Ознакомительная версия.
С трудом выбираюсь из объятий сна. Луч солнца на моем одеяле. Смотрю на часы — уже десять. Почти опаздываю: в одиннадцать должен быть в Центральной клинической больнице у В. И. Болдина. Появляется Лилия Федоровна в нарядном халате с тарелками в руках.
— Сейчас принесу еще чай. Или тебе кофе?
— Вчера вечером я не стал говорить, но мне надо уехать, часа на четыре-пять, срочное дело.
— Но ведь у нас сегодня гости. Ты забыл?
— Нет, не забыл. И ничего не отменяется. Друзья придут, и вы отлично проведете время. Если я задержусь, то считайте, что я с вами.
На всякий случай беру свой портфель, мой вечный спутник в командировках, укомплектованный всегда по-походному, и выскальзываю в коридор. Время 10 часов 40 минут. Всегда невозмутимый и точный водитель Владимир Александрович ждет меня с 10 часов. Около одиннадцати встречаемся с Валерием Ивановичем. За рулем его «Волги» сидит мой бывший водитель Владимир Владимирович. Он двухметрового роста, всегда улыбается, невероятной физической силы и молниеносной реакции. Договорились, что я еду на его машине с В. И. Болдиным. На Старой площади в здании ЦК КПСС встречаемся с Олегом Семеновичем Шениным. Времени с запасом. Вылет в Бельбек из Чкаловского намечен на 13 часов…
Ту-154 уже на взлетной полосе. Валентин Иванович Варенников прохаживается у трапа…
Удобный салон на шесть человек, стол, телефон. Только расположились, появились остальные пять-шесть человек.
Из записи в полетном листе: «№ 8371, ТУ-154 Б-2, борт № 85605, командир полковник Бабенко П. А., 18.08.91 г. Чкаловский. Взлет 13.02».
Жарковато, большая влажность, двигатели натужно работают, самолет набит всеми видами связи, можно переговорить с любой точкой мира… Нам необходимо… еще раз говорить с Горбачевым, у каждого свои мысли. Как донести главное, как убедить? Сколько было разговоров с Михаилом Сергеевичем по поводу ухудшения положения в стране, сколько было жалоб с его стороны: плохо его защищают от нападок прессы, телевидения, «демократов», Ельцина и его команды. Что даст этот разговор перед намеченным подписанием Союзного договора? Еще есть шанс одуматься, принять меры, не допустить развала Союза… Слепому видно, какая угроза нависла над страной. Ясно, что Генеральный секретарь ЦК КПСС, Президент СССР, давший клятву на Конституции СССР: «Торжественно клянусь верно служить народам нашей страны, строго следовать Конституции СССР, гарантировать права и свободы граждан, добросовестно выполнять возложенные на меня высокие обязанности Президента СССР» — уклоняется от прямых своих обязанностей. Как это высказать, чтобы понял, прозрел?..
Головная машина останавливается возле ворот… «Зари». Мы у гостевого домика… Прошло минут двадцать, ждем, когда пригласят. Плеханов и Медведев сообщили, что у Михаила Сергеевича кто-то из врачей, освободится — примет…
Прошли в небольшой кабинет, напротив входа окно с видом на фасад здания. В углу, простенке между окнами, письменный стол, на котором не заметно ни рабочих бумаг, ни газет, лежат лишь полураскрытый большой блокнот и знакомая по ореховой комнате Кремля переносная радиокнопка аварийного вызова охраны, кресло, телефоны на приставном столе. Кабинет производил впечатление нежилого, нерабочего помещения. Нет книжного шкафа, прессы, одни голые стены. Вдоль стены против письменного стола небольшой стол и два стула — возможно, для стенографистки и помощника…
Михаил Сергеевич начал жаловаться на трудности и неудачи, постигшие его самого и семью:
— Четырнадцатого или пятнадцатого, нет, все-таки шестнадцатого, случилось со мной вот это… Мы обычно с Раисой Максимовной после обеда, отдохнув, часов в семнадцать гуляем здесь по тропе, знаете, таким хорошим шагом, жара уже к этому времени спадает. И вот, все же шестнадцатого числа меня вот здесь слева в области поясницы или почки так прострелило, я еле добрался на дачу, ребята помогли, они тоже там ходят неподалеку… Всякое думали — все-таки левая сторона, тут и сердце может быть и почки, но вот специалисты остановились на радикулите. Задержался — врачи со мной работали. Но я им сказал, пусть хоть левую ногу отрезают, но двадцатого я должен быть в Москве, надо ведь подписывать Союзный договор…
Оглядел нас — какая реакция? Мы, естественно, сочувственно высказываемся по поводу случившегося.
Прошло минут пятнадцать-двадцать, а мы еще ничего не сказали по существу. Воцарилось молчание, поток жалоб иссяк, слышно журчанье ручья. Сидящий перед нами как-то едва уловимо трансформируется, он уходит глубже в свои одежды, смотрит поверх наших голов, сквозь стену кабинета…
— Прежде чем продолжить разговор, хочу спросить: кто вас послал? Кого вы представляете?
Он цепко оглядел всех нас.
— Нет! Ваши товарищи, друзья, — вырывается у меня возглас, в котором, наверное, было и отчаяние от непонимания причин нашего прилета к Горбачеву, и возмущение от готовности заподозрить недобрые намерения с нашей стороны. — Ведь держава, родина на краю погибели — все это видят. Тысячи невинно убитых, сотни тысяч беженцев, и их число растет…
Меня не слышит. Его рука берет блокнот, вырывает чистый лист и быстро что-то пишет столбиком. Восемь или девять строк в столбик. Обычно южнорусский мягкий глуховатый говор Президента на этот раз резонирует, как перетянутая струна:
— Кто так говорит? Кто так видит? Крючков?
— Но он же постоянно вам докладывает об этом! — наперебой парируем мы.
Михаил Сергеевич словно не слышит, рука делает пометку на бумаге.
— Павлов?
— Вы были третьего августа на Президиуме Кабинета министров, — поясняю я, — слышали доклады: обобщенный экономический индекс снизился до 80 % от максимально достигнутого в 1965–1966 годах, снизился по результатам работы 1991 года на 20 %. Экономика агонизирует.
— Язов?!
— По армии я хочу доложить подробно, — громко, внятно, как бы предлагая всем успокоиться, с уважительным достоинством начинает Валентин Иванович Варенников. Но резонирующий требовательный голос продолжает называть фамилии, будто всякий раз наводя на них бинокль и размышляя:
— Лукьянов так думает?
— Депутаты Верховного Совета обеспокоены судьбой решения референдума 17 марта 1991 года в связи с возможным подписанием Договора, он, как стало известно из публикации 16 августа, не соответствует воле народа, — поясняет кто-то из нас.
Продолжают выхватываться фамилии наших товарищей. Я пытаюсь обобщить:
— Так думаю и я, и говорил вам много раз об этом, и, думаю, все товарищи скажут свое мнение.
— Ельцин?!
— С ним разговора не было, он в отъезде в Алма-Ате.
После этой информации я слышу почти успокоившийся голос Президента:
— Вот ты, Олег Дмитриевич, и докладывай!
Я начал с того, что обобщенный экономический индекс страны снизился до 80 % от минимально достигнутого ранее, а годовой темп конверсии при поддержке Президента превысил 30 %. Это приводит к дезорганизации работы предприятий ВПК, объем продажи оружия другим странам снизился с 12–13 миллиардов рублей до 3–4 миллиардов, а у США вырос с 14–15 миллиардов долларов до 22–23 миллиардов. Односторонние уступки в пользу США и НАТО сводят на нет геополитическое равновесие сил в мире…
— А тебе за державу обидно, — Горбачев устало махнул рукой. — Я уже это слышал.
— Мы приехали к вам советоваться. Нужно что-то делать…
— Чего же вы все хотите? — задумчиво, с какой-то отрешенностью спросил Горбачев. — Ввести чрезвычайное положение? Но оно введено в некоторых отраслях. Здесь есть большие наработки, есть «опасности». Общество взбудоражено… Но Конституция позволяет его сделать… Я, конечно, могу подписать телеграмму, — вырывает из блокнота чистый лист бумаги, собираясь писать. — Но ведь это может сделать Лукьянов, ему даже удобней…
Дискуссия, всерьез не разгоревшись, угасала. Перед нами сидел уставший, озабоченный человек, возможно, впервые начавший осознавать тяжесть и бремя той огромной власти, к которой он так долго и упорно стремился. Он на вершине. Туман, окружавший ее, рассеивается. Обнаруживаются далекие долины, ущелья, ярусы, предгорья, медленно ползущие ледники, чуткие лавины, стремительно срывающиеся в пропасть, сели и камнепады.
Выше пути нет, настал момент истины. Что его ждет внизу: бездумно разоряемая страна, ускоренная перестройка? Нет верных друзей, товарищей — он их не хотел иметь. Нет линии, нет карниза, чтобы перейти на другую вершину. Он еще на тверди, но вокруг все рушится, стремительно меняется, обнажаются глубинные слои, пласты, вершина содрогается, осыпается от разбуженной стихии.
Пора принимать решение.
— Вот надо ехать, но вы видите мое состояние, врачи замучили, — начал было при нас рассуждать Президент, давая понять, что лететь с нами он не собирается.
Ознакомительная версия.
