Руководитель службы по связи с общественностью банка «Менатеп» Леонид Невзлин в декабре 1995 г. (время проведения первых залоговых аукционов) философствовал: «…Очевидно, что в России традиционно влияние государства будет сильным, и, может быть, оно, извините, будет несколько сильнее влияния закона… Государство выше права, с этим, видимо, придется согласиться, потому что есть традиция, есть ментальность, есть подход к делу, уйти от всего этого мы не сможем»[7].
Принцип «государство выше права» – частный случай более общей закономерности 90-х: увеличился разрыв между законом и легальными институтами, с одной стороны, и повседневной жизнью граждан – с другой.
При этом речь идет не просто об ослаблении государства, которое не могло справиться с криминалом, собрать налоги, «вычистить» коррупционеров. Государство в значительной степени само стало центром и законодателем «теневой моды».
В частности, вместо разработки работоспособного налогового законодательства, которое стимулировало бы массовую предпринимательскую активность, широкое распространение получила практика налоговых преференций для отдельных структур и групп граждан. В отличие от одинакового для всех и понятного всем закона, система индивидуальных преференций коррупционна по своей сути. Она создавала модель, которой в своих отношениях с гражданами следовал каждый чиновник – от министра до начальника ЖЭКа.
Сформировались такие «правила игры», следование которым, например в бизнесе, стало обязательным для выживания, однако в стратегическом плане стало разрушительным.
Предприниматель С. Недорослев о коррумпировании правоохранительных органов: «Мы разожгли в них (правоохранительных органах) желание и ощущение и умение бороться с бизнесом. Мы научили налоговую полицию и науськали и даем ей деньги. Мы то же самое делаем с прокуратурой. Я уж не говорю о том, что мы абсолютно развращаем институты государственной власти. То есть напрочь. Они перестают быть институтами государственной власти. Мы сами растим себе могильщиков. И если сейчас не произойдет осознания пагубности этого пути, и мы не откажемся от ведения конкурентной борьбы с использованием силовых структур… мы просто друг друга уничтожим»[8].
В политике и общественной дискуссии на первый план вышла апелляция к схеме «свой-чужой», сопровождаемая приданием политическому противостоянию эсхатологической окраски (черт финальной битвы Добра со Злом).
«Перестроечная» идея, обращенная к здравому смыслу (люди имеют право и должны жить лучше, иметь больше возможностей для реализации своего творческого потенциала) была заменена типично большевистской «нужно потерпеть ради осуществления великой цели».
Пример торжества логики групповой борьбы – ситуация перед апрельским референдумом 1993 г., который был превращен в голосование «за» или «против» «демократической революции»[9].
По той же схеме «свой-чужой» была построена государственная кампания поддержки Бориса Ельцина в 1996 г. и кампания кремлевского блока «Единство» в 1999 г.
При этом попытки налаживания серьезного медиационного процесса, апеллирующего к договорной культуре, свойственной европейской политике, отторгались или профанировались.
В январе 1993 г. Григорий Явлинский предлагал созвать Круглый стол для решения назревших проблем и принять Конституционный акт, закрепляющий положения выработанного им компромисса. Реализация этой линии могла бы привести к российскому варианту «пакта Монклоа»[10], но обе противоборствующие стороны выбрали конфронтационный вариант, приведший к трагедии октября 1993 г.
Идея пакта политического примирения «всплыла» после того, как конфликт между президентом и парламентом был разрешен силой, но была использована совсем не по назначению. Вместо широкого общественного обсуждения стратегии развития страны, подготовительный процесс свелся к разработке текста документа, который и был торжественно подписан 28 апреля 1994 г. в Георгиевском зале Кремля. Ведущие оппозиционные фракции – КПРФ и заявившее себя на роль демократической оппозиции «ЯБЛОКО» в подписании участия не приняли как раз потому, что сочли это мероприятие профанацией общественного диалога.
В дальнейшем механизм договора не использовался для разрешения возникавших политических кризисов.
Заметим, что, хотя ведущая роль в профанации пакта об общественном согласии принадлежала президентской администрации, в ней беспрекословно приняло участие большинство существовавших на тот момент в стране политических структур.
В конце 1994 г. была упущена (или отвергнута) возможность мирного урегулирования конфликта между федеральным центром и руководством Чеченской республики. Попытка политического урегулирования, которая предшествовала вводу войск, была формальной. Уже после начала ввода войск на территорию республики, но до развертывания интенсивных боевых действий роль медиатора мог сыграть парламент[11], однако и его инициативы не были поддержаны президентскими и правительственными структурами.
«Советский средний класс», который был опорой и движущей силой перемен перестроечного времени, пережил катастрофу. Для него как социального слоя реформы обернулись резким снижением уровня жизни и социального статуса вкупе с резким ограничением возможности применить свои знания, умения, таланты, труд во благо своей семьи.
30 октября 1996 г. совершил самоубийство Владимир Нечай – директор Федерального ядерного центра в Снежинске (Челябинск-70), в 1988 г. избранный на эту должность коллективом. Газета «Коммерсант» в краткой заметке о трагедии писала: «Медики установили, что смерть академика наступила от выстрела из пистолета в висок. Именной пистолет Владимира Нечая следователи прокуратуры обнаружили на полу его кабинета. По словам коллег академика, в последние годы он делал все возможное, чтобы сохранить научные кадры и продолжить исследования в области создания новейшего оружия. Нечай постоянно пытался внушить подчиненным, что они работают не для себя, а для повышения обороноспособности России. Однако люди, работающие в Снежинске, не получали зарплату около полугода и призывы к патриотизму воспринимали скептически. Некоторые семьи сотрудников ядерного центра питаются исключительно хлебом, который покупают в долг. Обо всем этом физики говорили Нечаю и требовали у него денег. Однако академик практически ничего не мог сделать, так как элитный в прошлом научный центр лишился государственного финансирования. По мнению коллег академика, постоянная стрессовая ситуация и привела его к решению уйти из жизни. В предсмертной записке Владимир Нечай попросил никого не винить в его смерти и похоронить его в Снежинске»[12].
В 90-е сформировался специфический средний класс переходного периода, представляющий собой ограниченную социальную группу, ориентированную на правящий слой.
Из исследований Московского центра Карнеги:
«Нынешний российский «средний класс» малочисленнее советского, прежде всего за счет перехода в категорию «бедных» огромного количества представителей бывших относительно престижных и доходных профессий». Всего, по оценкам аналитического агентства «Ай-Кью», из «среднего класса» за последние 5–6 лет выпало от 25 до 30 млн человек только на территории России. Конечно, в переходный период было создано почти столько же – до 25 млн новых рабочих мест, однако из них лишь 5–7 млн, на наш взгляд, позволяют иметь доходы на уровне «среднего класса». Экономические условия и социальная ситуация сегодня таковы, что пока гораздо больше оснований для становления финансовой олигархии и закрепляющих этот тип власти институтов президентской республики, нежели для развития представительной демократии и закрепляющих ее институтов парламентской республики»[13].
«Новый же средний класс, особенно в крупных городах, возник не столько в результате свободного развития рыночных отношений, сколько был создан элитами за счет сверхдоходов от продажи природных ресурсов. Поэтому он представлял собой не самостоятельную в экономическом отношении страту, а зависимые от правящего слоя группы, занимавшиеся финансовым, управленческим, информационным и юридическим обслуживанием его интересов. А так как большинство населения воспринимало господство новых элит как вопиющую социальную несправедливость, эти элиты остро ощущали дефицит легитимности и увидели в среднем классе потенциально важного политического союзника. Вследствие особенностей происхождения и положения в социальной структуре общества средний класс тоже высказался за сохранение своего привилегированного статуса и потому занял весьма консервативную позицию по отношению к дальнейшим рыночным переменам»[14].
