Ознакомительная версия.
Звонок в дверь. Приехали ребята из моей охраны, с травматическим оружием. Чуя недоброе, одного их бойцов отправляю на разведку. Вышел он из подъезда, обошел дом — и у входа его взяли. Тут-то мы поняли, что стоящий у дома черный микроавтобус «фольксваген» с тонированными стеклами и киевскими номерами и крепкие люди в штатском из него — это по мою душу.
Ну что ж, подумал я, если все равно возьмут, то хоть пресс-коференцию сначала соберу. Пусть арест пройдет под камеры, да и последнее слово сказать успею. Позвонил журналистам, пригласил их на квартиру — на Университетской улице. К полудню приехали съемочные группы. Я выступил, и главной темой заявления было одно: мы понесли тактическое поражение, но Донбасс больше никогда не будет Украиной. Были и «Лайф Нюс», и ОРТ, несколько иностранных компаний.
Да, мне было не по себе. Но держался уверенно. Пришел какой-то фатализм: чему быть — того не миновать. Механизм сопротивления уже был запущен. Актив наш рос. Мы научились проверять людей делом. Так что мой арест не прекратил бы движения.
Отпустив прессу, ушел в спальню. Лег на кровать и стал ждать. Как сейчас помню: прочитал «Отче наш».
Дверь открылась. Вошли люди с автоматами. Я не сопротивлялся. Четверо зачем-то взяли меня за руки и за ноги. Страшно заболела спина (она у меня повреждена, межпозвоночную грыжу схватил). Стрельнула болью и загипсованная рука.
— Ребята, поставьте меня на ноги, — процедил я.
Они так и сделали. Надели наручники, сковав руки за спиной. И вывели прочь. Я был в одной футболке, а на улице стоял собачий холод. Один из моих друзей нагнал меня и конвоиров в подъезде, накинул на меня куртку. Потом мне рассказывали, что «альфовцы» забрали из квартиры все электронные устройства и носители. Но на них не было никаких персональных данных актива. Изъяли у нас 20 тысяч долларов и 40 тысяч гривен. Как изъяли доллары — потом расскажу.
Втолкнули меня в микроавтобус. Напялили на голову черную маску с заклеенными отверстиями для глаз и рта. Заурчал мотор. Меня повезли в неизвестном направлении.
Так начался мой двухмесячный плен…
И все-таки мы добились успеха уже тогда! Мы не пошли на сотрудничество с местной властью, как в Харькове. Не стали протестовать мирно, как в Одессе. Ошиблись только в одном: надо было сразу брать СБУ и органы МВД, чтобы получить оружие, вооружить надежных и проверенных людей — и только потом идти на администрацию. Потому что безоружными мы ее не смогли бы удержать. Тогда хватило бы и тридцати автоматчиков, одного взвода. Именно так и будет в апреле, когда дончане, вооружившись, окончательно завладеют зданием областной администрации. Нам же приходилось действовать в жесточайшем цейтноте, не имея возможности провести отбор людей, учась на ходу. Но мы сыграли роль запала Русской весны. Без нас ее бы просто не было. Мы полностью использовали момент неразберихи на Украине, когда власть путчистов-переворотчиков еще не окрепла, не обрела силу. Мы действовали в самый ответственный момент. Потом было бы уже поздно.
…А пока меня увозили в неизвестность.
Путь с «балаклавой» на лице
Меня, слепого от напяленной на голову «балаклавы» с заклеенными скотчем глазными прорезями, запихали в «фольсксваген» и приковали наручниками к сиденью. Да как-то так хитро: одну руку — к подлокотнику, вторую заломили за спину и пристегнули к первой руке. Причем использовали комбинацию из двух наручников. Я бы сам до такого вряд ли смог додуматься.
Мотор заработал, машина тронулась.
— Куда вы меня везете? — пробовал спросить я, но в ответ меня крепко саданули по голову чем-то твердым. Кажется, рукоятью пистолета, да так больно, что я предпочел замолчать. Страха не было. Был ледяной холод в груди и решимость принять испытание достойно. Боялся ли я, что меня отвезут в глухое место и там прикончат, где-нибудь закопав? Да нет. Все-таки на дворе стояло начало марта 2014-го, озверение и ожесточение последующих месяцев еще не разгорелось. Да и взяли меня после общения с прессой, и брали представители официальной СБУ, а не какая-то неформальная банда. А в структуры спецназа СБУ отбирали все-таки вменяемых.
Двигаться я не мог: в такой позе меня сковали. Мог только слушать. В микроавтобусе со мной ехали пятеро. Еще пятеро, как я понял, двигались в другой машине. То есть меня брало примерно отделение киевской «Альфы». Кем они были? Ухо уловило западноукраинский говор с характерными словечками: его ни с каким другим не спутаешь. Слышался и говор уроженцев «кондовой», центральной Украины. Звучала и чисто русская речь. Тот, кто говорил не на мове, указывал, куда ехать по улицам Донецка.
«Местный, проводник. Явно из донецкой „Альфы“…» — догадался я.
Мы долго ехали в неизвестном для меня направлении. Порой я впадал в сон-полузабытье.
В тот момент моя адвокат обрывала все телефоны СБУ, пытаясь меня отыскать. Вдруг трель мобильника раздалась в микроавтобусе. Ленка смогда выцарапать номер старшего группы, «повязавшей» меня.
— Да! Да… Да… — донесся до меня его голос. Потом он обратился ко мне и внятно произнес:
— Это твой адвокат. Скажешь ей так: «Следую с сотрудниками СБУ, моей жизни ничего не угрожает…»
И приставил трубку к моему уху. Я услышал Лену:
— Следую с сотрудниками СБУ, — повторил я, — в неизвестном направлении, моей жизни ничего не угрожает.
Больше мне не дали сказать ни слова до окончания пути. Куда меня везут, я действительно не знал. Ничего хорошего, конечно, не ожидал. Нам всем было известно, что после переворота 21 февраля центральный аппарат СБУ в Киеве перетряхнули и заполнили эсбэушниками с Западной Украины. Конечно, догадывался, что придется попасть в их лапы. Но куда меня везут? В Полтаву? В Сумы? Или все-таки в Киев? Да все равно.
Ход машины погружал в сон. Быстро темнело.
Казалось, минула вечность, когда мы прибыли на место. В Киев. В следственный изолятор СБУ на Владимирской. А дальше все было по заведенной процедуре: привели меня в специальную комнату, где осмотрели, изъяли все личные вещи, которые не положены в камере. Ну, шнурки там всякие, ремень, колющие и режущие предметы. Я дрожал от холода в одной футболке. Куртку мою хваткие ребятки из «Альфы» оставили себе еще в микроавтобусе. Ибо в карманах ее лежало почти десять тысяч долларов. Вернее, волокли меня в микроавтобус еще в куртке, накинутой на плечи, но по дороге она слетела и ее подхватил один из эсбеушников. Денежки они, конечно, «позычили» вместе с одеждой.
О куртке я вспомнил лишь тогда, когда очутился в комнате досмотра, где стоял жуткий колотун.
— Где моя куртка? — пробовал спросить я, но ответа не дождался. Так меня и препроводили в холодную камеру в одной футболке.
Меня поместили в одиночку. Четыре на два с половиной метра. Было очень холодно, а я был в одной футболке. У меня очень болела межпозвоночная грыжа: заработал ее, не очень удачно упражняясь со штангой. В тесной клети камеры были две железные кровати, на сетки которых «позабыли» положить матрас. Чтобы не замерзнуть, стащил с нее одеяло и закутался в него. А потом лег прямо на сетку. Из-за боли в позвоночнике мне и сидеть-то было трудно.
Сразу же наткнулся на окрик надзирателя: «Лежать не положено, только сидеть можно днем, кровать должна быть заправленной!» Подчиняться я не собирался. Меня вывели в коридор и избили резиновой дубинкой. Но я и дальше не собирался им подчиняться. Все время кутался в это убогое тюремное одеяло и лежал. Первые шесть дней узилища растянулись в один кошмар. Ведь никакого адвоката ко мне не допускали, к следователю не вызывали. Вообще ничего не объясняли! Оставили в полной изоляции, наедине с холодом и болью, с надзирателями — шкурами и садистами. Я сразу же объявил голодовку. Понятно, что таким образом мне хотели сломать волю, превратить в пугливое, вздрагивающее от любого окрика существо. Но не на того напали!
Спасаясь от боли, лежал. Надзиратели орали: «Встать с койки!»
— Не могу сидеть, у меня грыжа. Хотите — заходите и бейте! — Уверенно сказал я в ответ. Они входили в камеру и принимались меня метелить. Потом сажали под стенку. Чтобы, значит, соблюдал строгий режим изолятора. Я опять поднимался и валился на койку, завернувшись в одеяло. Контролеры снова заходили и били меня. И так — несколько раз. А потом им надоело. От меня отстали.
Никогда не забуду этих надзирателей. Прапоров и сержантов-контрактников, наемников. Быдло с зарплатой в три тысячи еще тех гривен, выходцев из захолустных местечек Киевской области. Из Броваров или Борисполя. Бить они любили: дубинками или кулаками, причем по тем местам, где следов не остается. По почкам. По пяткам. В живот. Но больше они любили моральные издевательства. Выволочь голого в коридор и минут на сорок поставить у стенки. И рассказывать, что я — полное дерьмо, ватник и колорад, сепаратист. Но однажды я заметил, что когда они так изгаляются, у них самих коленки дрожат.
Ознакомительная версия.
