Обратимся къ вопросу о малыхъ государствахъ. Далека отъ меня мысль умалять значеніе и цѣнность иныхъ малыхъ государствъ, соразмѣрять заслуги и достоинства народовъ съ ихъ численностью, территоріей и распространенностью. Я только отмѣчалъ прогрессивный смыслъ организаціоннаго роста при уже выработанномъ высокомъ духовномъ потенціалѣ даннаго народа. Вырабатывается-же этотъ потенціалъ обыкновенно при сложномъ благопріятномъ стеченіи многихъ географическихъ, историческихъ и культурныхъ обстоятельствъ въ обстановкѣ органически цѣльной, органически способствующей рожденію того законченнаго человѣческаго ядра, который и служитъ основой высокаго культурнаго потенціала. Въ зависимости отъ обстоятельствъ такой органической средой новаго рожденія бываетъ скорѣй всего маленькая страна, — но это всегда страна именно органически сложившаяся, а не получившаяся въ результатѣ искусственной государственной выкройки. Маленькій народъ можетъ стать зерномъ могучихъ произрастаній, онъ можетъ быть наоборотъ осколкомъ нѣкогда уже завершившихся круговъ государственно-культурнаго роста, онъ можетъ дѣятельно участвовать въ міровомъ процессѣ, охраняя свою особенность, но можетъ жить заимствованіями и отраженіями чужого творчества.
По разному идутъ линіи государственно культурныхъ судебъ; рядомъ съ мощными разрастаніями могутъ возникать и сохраняться малые бассейны государственной культуры со своей особой прелестью, цѣнностью и значимостью. Не всякое государство потому, что оно государство, и не всякая культурная индивидуальность потому, что она культурная индивидуальность, уже заслуживаетъ или вызываетъ любовь и бережливое цѣненіе. Есть множество государствъ и культурныхъ индивидуальностей — пусть имѣющихъ право на продолженіе существованія, посколько онѣ уже существуютъ, но — никакими особенными основаніями для всеобщаго признанія не располагающихъ. Но есть малыя государства, которыя настолько дороги своимъ прошлымъ и настоящимъ культурному человѣчеству, настолько цѣнны именно тѣмъ, что они сдѣлали и что изъ себя представляютъ, что человѣчество считается съ ними не только потому и въ той мѣрѣ, что они являются нѣкоторой уже живущей индивидуальностью; оно дорожитъ и цѣнитъ ихъ содержаніе, ихъ прошлое; настоящее и возможность ихъ будущаго. Достаточно, чтобы освѣтить то, что я хочу сказать, упомянуть Голландію, страну творчества рѣдкаго по своей разносторонности и глубинѣ; Швейцарію, эту неотъемлемую въ своей независимости составную часть Европы. Уже самая высокая цѣнность и цѣнимость подобныхъ странъ является существенной защитой ихъ въ международныхъ отношеніяхъ. Устойчивостью своей подобныя страны могутъ даже превосходить могучія державы; средства сопротивленія или самосохраненія могутъ быть чрезвычайно значительны, какъ это показалъ примѣръ именно Голландіи и Швейцаріи, оставшихся во время великой войны и нейтральными и незатронутыми, несмотря на свое расположеніе въ исключительно важныхъ точкахъ столкновенія. Именно самая независмость малыхъ странъ можетъ оказаться цѣнной великимъ, благодаря ихъ буферному характеру, благодаря желательности во всеобщихъ интересахъ сохраненія точекъ, незатронутыхъ и глубочайшимъ конфликтомъ; иной разъ именно независимость и, такъ сказать, внѣположность малой страны представляетъ для великой державы большую цѣнность, нежели ея включеніе въ свой составъ. Включенная, она лишь на немного количественно увеличитъ силы включившей державы; самостоятельная — она представитъ качественную цѣнность своей незатрагиваемостью.
Но разумѣется всѣ эти и подобныя соображенія, объясняя и обосновывая независимость маленькихъ странъ, не служатъ гарантіей таковой; возможность насилія надъ ними сохраняется. Какъ же быть съ подобной возможностью; съ спокойной ли душой обречь и ихъ на поглощеніе могущественными сосѣдями, когда онѣ оказываются преградами ихъ имперіализму.
Я нарочно обостряю вопросъ для его принципіальнаго разсмотрѣнія безъ фактической надобности. Вѣчной гарантіи нѣтъ ни для малыхъ, ни для великихъ державъ. Если жизнь въ своемъ поступательномъ ходѣ подчасъ губитъ и высочайшія цѣнности, то мало было бы пользы въ томъ, чтобы противодѣйствовать этому, исходя даже и не слезами, а лишь благожелательной словесностью. Малое государство, какъ и большое имѣетъ въ концѣ концовъ только одну подлинную опору— свое внутреннее содержаніе, волю и умѣніе управлять своей судьбой. Гибели подвержено все созданное руками человѣческими — или во всякомъ случаѣ, риску гибели. Въ случаѣ безусловной невозможности сохранить свою полную независимость у малыхъ государствъ еще остается возможность сближенія съ той расширяющейся разрастающейся имперіей, которая по духу и по интересамъ ей всего ближе. Войти въ орбиту ея вліянія, сблизиться съ ней въ своемъ историческомъ движеніи — такова послѣдняя возможность сохранить себя въ ту эпоху, когда совершается ростъ великихъ и плодотворныхъ имперіализмовъ. Это не означаетъ поглощенія. Современность выработала столь гибкія формы, которыя связываютъ въ мощныя объединенія, сохраняя самобытность частей въ весьма значительной, иногда чрезвычайно большой степени. Англія служитъ показательнымъ примѣромъ; другой — являетъ Германія, въ которой федеративный строй и даетъ подобное сочетаніе. Но и федеративный строй только форма не единая и не единственная. Различныя частныя связи могутъ объединять государства въ томъ, въ чемъ имъ важно быть объединенными, охраняя ихъ независимость въ остальномъ. Дѣло человѣческаго творчества разрабатывать подобныя формы. Суть процесса сохраняется при этомъ неизмѣнно: образованіе объемлющихъ единствъ остается прогрессивнымъ процессомъ человѣчества. Задача заключается не въ томъ, чтобы охранить малыя государства отъ участія въ немъ, если наступаетъ для того роковая неизбѣжность, а въ томъ, чтобы его оформить съ наибольшею заботливостью о томъ цѣнномъ, что имѣется въ ихъ индивидуальной самобытности.
* * *
Самоопредѣленіе національностей противъ имперіализма — лозунгъ консервативно-регрессивный противъ творчески-прогрессивнаго; Антанта противъ Германіи.
Но развѣ фактически Англія, Америка, въ меньшей степени Франція, не осуществляютъ каждая своего имперіализма, развѣ онѣ послѣ войны не довели его до небывалаго напряженія. И не значитъ ли это, что отличіе ихъ отъ Германіи не въ фактическихъ движеніяхъ, а лишь въ притворно-идейныхъ позиціяхъ. И развѣ съ другой стороны всякій имперіализмъ прогрессивенъ, развѣ всякое расширительное движеніе законно, развѣ какъ выше было намѣчено — расширительное движеніе не можетъ по инерціи бить черезъ край свыше мѣры внутреннихъ задатковъ, подготавливая тѣмъ внутренній разрывъ и распадъ.
Что Германія не находилась въ такомъ состояніи, гдѣ бы внѣшнее расширеніе оказалось выходящимъ за предѣлы внутреннихъ возможностей, это едва ли требуетъ доказательства, да и крушеніе ея имперіалистическаго напряженія пошло не по линіямъ внутренняго разрыва, а по линіямъ внѣшняго давленія на нее всего міра. Англія въ прошломъ совершила безподобную имперіалистическую работу, Франція, потерпѣвъ на ней въ былыя времена крушеніе, снова — хотя въ несравненно меньшихъ размѣрахъ — производила ее за послѣднія десятилѣтія. Но Англія уже и до войны захватила въ предѣлы своей имперіи грандіозныя пространства и собственно передъ ней стояла въ большей степени задача крѣпче ихъ сорганизовать, нежели дальше увеличивать. Этому и соотвѣтствовалъ процессъ внутренней организаціи британской имперіи, какъ онъ намѣчался въ довоенное время. Задача объективно была охранительная — не допускать возрастанія чужого могущества, обезпечить себя отъ ударовъ (союзъ съ Японіей, сближеніе съ Франціей и Россіей), конкурентовъ и враговъ, скрѣпить свою внутреннюю спайку — больше чѣмъ наступательная. Франція, хотя и ведшая расширительную политику въ Африкѣ, но уже въ силу своей сравнительной слабости, по сравненію съ величайшими державами, а отчасти въ силу духовности своего населенія и законченности своей нѣкогда господствовавшей культуры — точно также стояла на оборонительной позиціи. Въ этомъ безусловная правда нареканій и обвиненій: наступательная позиція была у Германіи, оборонительная, защищавшая уже прежде добытое и созданное, у Англіи и Франціи; творчество мірового размаха у Германіи; охрана, сбереженіе — у Англіи и Франціи. Отсюда соотвѣтственно и духовныя ихъ позиціи, отсюда у странъ Антанты психологія рантьерства, beati possidentis, собственника — хозяина, заботящагося объ обезпеченіи своей собственности, своего уже добытаго благосостоянія, своихъ уже пріобрѣтенныхъ правъ, — не только отъ конкур-рента, отъ противника и соперника, но и просто отъ появленія новаго сильнаго хозяина, съ которымъ можетъ быть придется соперничать. Антанта побѣдила въ сложной игрѣ, объединившей охранительныя силы Англіи съ наступательными тенденціями Японіи и Америки. И на открывшемся полѣ, — на полѣ, не представлявшемъ больше никакаго сопротивленія — собственническіе инстинкты и вожделѣнія распространились на все, что подлежало захвату. Конечно, проявлялась и старая тяга и опытъ имперіализма, но прежде всего обнаруживалось собственническое заданіе пріобщить—, что оказалось безхозяйнымъ и беззащитнымъ, разомъ разрѣшивъ задачи, вопросы, трудности, оставшіеся отъ прошлаго. Задача заключалась не въ активномъ наступательномъ добываніи, а, если можно такъ выразиться, въ спекулятивномъ использованіи коньюнктуры. Это былъ имперіализмъ, сложившійся послѣ банкротства соперника. Защитивъ себя отъ зарвавшагося конкурента, побѣдитель воспользовался представившимися, благодаря его пораженію, возможностями. Здѣсь не было наступленія, здѣсь только успѣшная оборона, завершившаяся удачной спекуляціей.
