Причем, если большинство заимствований у нас, паразитируя в синонимическом ряду с традиционными русскими аналогами, как новоявленный "кастинг" с исконным нашим "отбором", доставляют скорее эмоциональные неприятности, но по крайней мере не грамматические, то отдельные новшества в чисто русском словотворчестве наших тевтонов являются именно грамматическими нарушениями. Формы они приобретают подчас самые причудливые.
Так, относительно недавно у нас появилось выражение "находиться во власти". То и дело теперь говорят: "Он пришел во власть", "Ему не долго пришлось побыть во власти" и т.п. Спрашивается: почему нельзя то же самое сказать правильно: "Он пришел к власти", "Ему не долго пришлось побыть у власти". А потому, что говорить правильно, означает не выделяться, быть как все. Но язык это же именно средство выделиться! Кстати, по этой же самой причине сейчас отдельные эстеты стали использовать ненормативные просторечия и устаревшие формы: "аккурат", "авось", "нынче", "давеча": вот как я умею говорить! не то что вы все, приторно-правильные!
Недавно один чиновник брякнул: "Мы вступили в новый формат отношений", — это после отторжения натовцами куска сербской земли. Откуда он-то нахватался сленга, выпускник советской партшколы?! И дался же им этот "формат"! "Это не мой формат", — рассказывает певичка. "Этот фильм — неформат", — говорит… кинокритик! Только догадываться можно, о чем они ведут речь. Благо язык имеет запас избыточности порядка пятидесяти процентов. Так что даже если они к "формату" добавят еще пару-тройку своих офенских идиом, мы их поймем. А блюститель сербской территориальной целостности, видимо, имел в виду "форму отношений "- но это же для него, продвинутого, очень примитивное словосочетание! Подобным же образом бывший губернатор Петербурга, почтив какой-то своим присутствием вернисаж, заметил: "Здесь представлена вся политура красок". Таков их формат…
Точно так же довольно многие стали употреблять выражение "по-любому" вместо "в любом случае", "во всяком случае", "непременно". Диктор говорит: "Зениту" еще один гол нужен по-любому". Девица с голым животом в метро кричит подруге: "По-любому завтра встретимся!" Для еще более впечатляющего примера предложим собственную конструкцию: "Кастинг состоится по-любому" — вот он настоящий, победно шествующий по нашей необъятной одной шестой американо-офенский диалект бывшего русского!
Совсем недавно популяризаторы этого диалекта поголовно перешли на употребление слова "риск" во множественном числе. Они теперь говорят: "Это предприятие связано со многими рисками", "Мы предусмотрели все возможные риски". Но все то же самое можно сказать правильно: "Мы предусмотрели любой возможный риск", "Предприятие рискованное;" или, если уж кому-то так хочется непременно множественного числа: "Предприятие связано со многими рискованными случайностями". Смысл нисколько не меняется. Зато грамматические нормы соблюдены. Но не тут-то было! — правильно говорить не интересно: это для ботаников! Такое страстное желание многих неумело, бездарно риторствовать и открывает дорогу для проникновения в язык всякого сора. Все-таки нужно почаще вспоминать знаменитое тургеневское: Аркадий, не говори красиво! Тем более, если не имеете представления о критериях красоты языка.
Есть в русской лексике разряд т.н. отвлеченных существительных. Это слова — "риск", "честь", "совесть", "храбрость", "мудрость" и другие, — которые употребляются, как правило, в единственном числе. Во множественном они звучат еще более убого, чем "по-любому": "Мы ценим ваши мудрости" или "Ваши храбрости достойны самой высокой награды". Нравится так? Нужно совсем не иметь слуха, абсолютно не чувствовать языка, чтобы в столь же убогой форме употреблять слово "риск".
Нам неоднократно уже приходилось отмечать в своих заметках неверное употребление слова "регион". Но пока, увы, лишь ширится аудитория тех, кто искажает смысл этого слова, бездумно употребляя его вместо понятия "субъект федерации." Поэтому еще раз напомним: регион понятие географическое, в то время как субъект федерации — политико-административное. Ну почувствуйте же, наконец, разницу, соотечественники! — регионы: Дальневосточный, Уральский, Северо-Кавказский, Нечерноземный; субъекты федерации: Приморский край, Челябинская область, Дагестан, Вологодчина. Неужели сложно понять и запомнить?!
То, что с некоторыми языковыми излишествами и фривольностями можно успешно бороться, доказывает пример с "саммитом". Лет десять-пятнадцать назад это слово у нас входило в число самых употребляемых.
Но после серии разоблачительных выступлений против него отступилось, — если иногда где и проскакивает, то обычно без искажений. Капля воды, как говорится, камень точит.
А встречались ведь и такие шедевры: "Саммит президента России и президента Татарстана",
Или: "Саммит на высшем уровне".
Заимствования вообще имеют такую замечательную особенность — они то входят в моду, то становятся немодными, как тупоносые ботинки. Пережили мы засилье "саммита" с "толерантностью", переживем, бог даст, и "кастинг" с "креативом".
Неверно думать, что процессы, происходящие в языке, естественные и неуправляемые. Чистота языка в значительной степени зависит еще и от воли государства. В ряде вполне цивилизованных стран язык — это, как говорится, регулируемый рынок.
Например, во Франции разработана система штрафования за неоправданное использование в речи иностранных слов. Употребил, скажем, журналист в заметке или в эфире американизм вместо соответствующего родного галлицизма — будь добр, заплати штрафные. Вот у нас-то была бы статья для пополнения бюджета! Необыкновенно ревностно оберегают язык от нововведений, тем более от варваризмов, сербы. Нам у этого родственного и по языку, и по культуре народа есть чему поучиться.
Недавно в Сербии были выборы главы государства, на которых, судя по рекламным плакатам, показанным по телевидению, граждан призывали голосовать за того или иного… председника. Что означает это слово, русскому человеку понятно без перевода. Не хотят сербы именовать своего верховного правителя чужеродным понятием. У нас же — и "президент", и" премьер", и "вице-премьер", и "спикер", и "мэр", и "префект", — официально или не официально, но непременно всё по-иностранному!
Последние хранители старого красивого русского — потомки эмигрантов "первой волны".
Они, например, у себя в Европах кроссворд так и называют по сей день крестословицей. Набоков как-то сказал, что их язык подобен "замороженной клубнике". Так вот, эти могикане нас уже почти не понимают.
Но то, что нас едва понимает русское зарубежье — еще полбеды. Совершенная катастрофа будет, когда мы перестанем понимать язык Пушкина и Толстого, когда он для нас станет тем же церковно-славянским. А до этой стадии остался один шаг.
Павел Зарифуллин. «Энтузиазм». М., Евразийское движение, 2007 — 352 с.
Когда автор вручил мне книгу, признаться, внутренне я был полон скепсиса — наверняка очередной пафосный и скучный отчёт о собственной деятельности и несомненном величии. И даже оформление Алексея Беляева-Гинтовта и вдохновенное предисловие Александра Дугина не убеждали. Но, начав чтение, я не смог остановиться, и признал дугинское определение весьма справедливым: «это и манифест, и поэма, и научный доклад, и путевой дневник, и наброски новой альтернативной этнологии, и ценные заметки по сакральной географии. Но в первую очередь это свидетельство конкретного исторически и культурно адекватного энтузиаста, наследующего не только в теории, но и в личной практике всю древнюю цепь людей и школ, предоставляющих всё своё жалкое существо на растерзание высоких и безжалостных идей — от осенённых богами Древней Греции до алхимических революционеров Возрождения, немецких романтиков и сталинских паладинов рабочего класса». Сошлюсь ещё на мнение петербуржского фундаменталиста, философа Александра Секацкого: «Книга Павла Зарифуллина не укладывается в привычные жанровые рамки. Составляющие её тексты не просто разнородны, но и, так сказать, разнокалиберны: на страницах книги совмещаются опыты философских исследований, фрагменты лирических отступлений, сухие политические документы и, разумеется, детали автобиографии. О спокойном соседстве, впрочем, говорить не приходится, соседство как раз очень беспокойное — перед нами гремучая смесь, пригодная для взрыва: одним словом, подрывная литература, создание которой и является настоящей миссией художника».
Зарифуллин — один из лидеров Евразийского Союза Молодёжи, если быть бюрократично точным — начальник федеральной сетевой ставки ЕСМ, написал отличную, увлекательную книгу. Пафоса хватает, но это тот случай, когда оный оправдан.
В «Энтузиазме» много того, что можно назвать своеобразным евразийским автоматическим письмом. С одной стороны, фигура автора выпукла и объёмна, с другой, возникает ощущение, что Зарифуллин изучает себя вместе с читателем. Иногда содержание уходит в туман, но остаётся обаяние образов и символов, воздействуя уже невербально.
