Будто внутри включили ЭВМ. И словно все происходящее не имело к ней никакого отношения. В такие моменты она преображалась, ощущала удивительную собранность, прилив сил, энергии, ясность мысли, душевный поъем, словно играла перед кинокамерой свою лучшую роль.
В этом шумном многоцветном городе далекой азиатской страны у нее было другое имя, другая фамилия. По узкой улочке шла не Ирина Каримовна Алимова, а… Впрочем, и сегодня мы не можем назвать то имя, под которым она долгое время жила за рубежом. Ее тамошние знакомые считают, что она поехала то ли в Гонконг, то ли в Стамбул… Выберем для нее другое имя, например, Гюзель.
Еще раз, не поворачивая головы, взглянула на ходу в зеркальное стекло огромной витрины магазина. Человек в куртке равнодушно, не обращая на нее никакого внимания, шел на том же расстоянии. Людей стало заметно меньше, и теперь они двигались, будто связанные невидимой, но очень прочной нитью.
«Проверим для начала его квалификацию», — сказала себе Гюзель. Она подошла к небольшому киоску, увешанному с двух сторон массой всевозможных мелочей. Выбрала дешевенькую брошку. «Что же он предпримет? Может пройти мимо и чуть дальше задержаться, чтобы купить сигареты. Это для него удобнее всего. Там, на углу, легко наблюдать за всей улицей. А если я пойду обратно, то и он может сделать то же — вроде бы ходил за сигаретами. Менее профессионально в данной ситуации подойти к «моему» киоску или остановиться где-то на подходе, ожидая, когда «объект» тронется дальше. Ну, посмотрим…».
Конечно, Гюзель не раскладывала все это «по полочкам», это ей после казалось, что она думала так — последовательно и методично, а в те секунды действовала скорее по наитию, за которым стоял многолетний опыт выявления слежки. Расплатившись, отошла от киоска, успев заметить краешком глаза: белая куртка где-то позади.
«Новичка приставили. Хорошо… Но почему я считаю, что «приставили»? Если бы «вели» всерьез, то дали бы не «новичка», да к тому же не одного. Значит, пристроился случайно? Иностранка (это по лицу видно), вот и увязался? Прилип он где-то у торгового центра. Что показалось ему подозрительным в моем поведении? Ну что ж, попробуем создать ему некомфортные условия…».
Гюзель свернула в переулочек. Прохожих было мало. Проезжая часть была настолько узка, что водитель широкой американской машины отгибал на въезде боковые зеркала справа и слева, чтобы во время движения не задеть штабеля картонных ящиков, высившихся возле маленьких лавчонок и магазинчиков.
Гюзель спокойно шла вперед. Остановилась, сняла туфлю, вытряхнула из нее воображаемый камешек. Белая куртка быстро спряталась за штабель ящиков.
«Ну хорошо. Теперь вроде все ясно. Надо от него уходить — времени в обрез».
Гюзель шла не на прогулку и не за покупкой модной шляпки — в кармане у нее лежал миниатюрный контейнер, «письмо», которое ей предстояло опустить в «почтовый ящик», то есть в тайник.
Она вышла на просторную улицу и на следующем перекрестке решила использовать прием, который называла «встречный ход». Агент в куртке, похоже, не догадывается, что раскрыт, старается маскироваться. Значит, он не имеет приказа вести открытое наблюдение… Гюзель завернула за угол и встала за толстым деревом. В тот момент, когда человек в куртке, ощупывая взглядом улицу, поровнялся с деревом, она выросла перед ним, прямо взглянула ему в глаза и спокойно пошла в противоположную сторону.
«Продолжит слежку или нет? Вид у него был не ахти…». В стекле витрины была хорошо видна его растерянная фигура. Он постоял, посмотрел ей вслед, махнул рукой и побрел прочь…
Она сделала еще контрольную «восьмерку», затем села в автобус и в последний момент, будто вспомнив что-то, вышла из него, провела еще одну проверку и, убедившись, что «хвоста» нет, выполнила намеченное и поехала домой.
***
— Ирина Каримовна, хочу задать вопрос, который, наверное, покажется Вам наивным: страшно было? Ведь, если бы полиция Вас раскрыла, то грозила торьма…
— Да, около 20 лет тюрьмы. Но страх — это все-таки не то слово. Страшно это когда человек боится. А тут было другое — я не боялась этого парня в белой куртке. Я его изучала, стремилась осмыслить ситуацию, ощущала, разумеется, большую опасность, тем более, что письмо было со мной, но не боялась… Напряжение, мобилизация своих возможностей, решимость найти выход — да, все это, но не страх. Ведь еще когда принимала решение стать разведчицей, знала: все может быть, и была готова к этому.
— Вы сообщили о слежке в Центр? — Да, я была обязана сделать это. Центр попросил тщательно проверить, будет ли слежка в другие дни. Проверка показала: больше слежки не было.
— Как прореагировали в Москве на сообщение о слежке? — А азиатских странах слежка за иностранцами — в общем-то обычное дело. Строгий полицейский режим, широкая сеть осведомителей контрразведки, традиционная подозрительность к иностранцам, специфика местных условий — все это создавало чрезвычайные трудности в работе разведчика. (Ирина Каримовна и ее муж проработали на Востоке тринадцать лет и уехали не «раскрытыми». Это говорит о многом. Во-первых, о высочайшем классе работы, профессионализме. А во-вторых, о том, что работа их была высокоэффективна. Ибо если должной отдачи от разведчика нет, его отзывают).
Как приходят в разведку? По-разному — кому-то сами чекисты предлагают заняться этим опасным и трудным делом, кто-то изъявляет желание сам… Ирина Каримовна в молодости и представить себе не могла, что станет разведчицей, какой крутой поворот сделает ее судьба. Жизненные планы у нее были совсем иные…
Родилась в небогатой туркменской семье в городе Мары в июне 1920 г. — того самого, когда было принято решение о создании в нашей стране «закордонной разведки», чуть позже — Иностранного отдела ВЧК. Ее отец прошел солдатом гражданскую войну, а затем стал часовщиком, занимался также обработкой ювелирных изделий. Это был великолепный мастер, искусство его было известно далеко за пределами города.
Ирина Каримовна хорошо помнит, как пришли однажды к отцу персидские консулы. Ей было лет восемь, тихонько играла в уголке с куклами, но каждое слово той беседы отпечаталось в памяти на всю жизнь — визит был необычным. Сначала гости расхваливали изделия мастера, а потом предложили ему переехать в семьей в Иран. «Там, Карим-ага, заживете хорошо, богато, мировая слава Вас ждет…».
Отец не спеша допил чай из пиалы, вытер ладонью рот и сказал: — Здесь моя земля, я воевал за нее, бросить ее — все равно что бросить свою мать…
Жили они в глинобитной мазанке, каждую весну и осень отец поправлял ее. В семье было пятеро — мама занималась домом, детьми (у Ирины было еще два брата).
Потом переехали в Ашхабад. Ирина училась в школе, самозабвенно увлекалась самодеятельностью. Но после школы в театральный не пошла — решила стать ветеринаром-хирургом, поступила на рабфак при сельхозинституте.
В ее характере удивительным образом сочетаются, казалось бы, несовместимые качества — кремневая воля и мягкая уступчивость в споре; непреклонность, жесткость, и доброта, отзывчивость, долготерпение; умение полностью перевоплощаться в театральный образ и в то же время оставаться естественной, искренней, обаятельной… После окончания второго курса рабфака Ирину неожиданно пригласили сниматься в кино. Да не подработать в массовке, а стать профессиональной киноактрисой. Работники студии «Туркменфильм» познакомились с ней в доме отдыха, а вскоре последовало приглашение. Она приняла его почти без колебаний — театр и кино всегда манили ее, но казались недостижимой мечтой.
В первом же фильме «Умбар», который вышел за несколько лет до войны, она играла одну из главных ролей — девушку, которую любил Умбар. Неожиданно пришедшая слава (ее узнавали на улице, в магазине, в автобусе) не кружила голову и не смущала, а несколько тяготила, хотя и была все же приятной.
После успешного дебюта Ирину командировали учиться актерскому мастерству в Ленинград, в группу Г.Козинцева и Л.Трауберга. В 1939 г. она вернулась в Среднюю Азию, но не в Ашхабад, а в Ташкент, где на студии «Узбекфильм» ей обещали роль в новом фильме. Подготовка к нему затянулась, а тут грянула война. Ей только исполнился 21 год, мастера кино прочили ей замечательную карьеру, но Ирина не считала для себя возможным оставаться на студии. Она пошла в райком партии и прямо с порога: «Отправьте меня на фронт, иначе я поеду туда сама».
Просьбу (или требование?) удовлетворили, направили в подразделение военной цензуры. Вместе с войсками прошла Украину, Польшу, Чехословакию, встретила Победу в Вене. Затем — демобилизация, возвращение домой, в Ашхабад. Но вскоре последовал неожиданный вызов в Москву. Это было в начале 1947 г.
