Если же обратиться к психологии обоих упомянутых в сравнении персонажей, то между ними есть существенная разница. Она всего лишь в том, что Илья Муромец убил того же Соловья не с целью решения личных финансовых проблем и демонстрации себе и окружающим личного своего “богатырства”. Проблематика самопревознесения над толпой в богатстве, в силовых и иных возможностях его не интересовала. В былинах он воспринимает себя таким, каков он есть, и не пыжится изобразить из себя нечто более значимое, что и отличает его от Раскольникова, кроме всего прочего обеспокоенного проблемой “тварь ли он дрожащая” или нечто “сверх…”. А совершаемые богатырем убийства мотивированы не его личностными устремлениями, а общественной долговременной целью: необходимостью защиты вдов, сирот, малых детушек, трудового люда от всевозможного паразитизма и угнетения их жизни. Причем дело доходит до того, что и былинный князь Владимир Красно-Солнышко едва не пал жертвой процесса социальной гигиены, осуществляемого Ильей Муромцем.
Кроме того, по своему нравственному и мировоззренческому состоянию Раскольников еще примитивнее убитой им старухи: вседозволенности ростовщичества (4-й приоритет обобщенного оружия) он противопоставляет вседозволенность топора (6-й приоритет обобщенного оружия), по гордыне и подражательству “сильным личностям” мира сего, не имея за душой ничего для того, чтобы подняться на высшие приоритеты обобщенных средств общественного самоуправления и оружия.
Все это говорит о том, что в литературном наследии Ф.М.Достоевского выразилось его объективное злонравие, которое подавило его творческие способности. И высказанное обвинение в злонравии в адрес Ф.М.Достоевского не голословно. Столкнувшись с финансовыми затруднениями в жизни, он конечно не пошел с топором как Раскольников ни к своим или чужим кредиторам, ни на большую дорогу, а поехал заграницу, на курорт в надежде выиграть в казино необходимую сумму, что предшествовало написанию им романа “Игрок”. Если говорить о нравственности, то это желание выйти из проблем за счет “халявы”, которую должны были оплатить те угнетенные, униженные и оскорбленные, которых уже обобрали сильные мира сего перед тем, как собраться в казино, чтобы пощекотать себе нервы и проиграть изрядные суммы владельцам казино и более удачливым, чем они сами, игрокам. То есть автор “Униженных и оскорбленных” намеревался преодолеть свои финансовые трудности за счет других униженных и оскорбленных, однако не непосредственно, а опосредованно через казино, и это есть выражение его двоедушия и лицемерия, возможно, что не осознаваемых им самим: И Богу молился, и на чертову помощь в делах житейских надеялся.
Если же говорить об интеллекте Ф.М.Достоевского, который, как и нравственность, реально проявился в фактах его биографии, то намерение решить свои финансовые проблемы за счет предполагаемого выигрыша в азартные игры — явное выражение : все игры, прижившиеся в игорных домах, построены так, чтобы выигрывал владелец казино, а все остальные только перераспределяли между собой свои средства, безвозвратно утрачивая какую-то их долю, обеспечивая тем самым заведомый выигрыш владельцам казино. Иных игр в казино нет: шахматы и даже крестики нолики, где выигрыш не предопределен и требует навыков и интеллектуальных усилий — в казино нет; там только привлекательные “халявы”, вхождение в которые не требует особой подготовки и доступно каждому позарившемуся на дармовщину, ибо чем шире круг игроков — тем больше прибыли владельцев игорного бизнеса; все игорные “халявы” — заведомо беспроигрышные для владельцев игорного притона [124], вне зависимости от того в доле с ними государство, или они стригут “баранов” без оплаты государственной лицензии и платежей налогов с их бизнеса.
Вследствие этой нравственной порочности и интеллектуальной ущербности, в литературном наследии Ф.М.Достоевского многие великие явления (т.е. общественно значимые) остались без рассмотрения, а значение малых фактов раздуто до непомерности. По словам М.Е.Салтыкова-Щедрина низведение великих явлений до малых, и возвеличивание малых до великих — есть истинное глумление над жизнью, хотя картина подчас выходит очень трогательная. В общественном коллективном сознательном и бессознательном “Преступление и наказание” порицанием убийства с целью ограбления, закрывает выход на понимание проблем социальной гигиены. Это говорит о том, что Ф.М.Достоевский слеп к реальной проблематике общественной жизни и к не однозначной нравственной мотивации одних и тех же действий в обществе. То есть его нравоучения объективно антиисторичны и антинародны, а поскольку писал он на русском языке, то это означает, что Ф.М.Достоевский был выразителем идей воинствующей русофобии.
Если Ф.М.Достоевский глубокий психолог, то его психологические воззрения — от изощренного сатанизма и благообразно направлены против оздоровления психологии народа. Недееспособность Раскольникова и самого Ф.М.Достоевского в деле защиты угнетенных, в деле становления общества справедливости — обусловлена их реальной нравственностью, и характеризуется пословицей “бодливой корове — Бог рогов не дал”: литературный персонаж и его конструктор, как и все библейски-канонические усердно православные, реально работали на доктрину “Второзакония-Исаии”, противную истинному Благовестию Христа, учившего Справедливости и непреклонному искоренению Зла в жизни общества, а не соглашательству со Злом в бессмысленном страстотерпии и покорности Злу. Это так, ибо человек, по Божьему предопределению — наместник Божий на Земле, а не безответная жертва того, кто претендует быть князем мира сего. Ф.М.Достоевский охранял доктрину “Второзакония-Исаии” на третьем приоритете обобщенных средств управления/оружия, и по отношению к России, хотя и был декларативно благонамеренным человеком, но по существу выполнил, даже не как наемник [125], а истово — обязанности , что и выразилось литературно в автобиографичном образе Смердякова.
Если вымышленный персонаж-Смердяков готов был отдаться под власть агрессора, действующего общепонятными вооружениями уровня 6-го приоритета, то создатель персонажа Смердяков-Достоевский отдался под власть агрессора, действовавшего оружием от 3-го приоритета и выше, и истово служил агрессору в деле России, после того как обжегся на освобождении её народа от угнетения, участвуя в деле Петрашевского.
Вследствие того, что Ф.М.Достоевский не смог разрешить нравственно-этических неопределенностей (в том числе и в области религии) и назвать ложь — ложью, а истину — истиной, и в жизни непреклонно следовать истине, жизнь его и была тяжелой, как это сообщают его биографы. Это не значит, что он злоумышленно стремился злодействовать в области литературы, формируя нравственность и мировоззрение читателей, но он непреклонно шел не туда, не смея подвергнуть Библию рассмотрению по совести, воспринимая её в качестве аксиомы в наборе прочих обветшалых к тому времени аксиом православия.
Все сказанное не означает, что по прочтении сего, следует немедленно приступить к поиску винтовки с оптическим прицелом, чтобы начать массовый отстрел ростовщиков. От этого как раз следует воздержаться: Гусинский, Березовский — демонстрационные, образцово показательные экземпляры, даже общественно полезные в том смысле, что вызывают омерзение ибо мерзость их деятельности — обнажена и действует без макияжа, в отличие от двоедушия Ф.М.Достоевского, нравоучительство которого для многих авторитетно и по сию пору. Демонстрационные экземпляры — мелкая шпана-однодневки в глобальной ростовщической мафии. Они накачали ростовщичеством миллиарды, но не думают о завтрашнем дне. И поскольку они не смогли обеспечить управление Россией финансово-демократическим способом, как это устроилось к середине ХХ века в государствах Запада, генералы и хозяева ростовщической глобальной мафии, могут попробовать расплатиться с “баранами” из числа возомнивших себя патриотами, русскими националистами и великодержавниками, фашистами, нацистами именно этими “ослами, навьюченными золотом”.
Поэтому уничтожение временно навьюченных богатством демонстрационных экземпляров в России не этически запретно, к чему подводил читателей Ф.М.Достоевский и подавляющее большинство литературных критиков, а не целесообразно , поскольку такое уничтожение предусмотрено алгоритмом управления обществом по доктрине “Второзакония-Исаии”, как средство успокоения национально-взбудоражившейся общественности, которая в жизни общества не желает осуществления ничего, кроме сиюминутной политической похоти и не задумывается о последствиях её удовлетворения.
