пятая
Роль identity в общественной жизни
В 2003 году я получил приглашение участвовать в конференции по антисемитизму, организованной ЮНЕСКО в Париже. Политики и общественные деятели, включая тогдашнего министра внутренних дел Франции Николя Саркози, подчеркивали неготовность Франции, с ее богатой историей, традициями и принципами, мириться с проявлениями антисемитизма и кампанией по демонизации Израиля, набиравшей тогда силу в Европе. Синагоги поджигались, кладбища осквернялись, евреев оскорбляли, а иногда даже нападали на них на улицах Дело дошло до того, что главный раввин Франции порекомендовал верующим евреям не носить традиционный головной убор, кипу, в общественных местах.
Страстные речи, прозвучавшие на конференции, подтвердили то, что всем было и так хорошо известно: во Франции ведется атака и на евреев, и на Израиль. Несмотря на громадные идеологические различия, мусульманские экстремисты и левые радикалы вместе участвовали в антиизраильских демонстрациях. Весьма показательно, что на громадной демонстрации против войны в Ираке плечом к плечу шагали члены еврейской организации и мусульмане Евреям это, правда, не очень помогло — антисемитизм оказался сильнее антивоенной солидарности, и еврейские участники демонстрации были избиты своими мусульманскими соратниками.
В ходе конференции мне пришла в голову мысль встретиться с известными французскими еврейскими интеллектуалами, которым была близка тема прав человека Я хотел услышать их реакцию на те нападки, которым подвергался во имя защиты прав человека Израиль — единственная демократическая страна на Ближнем Востоке Более того, мне хотелось понять, разделяют ли они мнение некоторых членов французской еврейской общины, считавших, что причиной очередной вспышка антисемитизма в Европе стали действия Израиля.
Гостеприимная пара хорошо известных в Париже еврейских интеллектуалов охотно взялась за организацию этой встречи. То, что я услышал на ней, ошеломило меня: само собой, все согласились с тем, что эксцессы мусульманских фанатиков совершенно нетерпимы «Но не следует забывать. — объяснили мне. — что этот фанатизм разворачивается на фоне провала сионизма Даже если на каком-то этапе сионизм и был хорошей идеей — мнение, которое не каждый из присутствовавших готов был разделить. — то сегодня он стал достоянием прошлого Восток есть Восток, а Запад есть Запад. — говорили они. — Невозможно создать островок Запада в самом сердце Востока и надеяться, что это сработает». (Я сразу вспомнил эксперимент Аллена Блума, в котором он подверг испытанию моральные ценности своих студентов В обоих случаях и студенты и интеллектуалы предпочитали не быть там, где их моральным ценностям мог быть брошен вызов.).
Тем не менее мои собеседники были уверены, что французское общество не заражено антисемитизмом.
— Вы убедитесь в этом, когда сионистский эксперимент будет закончен и евреям придется бежать из Израиля Тогда мы во Франции сделаем все для того, чтобы как можно больше евреев приехали к нам и стали равноправными гражданами Франции.
— Вы — часть нас, — говорили они мне. — часть Европы и европейской культуры, вы нужны нам для подлинной битвы, битвы будущего.
— В чем же заключается эта подлинная битва? — поинтересовался я.
— Подлинная битва — это не арьергардные бои против каких-то там мусульманских фанатиков, — отвечали они. — Подлинная битва ведется за то, как будет выглядеть наше общество, за то, что будет с нашей культурой, за то, куда пойдет свободный мир. Подлинная борьба идет не между исламом и Западом, а между европейской цивилизацией и США.
Главный идеологический враг Европы — Америка? Такая точка зрения поразила бы меня в любое время Но услышать это в 2003 году, через два года после теракта «Апь-Каиды» в США в момент острейшей конфронтации между свободным миром и миром тоталитаризма, когда Европа сама стоит лицом к лицу с судьбоносным вызовом радикального ислама, который угрожает ей снаружи и подрывает изнутри? Такое отношение к стране, которая воевала вместе с Францией в двух мировых войнах, к стране, которая помогала обеспечить безопасность Западной Европы в течение более чем полувека, было для меня совершенно непостижимо.
Ознакомительная версия.
