Ознакомительная версия.
22 августа 1991 года, не дожидаясь ареста, застрелился.
Жена министра, Валентина Ивановна Пуго, кандидат технических наук, доцент Московского энергетического института, умерла в больнице посредством сутки, так и не придя в рассудок.
21 августа в 3 часа дня чуть ли не из «Белого дома» начала вещать радиостанция о том, что все члены ГКЧП арестованы. Я тут же звоню отцу в приемную — мне отвечают, что все нормально, отец работает. И, тем не менее, я поехал к нему. Позвонил еще раз от метро «Юго-Западная», говорю: «Как дела?». Он говорит: «Все выше и выше!». Говорю: «Ясно. Я к тебе еду». Приехал — вокруг МВД СССР полная пустота! Ни тебе танков, ни артиллерии. Охрана — напряженная. Вошел к нему. А он — веселый! Он вел себя так, как будто завтра собирался в отпуск. Рассказывал мне какие-то байки.
Я как идиот носился по Москве, а теперь сидел и слушал отца. И не понимал! Мне казалось, что это все нас не касается. Все сказка, наваждение! Отец уйдет в отставку и будет спокойно копаться в огороде. И все! Я уехал домой. Дома — мать в слезах, жена в слезах. Вечером, в полдевятого, приехал отец с работы. Машина охраны, его машина. Я уже ждал внизу. Отец, как всегда, доброжелательно сказал охране: «Ладно, ребята! Счастливо!»
И тут меня останавливает «девяточник» и говорит: «Вадим, побудь сегодня с отцом».
Говорю: «Зачем?!»
Я совершенно не осознавал серьезности ситуации. Мы пошли с отцом домой. Он говорил только об одном: «Вадим, не расстраивай мать! Успокой ее! Все нормально». Поднялись к нам, в нашу квартиру. Жена с матерью стали накрывать на стол.
Говорю: «Пап! Что происходит?». Он говорит: «Пойдем на балкон». «Какая разница? Здесь, у нас, не могли ничего поставить. Я же знаю, как это все делается. Это невозможно — поставить что-нибудь в квартиру сейчас». Он говорит: «Да, действительно. Это все бесполезно. Ну что — обманули меня!». Говорю: «Ну, как тебя могли обмануть? Ты же среди всех самый осторожный. Тебя обмануть невозможно!». А он: «Нет, Вадим. Никогда не верь людям! Меня обманули! Мне что сказали? «Все готово». Что-то там наговорили… А потом оказалось: один — в кусты, другой — пьяный, третий вообще не знает, что делает!»
Мы еще постояли. Он говорит: «Ты знаешь— этого всего могло и не быть, потому что в ту ночь, когда меня вызвал Крючков, в комнате, где было совещание, ко мне подошел Янаев (а Янаев был другом отца еще со времен работы в комсомоле — В. П.) и сказал: «Борис, ты на это пойдешь?». Я ответил: «Да, пойду!». И Янаев сказал: «Тогда я тоже на это пойду. А без тебя — нет!». Ну, все и завертелось. Вот…»
Где-то в пол-одиннадцатого родители пошли к себе. Мы с отцом обнялись. Я говорю: «Па! Я приду к вам ночевать!» А он: «Вадим, сегодня ночью будет арест». — «Как в кино, что ли?» Он: «Да! Чтобы шума меньше было. Они сегодня ночью придут арестовывать!». Говорю: «Да брось ты! Этого не может быть!» Он: «Вадим! Теперь жизнь будет другая. Но жить будем! Все будет хорошо».
Отец был в таком добродушном состоянии, а я в идиотском! Мать плачет, жена плачет. Говорю: «Я приду ночевать к вам. Я не могу допустить, чтобы тебя арестовывали без меня». Речь не шла об организованном сопротивлении, хотя оружия у нас в доме было до черта, охотничьего хотя бы. Можно было бы полгода обороняться! Ну, естественно, это никому и в голову не пришло. Кроме того, у него был пистолет.
Я говорю отцу: «Слушай, отдай мне пистолет». Почему я так— сложно сказать. Он говорит: «Ладно, бери!» — и отдал мне свой «Вальтер».
Я отнес его к себе домой и вернулся где-то в одиннадцать. Отец начал звонить по телефону. Говорит: «Все! Телефоны отключили». А телефонов — правительственных — было 4 или 5, и все они оказались отключенными! А обычный городской работал. Он стал звонить по-обычному, но не дозвонился.
Затем я вернулся к себе и где-то в час или полвторого ночи пришел к ним ночевать. Их я уже не видел — они спали в той комнате. Постель для меня была приготовлена в большой комнате. Я лег и заснул.
Проснулся в 8 утра, потому что меня разбудил отец. Взял за плечо: «Вадим! — Он сидел у меня на кровати — я в жизни не помню, чтобы он у меня сидел на кровати! — Вадим, пора на работу! Проспишь. И отдай мне пистолет». Я: «Зачем?». Он в шутку: «Будем отстреливаться».
Он сказал и сказал — а мне и мысль о самоубийстве в голову не пришла! В тот момент я и представить себе не мог, что он это сделает! Сходил к себе и принес ему пистолет.
Когда зашел в комнату, он сидел за столом и что-то писал. Он перевернул лист бумаги. Надо было быть полным идиотом или находиться в том состоянии, в котором я пребывал, чтобы не понять все это! В общем-то, я и понимал… я знал… Я еще спросил: «Па, я тебя еще увижу?». Он: «Да. конечно, вечером увидимся!».
Я вполне здравомыслящий человек, но в том состоянии задавал подобные вопросы и совершал подобные действия! Мы не целовались, не обнимались — вообще не прощались. И я поехал на работу. Состояние было — как будто ударили тяжелым мешком по голове.
Позвонил отцу. Было занято. Причем гудок был чисто блокированного телефона: «Т-т-т-т…» Позвонил тестю. Тесть сказал: «Вадим, случилось несчастье!». Я говорю: «Короче! Короче! Что случилось?». Он говорит: «Отец погиб!». — «И мать тоже?». Он: «И мать тоже!».
Все стало понятно. Я поехал… Доехал довольно быстро, неоднократно нарушая правила дорожного движения. Но милиция почему-то меня не останавливала… Или я не нарывался на нее? Влетел в дом — там уже куча народу.
В квартиру родителей меня не пустили наши же ребята, из охраны: «Вадим, не заходи! Там отец еще…». Начали меня успокаивать. Но я в конвульсиях не бился…
Приехал домой в пол-одиннадцатого. А все это они сделали где-то в 9 часов (утра), точнее — без десяти девять.
После того, как отнес пистолет отцу и уехал на работу, моя мать в промежуток между 8 и 9 часами два раза заходила к моей жене — что-то ей передавала. У родителей были облигации 1982 года на 10 тысяч. Потом еще что-то… А Инка не могла понять, зачем она это делает. Мать сказала. «Так надо», — и ушла.
Через некоторое время Инка пошла в ванную и, совершенно случайно выглянув в окно, увидела, как подъехали 3 или 4 черные «Волги». Вышли люди и направились к подъезду. Инка выскочила на лестничную площадку, слышит — внизу голоса. Она спустилась. Ее приняли за соседку.
Она спрашивает: «Вы приехали арестовывать Бориса Карловича?». Они говорят: «Да нет, что вы! Мы только приехали поговорить с ним!».
Позвонили в дверь, а дед — отец матери — Иван Павлович не открывал. Родители к тому моменту уже все сделали… Дед старый — ему 90 лет. Потом открыл, сказал, что случилось несчастье…
Вот и «поговорили»…
…Они, по всей видимости, легли на кровать. Отец приставил пистолет к виску материи выстрелил, после этого выстрелил в себя, а пистолет остался зажатым у него в руке. Дед услышал выстрел, хотя он плохо слышит, и зашел в спальню…
Мать не умерла — она скатилась с кровати и даже пыталась забраться на нее. Дед взял у отца пистолет и положил его на тумбочку. И месяц об этом никому не говорил — боялся. Непонятно ему было: говорить — не говорить. И сказал он о пистолете через месяц, когда начались допросы…
Допрашивали нас где-то полгода: меня — раз пятнадцать, жену — раз пять. Первый допрос был с 9 утра до 5 вечера — восемь часов! Допрашивали меня в том здании, где когда-то работал мой отец, — в Комитете партийного контроля.
Наша семья была знакома со всем этим — и дед, и бабушка прошли через репрессии 1937 года. Многие их друзья были расстреляны. Многие сидели в тюрьме. Поэтому мы знали, что нас может ожидать, в первые же дни…
Мой телефон прослушивался. Этого следовало ожидать. Мне звонили в первые дни… В общем-то, все мои близкие друзья за исключением одного позвонили, а также два друга моих родителей. Звонили мне домой, хотя понимали, что все фиксируется. А жизнь показала, что пострадали и те, кому я звонил по разным вопросам, — все были уволены прямо после этих звонков! Через два-три дня.
Среди приехавших арестовывать отца был и Григорий Явлинский, по всей видимости, решивший попробовать себя на новом поприще. Когда они зашли в квартиру, туда вошла и моя жена. В спальне все было залито кровью. Увидев все это, она «стекла» по стенке вниз. Гриша на нее закричал: «Ну, а вы-то что истерите?! Не истерите здесь!» Он-то думал, что она — соседка, ну и вел себя как крутой весь из себя комиссар. Когда ему объяснили, он: «А? Да?» — и отошел.
Мать была еще жива и что-то говорила: «Инна! Сними! Сними с меня серьги! Кольцо не снимается!..». Она была вся в крови. А Инка-то сначала подумала, что мать просто залита кровью отца.
Мать увезли.
А отец остался лежать где-то до 12 ночи. Семь часов не давали убрать кровь.
Все журналы мира обошла фотография «Пари матч» — «Орион пресс»… Деньги делают все! Продали. Там были люди только из российской прокуратуры. Они и продали, как продали позже видеозаписи допросов гэкачепистов «Шпигелю». Степанков прямо заявил, что таким способом прокуратура РСФСР будет зарабатывать валюту. Только вот способ… чудовищно аморальный, хотя вполне укладывается в их общий лозунг «Обогащайтесь!».
Ознакомительная версия.
