Ознакомительная версия.
Декабрьская встреча 2004 года в Анкаре, безусловно, стала поворотной. Главная и ключевая характеристика, которую президент России Владимир Путин позволил себе дать Эрдогану после нее, заключалась в том, что тот «не подведет» и ему «можно верить». И Эрдогану в Кремле верили все эти годы настолько, что турецким политикам и бизнесменам в России постепенно стали открыты все двери. Для них был создан режим максимального благоприятствования. Сближение было настолько тесным, что для турок был отменен визовый режим, а поездки на уик-энд друг к другу перестали восприниматься в качестве выездов за границу. Дети в российских школах на вопрос учителя, где находится Анталия, могли, не задумываясь, выпалить: «Где-то на море, на юге России».
Но утром вторника 24 ноября 2015 года в районе сирийско-турецкой границы турецкий истребитель «F-16» ракетой «воздух – воздух» сбил фронтовой бомбардировщик «Су-24», входивший в российскую авиационную группу в Сирии и возвращавшийся после выполнения задания на базу Хмеймим. В реальность произошедшего не все могли поверить даже в самой Турции. Обе стороны немедленно перешли в режим «вспомнить все».
Турция вспоминает о своей военной блоковой принадлежности и созывает срочное совещание в штаб-квартире НАТО в Брюсселе, на котором главной темой повестки дня выносится вопрос о коллективном обеспечении безопасности Турции на случай российской «агрессии» или «удара возмездия».
Российский президент, до той поры придававший большое значение личному контакту с «заслуживающим доверия» Эрдоганом вплоть до персонификации в его лице Турции и российско-турецких отношений, возможно, впервые в своей политической карьере приподнял непроницаемую маску. Нельзя сказать, что Путин, охарактеризовавший шаг Турции как «предательство» и «удар ножом в спину», утратил свое фирменное самообладание, однако антитурецкая пропаганда в отечественных СМИ достигла невиданного градуса, редко встречающегося в международной практике. Риторика, которая не всегда подходила даже для внутриполитического употребления, где рамки принятого все же несколько шире, моментально была возведена в разряд нормы. Это была своего рода вербальная «вендетта», одобренная российским руководством. Можно даже сказать, что в ней иногда угадывалась прямая речь Путина, обращенная к Турции, полная гнева и разочарования.
Ведь какими бы глубокими ни были противоречия последних лет между Российской Федерацией и Турецкой Республикой, в частности, отличающиеся взгляды сторон на события так называемой «арабской весны» и в особенности противоположные позиции, занятые ими в ходе конфликта в Сирии, накопленный багаж торгово-экономического сотрудничества смотрелся в качестве надежного стоп-крана на случай любого политического недопонимания. Во всяком случае, до ноября 2015 года он несколько раз срабатывал, неизменно демонстрируя свою эффективность.
Так случилось в ходе пятидневной войны России с Грузией в августе 2008 года, по которой турецкое руководство заняло достаточно сбалансированную позицию. Не присоединилась Турция и к западным антироссийским санкциям, принятым после возвращения Крыма в состав России в марте 2014 года.
Понятно, что от неприсоединения к санкциям Запада до признания Крыма частью России – огромная дистанция. Поэтому турецкие руководители выражались на сей счет более чем определенно: Крым – аннексированная Россией часть Украины, и точка. С крымскими татарами, чья многочисленная диаспора проживает в Турции, у турецких руководителей были особые отношения, вытекающие из заинтересованного, не лишенного исторической ностальгии, взгляда на их родину. Во всяком случае, Ахмет Давутоглу, министр иностранных дел Турции в 2009–2014 годах (главный идеолог «новоосманизма», чьи предки были крымскими татарами), еще в период украинской власти в Крыму устанавливал с регионом и с Меджлисом крымских татар особые, можно даже сказать родственные, отношения.
Но наряду с этим турецкий бизнес, очевидно подстегиваемый тем же самым «непримиримым» руководством, кинулся активно занимать и делить рыночные ниши, оставляемые европейцами в России в результате войны санкций и контрсанкций. Наряду с этим продолжало действовать паромное сообщение, связывающее турецкие порты Стамбул и Трабзон с Крымом, правда, с заходом в российские порты, признаваемые международным сообществом. Но и это, с учетом большого давления, оказываемого на Турцию Западом, было жестом в сторону России. Не говоря уже о том, что Крым не раз посещали неофициальные делегации турецкого бизнеса с целью анализа возможностей сотрудничества. Полуостров представлялся им постсоветской Россией в миниатюре, нуждающейся абсолютно во всем – от воды и товаров народного потребления до новых промышленных предприятий и объектов инфраструктуры, включая электростанции, аэропорты, гостиницы, дороги и мосты.
В общем, и по войне с Грузией и по присоединению Крыма Турция и ее руководство пытались балансировать между Западом и Россией с тем, чтобы на стыке их противоречий не только не сорваться вниз, но и извлечь для себя прямую выгоду.
1 декабря 2014 года в воздухе запахло сенсацией: в ходе своего очередного государственного визита в Турцию президент России заявил о закрытии проекта газопровода «Южный поток», который должен был обеспечить поставки российского газа в Европу через Болгарию, и тут же провозгласил старт альтернативного маршрута, получившего название «Турецкий поток», идентичной пропускной способности. Соответствующий Меморандум о взаимопонимании под вспышки фотокамер был подписан руководством «Газпрома» и турецкой трубопроводной компанией «Боташ». Европа, до тех пор всеми правдами и неправдами блокировавшая крайне важный для России проект обхода украинской газотранспортной системы «Южным потоком», отреагировала, в общем и целом, в привычном для себя ключе – весьма эмоциональными передовицами, суть которых сводилась к тому, что «русский царь» развязал очередной этап «углеводородной» войны, пойдя на сделку с «турецким султаном».
Переполох на Западе легко объяснить: в случае реализации на практике «Турецкого потока» трубопроводную систему Украины можно было бы порезать на металлолом, ну или пустить на гигантские орга́ны. А российский газ, перестав быть объектом и заложником бесконечных тяжб, прямиком последовал бы в Европу. В свою очередь, Турция, которая на фоне Украины смотрелась тогда надежным и предсказуемым партнером, забирая четверть поставок на собственные нужды, могла бы стать полноправным распорядителем остальных трех четвертей российского голубого топлива. Таким образом, сбывалась многолетняя мечта турецких руководителей о том, чтобы из страны-транзитера превратиться в полноценную энергетическую биржу – центр торговли энергоносителями мирового масштаба. Не стоит забывать, что вплоть до декабря 2014 года «Газпром» от любых разговоров на тему возможности перепродажи Турцией излишков российского газа в третьи страны категорически отказывался. И тут – такой резкий разворот, сулящий южному соседу не только экономическую выгоду, но и серьезное укрепление статуса на международной арене.
Каковы бы ни были трудности, стоящие перед проектом, на протяжении всего 2015 года стороны продолжали демонстрировать решимость в его реализации. Глава «Газпрома» Алексей Миллер и министр энергетики Турции Танер Йылдыз не раз совершали на вертолете демонстративные облеты будущей трассы газопровода, однако в практическую плоскость проект так и не перешел.
Официальной причиной пробуксовки турецкая сторона называла выборный период в стране. 7 июня 2015 года правящей Партии справедливости и развития предстояло переизбираться в Великом национальном собрании (Меджлисе) Турции и, в случае успеха, формировать новое правительство. Если в этой аргументации и присутствовал элемент лукавства и традиционной для турок политической игры под названием «и нашим, и вашим», то есть и Западу, и России, то лишь отчасти. Задача, которая, исходя из опыта прошлых лет, могла выглядеть для партии большинства достаточно тривиальной, при ближайшем рассмотрении таковой отнюдь не являлась.
Дело в том, что Реджеп Эрдоган, первый в турецкой истории «народный президент» страны, избранный не Меджлисом, а «улицей», лелеял переход от парламентской республики к президентской. Сменив после президентских выборов августа 2014 года премьерское кресло на президентское, он немедленно заявил о своей неготовности быть церемонимальным президентом при сильном премьере в рамках существующей в стране парламентской системы государственного устройства. Новый турецкий президент заявил о том, что народ напрямую доверил ему пост, а посему его статус априори выше, чем у премьер-министра, которым, согласно традиции, становится лидер партии большинства, то есть избранник народных избранников. Таким образом, согласно Эрдогану, де-факто система власти в Турции поменялась в сторону президентской формы правления. Осталось лишь привести в соответствие новой политической реальности то, что касается де-юре, то есть принять новую «президентскую» Конституцию страны взамен действующей с 1982 года.
Ознакомительная версия.
