Понятно, что духовную элиту Испании это очень беспокоит — великая культура и особый психологический тип растворяются в безличном "среднем классе" Запада. Появился даже лозунг: "Против Франко мы жили лучше". Я и спрашиваю студентов: "Можно ли считать, что сорокалетний тоталитарный режим передал своему преемнику духовно здоровую, самобытную нацию?". Удивились, но согласились — дело очевидное. Дальше: "Можно ли считать, что за 12 лет демократического режима произошло духовное принижение и опустошение, растворение культурных устоев нации?". Тут даже не удивились, такой это больной вопрос. "Можно ли считать высокий духовный тонус, благородные чувства и вдохновение общества важной национальной ценностью?". Да, конечно. Тогда, говорю, вот вам домашнее задание: разобраться, как и почему тоталитаризм, при всех его жестокостях, охранил эту ценность, а демократия, при всех ее прелестях и благах, так быстро проникла в это ядро и там нагадила? И ребята написали и рассказали множество интересных вещей. Похоже, правы философы, видевшие фашизм, а потом перебравшиеся в США, которые считают, что на Западе под видом демократии возник самый изощренный вид тоталитаризма, порабощающий душу с помощью "индустрии культуры".
— Но это — очень пессимистичный вывод. Выходит, мы обречены метаться между разными типами тоталитаризма?
— Если метаться, то да — из огня да в полымя. А коридор между ними есть. Я думаю, что возможность соединить личность (а не индивида) с народом (а не населением) может тот или иной вид соборности. Хотя наши "демократы" ее тоже считают одним из типов тоталитаризма, по-моему, они ошибаются. И советская власть, как порождение именно таких общинных представлений о власти, могла идти к этому идеалу. То, что люди от нее так легко отказались — трагическая ошибка, тоже результат душевной лени. И то, над чем так смеялись — медлительность и единодушное голосование в советах, как раз и говорят об их достоинствах. Совет, поиск согласия, не может быть быстрым. Голосование — лишь ритуал, закрепляющий согласие. А демократический парламент — это конкуренция, политический рынок или арена борьбы. Это — конфронтация и подавление противника. Здесь голосование — тоже ритуал, решения-то принимаются в другом месте. И думаю, что те общества, которые сохранили общинные механизмы власти, гораздо легче преодолеют нынешний кризис цивилизации и будут развиваться быстрее и гармоничнее. Зря мы так легко поддались соблазну.
— Скажите, существует ли какая-то определенная философская школа, которая разрабатывает такое видение общества? Из чего Вы выводите свои построения?
— Мне кажется, кризис и переживается нами так тяжело потому, что никакая философская концепция не дает нам приемлемого объяснения. Приходится самим думать и передумывать. Много мыслей наивных, сырых — профессионалы-обществоведы наверняка посмеиваются. О себе могу сказать, что стараюсь побольше читать, выбирая авторов трех категорий: тех, кто осмысливал западное общество, предлагаемое нам как образец; тех, кто отрицает евроцентризм и ценит разнообразие цивилизаций; тех, кто пережил тяжелые кризисы и болезни общества, сам наблюдал крушение устоев. Из всего, что я прочел, могу сделать вывод: интеллектуальная бригада "архитекторов" перестройки и реформы пошла на заведомый обман колоссального масштаба. Меня просто поражает этот шаг людей, работавших в науке, это — совершенно небывалое явление. Нашему обществу переломали руки-ноги и теперь сращивают кости под прямым углом — делают из России урода, который, кстати, в принципе несовместим с капитализмом. Вся формула реформы абсолютно противоречит той социальной философии, на которой базируется капитализм даже ХХ века, не говоря уже о его последней стадии.
Второе, что я стараюсь делать — вспоминать свою жизнь до мельчайших подробностей, особенно детство, войну. Все сегодня видится в ином свете, наполняется новым смыслом. Собирается воедино виденное, слышанное. Кажется даже, что я вижу мою мать в детстве, до революции. Я прожил последние два года войны у дедушки в деревне, и сейчас понимаю, что он сильно на меня повлиял.
— А кто был Ваш дедушка и в чем было его влияние?
— Дед мой был казак из Семиречья (на границе с Китаем), бедняк. Личных оценок не буду давать, скажу лишь, что совершенно невероятной доброты был человек. Был он неверующим — редкость для казака. Все семеро его детей стали коммунистами, старшие в подполье — а гражданская война в Семиречье была очень тяжелая. Для меня примирение и даже братство бывших белых и красных было делом естественным и семейным. Я за столом сидел на коленях то у красного офицера, то у белого — и у всех уже советские ордена. Мне тяжело сегодня читать патриотическую прессу, зовущую к "белому реваншу", в этом я вижу глубокую фальшь. Зачем?
Но что меня поражает, уже сегодня, в моем дедушке — для него политические и даже социальные беды и схватки были как бы делом второстепенным. Я не только ни слова о них не слыхал, но и тени не чувствовал. Он как будто прожил безоблачную, полную благоволения окружающих жизнь. Это уже потом от матери я узнал, каким ужасом было "расказачивание" станицы, а потом "раскулачивание" — хоть и бедняк, и дети-коммунисты. И когда я сегодня вижу озлобленных, обиженных на страну и на народ артистов и академиков, которым как будто чего-то недоплатили, я опять поражаюсь — живут ли они? Или только подсчитывают убытки? И мне кажется, что эти люди, хлебнув западного мироощущения, не справились с ним, не "переварили" его, а заболели. Хотелось бы помочь им. Но как это сделать, когда они считают себя победителями?
— Но вы ведь тоже немало были на Западе. Почему же он на вас произвел иное впечатление и что значит его «переварить»?
— Во-первых, до Запада я побывал в «третьем мире» и вжился в его реальность. Увидел «продукт» Запада, его сиамского близнеца, без которого Запада как явления просто не было бы. Уже само представление нам Запада как самостоятельного целого, без этого его второго «Я» — ложь. К сожалению в нее поверили.
Но главное, я думаю, в том, что отношение к миру закладывается тайным образом в детстве. И большинство моих сверстников не упало бы в обморок при виде западного продмага, как какая-то приятельница Евтушенко. Видели наши солдаты в 1945 году Запад, и от этого русофобами не становились. А в 80-е годы верхушка КПСС стала так фильтровать струйку наших людей на Запад, что в основном туда попадали те, кто уже в душе вожделел буржуазной жизни и уже ненавидел Россию, пусть сам того не подозревая. И нам они приносили ложь о Западе. Я точно это знаю. Частично это и потому, что жили они там искусственной жизнью, она им устраивалась и командирующей и принимающей стороной. А вот мне довелось пожить «без привилегий» и в близкой личной дружбе со многими людьми. С той брехней, которая несется с телеэкрана, их жизнь имеет очень мало общего. Наши демократы опошляют трагический смысл западной цивилизации.
— Какая же у них трагедия? Вроде как сыр в масле катаются. Во всяком случае у многих наших соотечественников именно такое представление.
— Люди не сыр, у них душа есть. А сегодня она у человека Запада расщепилась. Он, как белка, заперт в колесо потребительства, оно стало чем-то вроде религии. И в то же время он должен чувствовать себя гуманистом и демократом — рецидивы христианства. А это уже не совместимо. Чтобы продолжать выкачивать ресурсы из «третьего мира» и сбрасывать туда промышленные и социальные отходы (вплоть до своих пенсионеров и безработных), приходится создавать структуры глобального фашизма, устраивать зверские демонстрации силы (вроде «Бури в пустыне»). Вот и мечется тот, у кого есть душа. Нам и то будет проще — мы будем жертвой.
— В одной из наших бесед, Сергей Георгиевич, помнится, вы сказали буквально следующее: «Все мои помыслы направлены к одной цели — предотвратить (мирным путем!) разрушение самобытной российской цивилизации». А удастся ли? В последнее время, беседуя с наиболее достойными и мыслящими представителями российской интеллигенции — Валентином Распутиным, Виктором Розовым и другими, я обязательно задаю один вопрос: какой же выход видите все-таки из сложившегося положения? Вот и вас тоже хочу спросить.
— Этот вопрос распадается на три: какие варианты нашего будущего мне кажутся вероятными, что я считаю приемлемым и что я считаю наилучшим. Из наихудших вариантов считаю, увы, ликвидацию России как державы и как типа жизни. Это будут пытаться сделать «мирным путем», но мирно это не удастся, и на этом пути неизбежны войны и бедствия. Но это «реформаторов» не остановит. Однако если этот процесс пойдет быстро (как в Югославии), то уморить страну не удастся, хотя потери будут огромными. Избежать ликвидации нашей страны — как горячим, так и тихим способом — можно только при быстрой консолидации реальной оппозиции с параллельным отрезвлением общественного сознания. Чем быстрее, тем меньше будет жертв. В идеале — настолько быстро, что, наверное, обойдется даже без малой гражданской войны и без неминуемой после нее диктатуры. Но, похоже, времени для этого не хватает. Ведь если успеют заменить Советскую Армию криминальными наемными силами — война неизбежна. На перерождение режима и всей команды радикалов надежды, к несчастью, мало.
