отсутствии у нее неприязни к мигрантам, несмотря на то что считает «несправедливым» увольнение из строительной фирмы, где она раньше работала, из-за того, что на работу «массово набрали узбеков, потому что дешевле было». И уточняет: «обиды на них у меня нет, они не виноваты, но все же обидно».
«Моральные ксенофобы». Второй тип – прямо противоположный. Речь идет об откровенных ксенофобах, которые либо не скрывают свою неприязнь по отношению к приезжим или мигрантам, либо пытаются ее скрыть, но терпят неудачу. Такая откровенная ксенофобия может связываться со страхом перед чужими, а может объясняться моральными причинами. К этому типу мы отнесли 20% респондентов, по словам которых приезжие представляют собой опасность: они – источник преступлений и террористической угрозы. Они угрожают также «нашим традициям» или вообще «цивилизации». Также они могут «создавать дискомфорт», «не встраиваться», «диктовать свои нормы». Иногда признания в ксенофобии сопровождаются политкорректными оговорками: «стыдно, но иногда предвзятое отношение к приезжим».
«Дружба народов». Третий по численности тип отношения мы обозначили традиционным советским лозунгом «дружба народов». К этому типу были причислены высказывания, свидетельствующие о принципиальном уважении всех национальностей. Такой тип отмечен у 19% респондентов. Несколько цитат: «у меня хорошее отношение ко всем национальностям», «я за национальное разнообразие», «для меня народ – это все национальности», «у меня нет неприязни к другим национальностям».
«Русские – все национальности». Четвертый тип характерен для респондентов – в Санкт-Петербурге таких 13%, – которые открыто объясняют (а не только подразумевают), что «русские» для них – термин, обозначающий все национальности. Вот несколько формулировок: «Все национальности сливаются в один русский народ», «(Что такое русский народ?) – Все жители страны, кто причастен», «Русская национальность идет ко всем» (респондентка – татарка), «Русские – все, кто живет на континенте Евразии». Обычно такое понимание «русскости» лишено оттенка превосходства и не подразумевает господства русских над людьми других национальностей, но бывают и исключения.
«За русских». Зато превосходство русских над другими национальностями – смысловая доминанта пятого типа отношений, который мы назвали «за русских». Респонденты такого типа (10%) высказываются за преференциальный режим для русских на территории российского государства. Стоит заметить, что не во всех случаях ясно, о ком именно идет речь, – об этнических русских или обо всех гражданах России. Респонденты зачастую и сами путаются.
«Космополиты». Шестой тип отношения представлен «космополитами», которые вообще не считают национальность важным критерием оценки человека («неважно, кто ты по национальность, главное, какой ты человек»). Таких среди наших респондентов оказалось 10%. Пребывание в этой категории, заметим, не исключает осуждающих высказываний в отношении того, как ведут себя приезжие, или моральной ксенофобии.
«Ксенофобы по экономическим причинам». Наконец, последний, седьмой тип отношения к приезжим или мигрантам оказался выделен в отдельную категорию потому, что логика осуждения мигрантов здесь особая. Респонденты такого типа, которых в Санкт-Петербурге оказалось всего 6%, критически относятся к мигрантам не по соображениям своего этнического или культурного превосходства, а по экономическим причинам. В представлении таких респондентов мигранты отбирают работу у русских-россиян или же способствуют снижению зарплат в целом. Вина за эти предполагаемые экономические последствия миграции возлагается скорее не на самих мигрантов, а на тех, кто их нанимает (работодатели), либо на тех, кто контролирует миграционные потоки (правительство). Вот несколько цитат: «Они не дают работу нашим мужикам, поскольку работают за бесценок», «Надо контролировать иммиграцию, чтобы была работа для наших», «Они приводят к снижению зарплаты малоквалифицированных работ, это плохо для русских».
Говоря в целом о Санкт-Петербурге, мы пришли к выводу о том, что больше 60% респондентов скорее относятся к мигрантам или приезжим без неприязни или страха, а к другим национальностям вообще – более или менее с уважением. Можно различить абстрактную открытость (за «дружбу народов», «космополитизм» или «национальность не важна») и прагматическую (социальную) открытость, основанную на реальном опыте взаимодействий. Первая позиция не исключает ксенофобии на практике, вторая – не исключает неполиткорректности. Так или иначе, в Санкт-Петербурге ксенофобию в той или иной степени проявляют менее 40% респондентов. Следует различать абстрактное проявление ксенофобии (моральное осуждение) и социальное, то есть основанное на реальном опыте неудачной конкуренции с приезжими за рабочие места или социальную помощь (ксенофобы из-за экономических причин и выступающие за преференции для русских). Первая позиция не исключает толерантного отношения на практике, вторая – не исключает абстрактной или моральной толерантности. Таким образом, ксенофобия или ее отсутствие – не человеческое свойство. Она представляет собой продукт специфического синтеза моральных, принципиальных или абстрактных установок человека, с одной стороны, и конкретного опыта взаимодействий, с другой. Из этого следует, что чувство ксенофобии может появляться и исчезать под воздействием конкретных жизненных обстоятельств или (абстрактной) идеологической динамики.
Вывод о ситуативном, текучем характере ксенофобии подтверждается данными московского этнографического исследования, проводившегося для выяснения проблем межэтнических отношений на локальном уровне. Исследователи предупреждают, что ригидных личностных типов, о которых можно было бы говорить, что они принадлежат ксенофобам или не-ксенофобам, почти не существует. Они отмечают также, что при этнографическом исследовании межэтнических отношений
нужно быть готовым к тому, что те, кто на словах выступает против интеграции, в действительности будут проявлять активность в повседневном общении и взаимодействии с «другими» сообществами (пусть нередко и конфликтном). И наоборот, те, кто любит говорить о своем миролюбии, далеко не всегда готовы к реальному взаимодействию [66].
По итогам полевого исследования двух кварталов Москвы исследователи «не обнаружили хоть сколько-нибудь значительного распространения среди местных жителей непреодолимой враждебности к „другим“, индоктринированной какими-либо ксенофобскими или расистскими теориями» [67]. Так же как и они, мы убеждены, что для преодоления межэтнической напряженности важна не столько пропаганда толерантности или межнационального мира, сколько создание условий и инфраструктуры для интеграции (солидаризации) всех локальных сообществ и облегчения ежедневных взаимодействий между соседями по кварталу.
С учетом того, что мы говорили выше относительно патриотизма, можно предположить, что процесс обживания собственной среды и восстановления социальных связей [68], который мы наблюдали по крайней мере в случае сторонников социально-критического патриотизма [69], а также процесс усиления национального чувства не могут не способствовать большей открытости по отношению к мигрантам, приезжим и иным национальностям.
Что касается связи между ксенофобией и патриотизмом, то она почти отсутствует. И ксенофобы (по моральным причинам), и не-ксенофобы («прагматические не-ксенофобы» и «за дружбу народов») более склонны к государственному патриотизму, чем в среднем по выборке. Это, скорее, аргумент в пользу того, что кремлевский патриотический проект идеологически нейтрален, причем настолько, что легко совместим как с ксенофобией, так
