Не знаю, согласится ли автор с такой интерпретацией его идей. Во всяком случае, логика рассуждений В.П. Булдакова подводит нас к подобным выводам. Тем более, что нечто схожее он говорит и об экономической составляющей кризиса. «Попытка гайдаровских рыночников перевести нерентабельные отрасли на режим самовыживания обернулась усилением моноэкспортной основы экономики». То есть современно-рыночные технологии и институты хозяйствования в конечном счете лишь восстановили традиционную русскую экономику. При этом «восстановили» не в смысле вернули хоть какую-то ее эффективность, но — суть, природу.
«Государственность … возрождается с помощью "перебесившейся" традиции» — чеканит В.П. Булдаков. Значит публичная политика, партии, демократия — это беснование русской «имперски-патерналистской» традиции (как гайдаровский рынок — беснование хозяйственной традиции). Вот и весь сказ про публичные политики предреволюционной и постсоветской России. Иного — не дано. Homo rossicus органически не приспособлен к либеральной политике и рыночной экономике. «Трудно представить себе человеческий материал, менее подходящий для строительства рационального общества» — вновь напоминает нам уже в конце своего исследования В.П. Булдаков.
О том, что русский человек не «подходит» для всего того, о чем так сладко мечталось в годы моей (и не моей тоже) молодости, свидетельствуют и данные социологических опросов. Наугад возьмем результаты замеров состояния нашего общества, проведенных в последние годы Институтом комплексных социальных исследований (ИКСИ) РАН под руководством М.К. Горшкова. Он подчеркивает: у нас есть «веские основания считать, что степень глубины и темпы изменения российского национального самосознания под воздействием трансформационных процессов не столь велики, как об этом принято … говорить и думать» (Горшков М.К. Граждане новой России: К вопросу об устойчивости и изменчивости общенационального менталитета». М., 2005. Тезисы доклада на семинаре РАН). Более того, «следует признать: советская парадигма, едва пошатнувшись под натиском "разоблачения" и "отмывания белых пятен" истории в первой половине 90-х годов, продолжает демонстрировать свою удивительную устойчивость». Доминантой массового сознания соотечественников известный социолог полагает «возвращение от западнических увлечений периода становления демократии к «исконно российским» представлениям, нравственны устоям и образу жизни. Традиционные ценности постепенно восстанавливают свое влияние на общество … Ценностно-смысловое ядро российского менталитета продолжает демонстрировать удивительную устойчивость и непохожесть. Даже в условиях системной трансформации российского общества, практически все аспекты и проблемы современного мира — демократия и рыночная экономика, свобода и социальная ответственность, отношения между личностью, обществом и государством, получают в России специфическое звучание и окраску. А это говорит о том, что и под воздействием глубоких экономических и социально-политических преобразований, общенациональный менталитет россиян представляет собой если не константу, то … величину достаточно независимую, которую нельзя изменить по заказу или указу».
***
Итак, В.П. Булдаков по существу выносит русской публичной политике смертельный приговор, а М.К. Торшков (еще раз скажу: оба они исследователи высокой пробы) все это подтверждает данными социологических наблюдений. Русский человек как таковой почти не меняется и не совместим с рационально-либеральным обустройством общества, важнейшим измерением которого и является демократическая политика. Это постулат важнейший. Но и другие — «убийственные». Естественным типом социального развития России признается смута. В ходе смут гибнут наиболее высокие и совершенные формы культуры, но, тем самым, спасаются основы государственности. Две последние смуты (начала и конца XX столетия) порождали «партийно-политические системы». Будучи следствием, плодом смут эти системы и становились формой «беснования» русской органики. «Отбесновавшись», они уходили в небытие, при этом, существенно способствуя ренессансу нормативного, традиционалистского, так сказать, русского par excellence.
При всем радикализме этих выводов должен заметить, что нечто схожее, с опорой на позиции замечательных ученых — О. Крыштановской, О. Бессоновой, Л. Милова, С. Кордонского и других, говорил и я. Но вчитавшись, всмотревшись, вдумавшись в умозаключения В.П. Булдакова, полагаю необходимым подчеркнуть коренную несовместимость, несхожесть наших подходов. Для этого — еще несколько слов собственно об этой концепции.
Методологически и «психоментально» (как сказал бы сам «рецензируемый» автор) она очень характерна для современной русской науки (хотя в данном случае мы имеем дело с нехарактерной талантливостью). На отечественной интеллектуальной площадке по-прежнему фехтуют две группы «акторов». Одна, как всегда, утверждает запаздывающее развитие России; и в зависимости от темперамента или чего-то иного, ее представители либо с пессимизмом констатируют окончательное опоздание, либо с оптимизмом — относительное; мол, нечего, у всех так было, наверстаем. Другая — с разной степенью жесткости — провозглашает Sonderweg России, а Россию и русского человека на протяжении всей своей истории в общем, несмотря на не которые «зигзаги», равных самим себе. Здесь, разумеется, разного рода западные штучки (публичная демократическая политика, социально-ориентированное рыночное хозяйство, либеральная социальная антропология — «права человека») объявляются персонами нон фата. Или имеются варианты — заемными формами, необходимыми (почему-то?) для эволюции вечно неизменной сущности, выражением каких-то вторичных, второстепенных, даже маргинальных процессов и т. п.
Зря фехтуют. У этих «спортсменов» гораздо больше общего, чем разделяющего их. Все они — «провиденциалисты» и «органицисты». Все они исходят из некоей аутентичной России. Точнее: двух аутентичных России. От которых-то и можно ожидать или не очень удачное участие в общемировом историческом стипльчезе или психоментальную неизменность самобытничества.
Вот такой провиденциальный и органицистический подход и демонстрирует нам блистательный В.П. Булдаков. Повторю: именно потому что у нас с ним немало схожих оценок и реакций, я хочу объясниться и посредством этого — дистанцироваться.
Несколькими пассажами выше я уже отмечал некоторую «странность» в утверждениях Булдакова. С одной стороны, господство диссипативного начала в русской истории, которое выражается в «естественности» смут, следующих друг за другом; прямо «перманентная смута» это отечественное прошлое и это отечественное настоящее. С другой, — неподвижность, неизменность психического и умственного строя Homo rossicusa. Пожалуй, единственное различие, которое имеется у смут между собой и у людей, живущих в разные «смутные периоды», В.П. Булдаков видит в следующем. «…Течение кризисов зависит от особенностей гомоэнергетического насыщения социально-географического пространства, витальности социальной среды. К началу XX в. население "помолодело" — отсюда не только взлет его активности…, но и рост агрессивности. Напротив, "старение" населения в конце XX — начале XXI в. повлекло за собой энергетическую вялость протекания кризиса».
При всей конкретно-исторической важности этой дифференции, она не ломает общего провиденциалистски-органицистского подхода. Но вернемся к отмеченной мною странности. Русская история погружена в перманентную смуту, ее бросает то вверх, то вниз по диссипативным волнам, а русский человек все тот же — лишь чуть помоложе, а затем чуть постарше. — Что же тогда в диссипации? Ведь история — это взаимодействие людей. Все остальное, так сказать, номинации (от номинализма). Или психоментальный внутренний мир человека тоже диссипативен, «смутен»? И его устойчивость, неизменность в этом? Тогда он корреспондирует «внешней» истории?
Даже если это так, и В.П. Булдаков согласится с моей интерпретацией его идей, у меня все равно останутся вопросы к логике и содержанию данной концепции.
Каковы причины, а для провиденциалистов — органицистов — какова первопричина смутно-диссипативного русского исторического пути? — Не буду отвечать на поставленный же мною вопрос прямо. Укроюсь за цитатой автора не менее проницательного и беспощадного, чем В.П. Булдаков. «Всякая органическая концепция общества страдает скрытым детерминизмом, моделирует общественную жизнь по схеме природного бытия, не знающего свободы, циклически замкнутого, лишь воспроизводящего некие вечные законы существования; в этой схеме нет места для подлинного развития, для нового». — Это Б.М.Парамонов излагает Карла Поппера, мыслителя, к которому в России в общем-то не прислушались, так — прохладно перелистали. Кстати, на той же странице этого парамоновского сочинения приводятся два высказывания Б.Н. Чичерина, свидетельствующие о том, что и у нас были люди, кое-что понимавшие в главных социальных вопросах. — «Человеческое общество в отличие от естественных организмов, способно не только к возрастанию, но и к историческому развитию» (Чичерин Б.М. О народном представительстве. М., 1899). И еще: «Народная жизнь не растение, которое из одного и того же корня постоянно пускает ветви одинакового свойства и строения».
