Они так характеризуют общности, которым в ходе приватизации предполагалось передать основную массу промышленной собственности: «В настоящий момент все они так или иначе демонстрируют паразитическое поведение, их действия носят не инвестиционный, а спекулятивный характер, свойственный в большей мере странам “третьего мира”… Такая ситуация характерна скорее не для зарождающегося, а для вырождающегося капитализма. Фактически идет процесс передела накопленной собственности, а не создание нового богатства. В этих условиях исключительно либеральная экономическая политика, основанная на непродуманной и неконтролируемой распродаже государственной собственности, обречена на провал, что приведет лишь к усилению власти спекулятивных групп в российской экономике».
И вот общий вывод: «Резюмируя все сказанное, мы утверждаем, что существующая концепция массовой приватизации является главной ошибкой, которую Россия может совершить в ближайший год реформ» [93].
Несомненно, М. Кастельс, А. Турен и их коллеги-эксперты высказали принципиальные, очень важные суждения о начавшейся в России приватизации, которые быстро получили эмпирические подтверждения. Ведущие российские социологи были ознакомлены с этими суждениями в ходе прямой дискуссии. Политическое руководство и его советники-экономисты также знали и выводы, и аргументы комиссии экспертов, а от общества это знание было скрыто. Ведущие российские обществоведы проигнорировали выводы самых квалифицированных мировых ученых, погрузили страну в кризис и даже сегодня не сказали ни слова о причинах своего поведения и своих огромных ошибок. Какие же это ученые!
Параллельно с планами приватизации велась странная пропаганда распродажи национального достояния иностранным покупателям, возможно, для отвлечения внимания. Идею «распродать государство» пропагандировали популярные партийные интеллектуалы, которых с энтузиазмом встречали на многочисленных собраниях интеллигенции. Например, Н.П. Шмелев сказал в беседе с корреспондентом «Известий» (30.10.1989): «Страна в тяжелейшем положении, и сегодня, пожалуй, не время обсуждать, почему мы в нем оказались… Продаваться должно все, что покупается. Не только потребительские изделия и строительные материалы, но и металл, грузовики, жилье, постройки и фермы – на селе, земля – в городе, в том числе иностранцам… Пора дать возможность купить клочок земли в городе каждому желающему»[32].
Действовала и тяжелая артиллерия: А.Н. Яковлев сразу поддержал идею, что хозяйство надо отдать в управление иностранному капиталу: «Без того, чтобы иностранному капиталу дать гарантии свободных действий, ничего не получится. И надо, чтобы на рынок были немедленно брошены капиталы, земля, средства производства, жилье» [94].
Экономисты настойчиво советовали совершить поворот СССР и России к «жизни в долг». Н.П. Шмелев, тогда депутат и советник ЦК КПСС, предлагал сделать большие внешние заимствования, а отдавать долги государственной собственностью. Он писал в 1988 г.: «По-видимому, мы могли бы занять на мировых кредитных рынках в ближайшие годы несколько десятков миллиардов долларов… Эти долгосрочные кредиты могли бы быть (при должных усилиях с нашей стороны) в будущем превращены в акции и облигации совместных предприятий» [95].
Через год, когда страна уже втягивалась в кризис, он говорит в интервью: «Не исключено, что частный банковский мир переведет нас в категорию политически ненадежных заемщиков, так что на солидные займы рассчитывать нам не придется… [Можно взять] под залог нашего золотого запаса… Зачем мы его храним? На случай войны? Но если разразится ядерная война, нам уже ничего не нужно будет».
Вот мудрость номенклатурного интеллектуала. Зачем мы, в натуре, что-то храним? А если война? Нам уже ничего не нужно будет!
В 1987 г. еще в туманных выражениях был дан сигнал о свертывании плановой системы. Г.Х. Попов писал в 1989 г.: «В документах июньского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС “Основные положения коренной перестройки управления экономикой” и принятом седьмой сессией Верховного Совета СССР Законе СССР «О государственном предприятии (объединении)» есть слова, которые можно без преувеличения назвать историческими: “Контрольные цифры… не носят директивного характера”. В этом положении – один из важнейших узлов перестройки».
В законе есть исторические слова! Значит, речь идет о чем-то самом важном. Так растолкуйте это людям, декан советских экономистов! Как это скажется на нашей жизни? Нет, только пропаганда.
К нашему несчастью, советская идеология и образование не объяснили внятно, чем советское хозяйство отличалось от капитализма (рыночной экономики). Определение этим двум принципиально разным типам народного хозяйства дал еще Аристотель: он разделял хозяйство для обеспечения жизни (дома, города, страны) и хозяйство ради прибыли, накопления богатства. В XX в. эту тему развил М. Вебер в книге «Протестантская этика и дух капитализма» (он писал ее, специально изучив русский язык и следя за ходом революции). Исторически в России господствовал уклад хозяйства ради обеспечения жизни (по образу семьи), поэтому вторжение западного капитализма и привело к советской революции. В СССР основания «хозяйства ради жизни» укрепились, но в послевоенный период, в ходе культурного кризиса, вызванного быстрой урбанизацией и сменой образа жизни, победили силы, поставившие целью переделать советское хозяйство в рыночную экономику. Скорее всего, это было средством решить геополитическую сверхзадачу – разрушить советское хозяйство и СССР, превратить Россию в слаборазвитую зависимую страну.
Наши ведущие экономисты и социологи, изучавшие и Аристотеля, и Вебера, понимали смысл этой реформы и скрыли его от общества, став идеологами разрушительной операции. И до сих пор ими остаются. Большинство населения не поддалось их пропаганде и следовало сочетанию ценностей предпринимательства (неважно, частного или государственного) и социальной справедливости с солидарностью. Все 20 лет реформы регулярно проводились социологические замеры, которые подтверждали устойчивость этих интуитивных установок. Важные выводы были приведены в докладе, сделанном в ГУ Высшей школы экономики 6 апреля 2011 г. зав. кафедрой социально-экономических исследований Н.Н. Тихоновой. Она сказала:
«Данные исследований позволяют говорить об устойчивом тяготении граждан России к смешанной экономике с доминирующей ролью государства и государственной собственности. По их мнению, все стратегические отрасли экономики и отрасли социальной сферы, гарантирующие здоровье и благополучие нации, должны находиться под безусловным контролем государства…
В то же время… число сторонников более современной организации экономики России постепенно растет.
Тем не менее восприятие государства как ключевого экономического агента с вытекающим отсюда запросом на усиление его роли в экономике и расширение сферы государственной собственности остается ключевым отличием россиян от населения стран западной культуры. Совсем иной, чем для представителей западной культуры, смысл имеет для россиян и институт частного предпринимательства. Предпринимателей они воспринимают весьма толерантно, и в глазах большинства из них частный бизнес имеет право не только на существование, но и на защиту со стороны государства в условиях России. Однако такое восприятие распространяется лишь на законопослушный и экономически эффективный малый и средний бизнес. Что же касается бизнеса крупного, то ему места в нормативной модели наших сограждан практически нет. Кроме того, в системе смыслов российской культуры именно государство является реальным (а желательно, и рачительным) “хозяином” всего национального богатства, частью которого оно временно дает “попользоваться” при определенных условиях их формальным собственникам… В данном контексте понятно, почему, несмотря на рост толерантности к частному бизнесу, основная масса россиян убеждена, что предприятия, которые наносят ущерб интересам государства, следует без всякой компенсации национализировать…
Существенно при этом, что россияне выступают сторонниками абсолютной легитимности только такой собственности, в основе которой изначально лежит труд самого собственника или тех, от кого он получил ее по наследству. В тех же случаях, когда связь собственности и лежащего в ее основе труда размыта и ускользает от непосредственного восприятия, россияне не склонны уважать ее формально-правовой статус» [103].
Е.Г. Ясин на это сделал такую реплику: «Я исхожу из того, что тип культуры нам придется менять. При той архаичной системе ценностей, которая в России остается доминирующей, нам в XXI в. делать нечего. Если, как я читаю в докладе, только 14 % россиян выступают за утверждение в стране свободной конкурентной рыночной экономики, а 76 % – за расширение доли государства в бизнесе и промышленности (при 14 % в США и 35 % в Германии), то это значит, что ценности и установки подавляющего большинства наших сограждан к модернизации не приспособлены и сами нуждаются в модернизации» [103].
