Такого: отнимут смысл у жизни - это не наказание, не предупреждение и не испытание, а просто будешь жить без смысла. Лев Троцкий в свое время это понимал: «Нельзя спасать жизнь, отказываясь от ее смысла».
Анатолий Собчак понимал другое: «Не дай нам бог быть повешенными за то, что натворили мы с этой страной и ее народом». Страшно жить ему стало.
Кажется, нет особой нужды отслеживать исторические параллели двух пустотелых и беспутных образов революционных ломок начала и конца двадцатого века, романтической целью которых было все разрушить, а если не удастся, то хотя бы переименовать. Но ведь они, эти образы, удручающе самовоспроизводимы. Причем в качестве, наглядно деградируемом до исконного смысла слова «Собчак», что на языке чукчей означает бесполезное - пес, не способный ходить в упряжке, вообще ни к чему не способный. И куда девать огромный запас их презрения к тому, что разрушить так и не удалось?..
Ни мира, ни войныПрошел год с небольшим, и отношение Диего Риверы к Троцкому мало чем отличалось от жгучей ненависти Давида Сикейроса. Причиной тому были не идеологические разногласия основателя мексиканской компартии с большевиком Троцким, а молодая, красивая артистка Фрида Кало, которой безоглядно увлекся бывший «любовник революции». Он, должно быть, забыл, что живет не в России.
Фрида по какой-то капризной прихоти тоже решила не замечать, что обольстителю уже под шестьдесят, что это довольно неряшливый, потертый, пожилой мужчина, одышливый и нездоровый. Чем-то он все же пленил 28-летнюю смуглую красавицу. Правда, пленение было недолгим, но грозившим резко поломать установившийся ритм работы и жизни. Измену мужа тяжело переживала Наталья Седова, которой уже было пятьдесят пять. Особенно неприятно и унизительно становилось, когда она видела, как смешон и жалок ее Лева в роли любовника реального.
Сокрушался в Париже их сын, Лев Седов. Недоумевали соратники, искренне полагавшие, что все жизненные интересы Троцкого ограничиваются политической программой IV Интернационала. На всякий случай Льву Давидовичу подарили кроликов. Чтобы было кого ласкать.
Диего Ривера в ярости поносил кумира своих революционных борений в искусстве и всерьез подумывал замалевать фигуру Троцкого рядом с Лениным на знаменитом панно его кисти, прославлявшем классовую борьбу и грядущий коммунизм со стен «Рокфеллер-центра» в Нью-Йорке. Дело в том, что восхитительная Фрида была женой великого Риверы, и он, великий, еще не забыл, как застал однажды Фриду в постели с американским скульптором Исаму Ногучи. И скульптор тоже этого не забыл.
Теперь уже и Ривера вслед за Сикейросом стал требовать от президента Мексики высылки Троцкого из страны. Если бы это произошло, ехать тому было бы некуда - вряд ли какое правительство согласилось бы принять изгнанника. Все это он уже испытал и пережил, пока наконец не посчастливилось укрыться в Мексике.
Скандал завершился тем, что Троцкому отказали от «Голубого дома» Риверы. Пришлось срочно покупать свой. К счастью, деньги у Троцкого имелись, и немалые, ибо он пользовался секретным банковским счетом, открытым еще Лениным в 1918 году для них двоих на тот случай, если придется бежать из России. О существовании этого счета Троцкий не говорил никому до конца своих дней. Не знал о нем даже сын, выматывавший себя до изнеможения постоянными поисками средств для выпуска «Бюллетеня оппозиции» в Париже.
Купленный на Авенида Вьена дом охранялся круглые сутки. Вскоре он был оборудован простыми, но вполне надежными средствами защиты - дополнительной каменной кладкой, закрывшей оконные проемы, сторожевой вышкой с прожектором, системой сигнализации. Даже ставни на окнах укрепили бронированными пластинами. Редких посетителей встречали пять полицейских снаружи дома. Еще около десяти охранников попеременно дежурили внутри. Троцкий принимал только при наличии у визитеров тщательно проверяемых рекомендаций от близких ему людей. Однако и на такие встречи соглашался крайне неохотно.
Понять его можно. К моменту покупки дома убили с разницей в год обоих его сыновей. Еще раньше умерла от туберкулеза младшая дочь Нина Невельсон, в 1933 году отравилась в Берлине старшая - Зинаида, страдавшая тяжелым психическим расстройством. Была арестована и ждала расстрела сестра Ольга, ставшая вдовой уже расстрелянного Каменева. В Курской тюрьме убили старшего брата Александра.
У них с Натальей Седовой чудом осталась единственная ниточка, связывавшая обреченный род с неведомым будущим - 12-летний внук Сева. Троцкий сознавал, что умереть своей смертью ему не дадут. Они с женой даже и не пытались гадать, сколько и чего ему осталось - дней, недель, месяцев?.. Каждый прошедший день воспринимался подарком, не имеющим земной цены. Впрочем, и ночь тоже. Иногда по утрам Наталья Ивановна говорила с облегчением: «Ну вот, они не пришли...» Днем было легче. Днем светило яркое мексиканское солнце и незапятнанно синело небо до самого горизонта.
После жуткого ночного обстрела из пулемета, когда они оба по какой-то случайности остались невредимы, и распластавшись в углу за кроватью, не откликались даже на крики Севы, раненного в ногу - собственно, потому только и спаслись, что не издали ни звука - а по дому скользили чужие тени с оружием, во дворе гремели одиночные выстрелы, где-то лилась вода, затем вдруг стало очень тихо, даже Сева больше не кричал, невыносимой была гнетущая тишина - после всего этого, пережитого майской ночью 1940 года, превратившей жизнь в ожидание смерти, те, которые должны были прийти снова, не появлялись три с половиной месяца.
А всего они прожили в Мексике сорок два, с небольшим, месяца - до того последнего дня, 20 августа 1940 года, когда агент НКВД Рамон Меркадер обрушил на седую голову Агасфера удар альпинистского ледоруба, нацеленного давним замахом прошлого: «И даны ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца...» (Откр. 13.7). Наверняка ему попадался на глаза этот стих, и, хотя он не культивировал в себе цитатное мышление, подобно другим большевикам, однако любил использовать образы Апокалипсиса и даже ладился вывернуть наизнанку сюжеты Нового Завета, истолковывая их с позиции политического демагога: «Из двенадцати апостолов Христа только Иуда оказался предателем. Но если бы он захватил власть, то представил бы остальных апостолов как предателей».
Лев Давидович писал это, имея в виду Сталина, в разгар московских процессов над «врагами народа». Любопытно, что в это же самое время Троцкого тоже судили. С 10 по 17 апреля в «Голубом доме» Диего Риверы проходило заседание международной комиссии по расследованию обвинений, выдвинутых против него в Москве на основании показаний его бывших соратников.
В Москве Троцкого заочно обвинили в сговоре с Гитлером, которому после планируемого переворота и убийства Сталина была якобы обещана Украина. А также - с японцами, коим предполагалось отдать Приморье, если они поддержат заговор. Бывший заместитель наркома иностранных дел Крестинский показал на следствии, что он лично связал Льва Седова с главой германского рейхсвера генералом фон Сектом, и сколько денег было получено от Немцев на финансирование переворота в Советском Союзе, тоже сказал.
Ничего удивительного или необычного в такой сделке с Германией для большевиков-ленинцев, разумеется, не было. Троцкий шел известным путем, и Сталин, судя по всему, был хорошо осведомлен об этом. Кстати, совершенно справедливо считая, что позором Брестского мира Советская Россия обязана Троцкому, мы почти ничего не знаем о том, что позор этот был изначально спланирован Лениным.
В Брест-Литовске Троцкий занял как бы выжидательную позицию: «Ни мира, ни войны». Однако отнюдь не позерство новоиспеченного наркома иностранных дел на переговорах с немцами вынудило в итоге пойти на еще более унизительные для России уступки Германии - Троцкий просто не знал, как поступить в сложившейся ситуации. Немцы, заплатившие Ленину огромные деньги, потребовали немедленного заключения сепаратного мира. С другой стороны, Соединенные Штаты, уже заявившие, что вступают в войну с Германией, вовсе не были заинтересованы в таком исходе. Американские друзья напомнили Троцкому, что денег они заплатили ему не меньше, и вовсе не для того, чтобы уступить почти поверженной Германии один миллион квадратных километров российской территории.
Троцкий, оказавшись в трудном положении, на всякий случай сорвал переговоры, прикрывая свое решение ссылкой на грядущую революцию в Германии, чем поверг Ленина в изумление и ярость. Все же они не доверяли друг другу, если вообще в политике «богохульных апостолов» можно говорить о каком-то доверии. Ленин оказался более доверчивым: решил, что Троцкий руководствуется пустой революционной фразой, и не заподозрив двойной игры, заменил его на посту наркома и руководителя делегации.
