Ознакомительная версия.
Неадекватность зашкаливает. Ливия, конечно, здесь чемпион по числу ошибочных и просто абсурдных оценок и прогнозов. Прочили победу Каддафи, обещали распад Ливии и войну племен, затем, в тот самый момент, когда западные правительства с облегчением сворачивали операции и отзывали свои флоты, говорили о базах НАТО в этой стране как о чем-то решенном. Пока в ливийской прессе идет дискуссия о необходимости развернуть программу масштабных инвестиций в систему общественного транспорта и обеспечить здравоохранение квалифицированными национальными кадрами, чтобы не зависеть от иностранных специалистов, в России опять же как о чем-то само собой разумеющемся рассказывают, что в Ливии вот-вот начнется приватизация и бесплатная медицина будет ликвидирована. Говорили о разделе ливийской нефти между западными компаниями, как будто не знали, что она была разделена еще при Каддафи, а все, что можно, было его же режимом приватизировано – что и послужило одной из объективных предпосылок восстания. Не только официальная пресса, но и левые издания демонстративно игнорируют сообщения о становлении свободных профсоюзов, забастовках и попытках рабочих участвовать в управлении предприятиями.
После Ливии взялись за Тунис. Здесь увидели на выборах торжество «исламских фундаменталистов», хотя называть так тунисских «Братьев-мусульман», создавших центристскую партию «Ан-Нахда», – примерно то же самое, что путать Ангелу Меркель с Брейвиком на том основании, что они оба ориентируются на «христианские ценности».
Идеологически «Ан-Нахда» выступает за сочетание «исламских ценностей» с либеральной демократией западного типа, беря за образец Партию справедливости и развития (ПСР) турецкого премьер-министра Раджепа Эрдогана. А фактически она является умеренно-консервативной партией, выражающей интересы местной буржуазии, недовольной засильем транснациональных компаний. Зато в упор не разглядели успех левых партий, которые суммарно получили больше голосов, чем сторонники «исламских традиций». Еще несколько недель назад общим местом было утверждение, что левых сил в Тунисе «фактически нет». Теперь, когда выборы не только доказали обратное, но и создали ситуацию, когда в стране вообще невозможно сформировать правительство без участия левых, а сама «Ан-Нахда» обхаживает еврейскую общину, клянется в симпатиях к социальным правам и уговаривает профсоюзы не бастовать, отечественные левые опять демонстративно эти факты проигнорировали.
Обещая «наступление шариата» в Тунисе, отечественные политологи всех оттенков старательно игнорируют тот факт, что прежний режим отнюдь не был чужд исламским ценностям. В конституции президента Бургибы, в основном сохранявшейся и в годы правления Бен Али, использовался мусульманский календарь, в первой статье Основного закона государственной религией Туниса провозглашался ислам, а в статье 38 говорилось, что «религией президента республики является ислам». Бургиба, конечно, исламские нормы не слишком уважал, но одно дело образ жизни правителя, а другое – то, что он устраивает населению. Сам же президент по статье 42 должен приносить присягу, обращаясь к «Всевышнему Аллаху». Формула о том, что шариат является источником законодательства, которая вызвала такой шок, будучи произнесенной кем-то из умеренных политиков в Ливии, была официально провозглашенной нормой в том же «светском» Тунисе. И равноправие женщин было весьма условным. Например, в том же Тунисе закон дискриминировал женщин при получении наследства. Между тем активисты арабских революционных движений подчеркивают, что именно равноправие женщин является одной из главных задач происходящего преобразования. Об этом говорил Назиф Муэлим на октябрьской конференции ИГСО в Москве, об этом пишут в Тунисе и в Ливии.
Перечень примеров неадекватного восприятия Арабской весны в России может занять еще не одну страницу. Однако гораздо важнее понять причины такого положения дел. Объяснять его просто невежеством невозможно, поскольку в наше время пополнить свои знания не так уж сложно. Ни библиотеки, ни интернет никто не отменял. И читать арабские издания на европейских языках никто не запрещает. Проблема, однако, не в отсутствии знаний и даже не в неверных оценках – ошибаются все. Проблема в том настойчивом упорстве, в котором проявляется уверенность, что все должно кончиться плохо, в том откровенном разочаровании, огорчении и даже отчаянии, которое охватывает говорящих каждый раз, когда выясняется, что обещанная ими катастрофа не наступает, и в той радостной надежде, с которой воспринимаются любые плохие новости с Ближнего Востока.
Некоторое время я не мог этого понять, пока один из собеседников не обмолвился, что «россияне воспринимают арабские события через призму нашего опыта 1991 года». Когда этот же тезис в разной форме повторили мне еще три незнакомых друг с другом человека, я принялся смотреть тексты в интернете и обнаружил, что и там подобное сравнение вновь и вновь появляется. Доктор Фрейд лукаво подмигнул мне с экрана ноутбука.
Сравнение арабского 2011 года с российским 1991-м если и может быть сделано, то лишь для того, чтобы увидеть очевидную и ярко выраженную противоположность двух процессов. Водном случае– кризис советской модели, реально противостоявшей капитализму, в другой – кризис глобального капитализма, в одном случае доминирует бюрократическая инициатива сверху, в другом– реальное движение снизу, в одном случае мы видим глобальное восхождение неолиберализма, в другом наблюдаем его распад. Сравнение образа жизни, экономических, социальных, культурных, психологических и даже политических структур стран Северной Африки или даже Сирии с порядками, царившими в брежневском СССР, неизменно выявляет не просто принципиальные различия, а разительные контрасты. А ссылка на обязательную «наивность масс» заставляет лишь вспомнить знаменитое высказывание 1848 года об австрийцах, которые были вплоть до начала революции политическими девственниками – хотя сегодня уровень политической компетентности среднестатистического арабского лавочника, реально переживающего общественные перемены, оказывается на голову выше, чем у большинства российских интеллектуалов, да и политических активистов, вместе взятых.
Однако дело не в арабах, а в нас. Участникам арабских революций на данный момент глубоко безразлично, как относятся к ним российские обыватели (хотя опыт дискуссии 21 октября в Москве показал, что арабские гости искренне переживали по поводу «странных» вопросов, которые они не ожидали услышать на «родине Октября»). Нет, настоящая проблема именно в нас самих. И отношение к Арабской весне наглядно иллюстрирует и объясняет ту позорную и чудовищную пассивность, с которой наше общество реагирует на коррупцию, кризис и разложение государства во многом худшие, чем то, что можно было наблюдать в Египте, Сирии, Тунисе или Ливии.
Психологическая травма 1991 и 1993 годов до сих пор не изжита. Мы попробовали изменить свою жизнь, но стало только хуже. Мы поверили в демократию, а нас обманули. Мы попытались сопротивляться, нас подавили. После переворота 1993 года общество погрузилось в глубокую депрессию, из которой оно так и не вышло до сих пор. И уверенность в тотальной манипуляции, в том, что миром правят закулисные заговоры, что мифический «Запад» неминуемо навяжет свою неизменно злую волю всем, кому захочет, невысказанное, но твердое убеждение, что тяжелая рука коррумпированного диктатора обеспечивает покой и безопасность, поскольку «люди все равно ничего не могут, а все решают элиты», – вот симптомы этой болезни. Обман 1991 года был закреплен насилием 1993 года. В Украине, где не было подобного опыта, первичная травма была преодолена легче, а потому тамошнее общество сегодня разительно отличается от нашего – как следствие мы видим и другое отношение к Арабской весне, по крайней мере на левом фланге.
Однако ведь мы сами дали себя обмануть в 1991 году. Не хотели слушать тех, кто в то время указывал на обман, призывал не поддаваться «демократической эйфории». А в 1993 году кто, как не сами россияне, провалили дело сопротивления, не оказали поддержки Дому Советов, смотрели его расстрел по телевизору.
Для тех, кто пытался в 1991–1993 годах объяснить публике смысл происходящего, итог был катастрофическим. Нас просто не слушали. А спустя пять-шесть лет повторяли наши же слова и выводы как нечто само собой разумеющееся. Только было уже поздно.
Политический анализ не имеет ценности задним числом. Если он никого не убеждает, значит, аналитик терпит поражение, даже если история показывает, что он тысячу раз оказывался прав. Сегодня та же самая упорная, агрессивная неадекватность, которая блокировала любую дискуссию о возможных опасностях перехода, проявляется в таком же упорном нежелании принимать реальность нового революционного процесса, осмысливать его уроки и формулировать на этой основе собственные действия.
Ознакомительная версия.
