В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т. д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным.
То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному» [120, с. 90–91].
Прошу прощения у товарищей марксистов, но все это мне кажется плодом воображения молодого К. Маркса (а может, даже превращенной формой его воображения). И эти фантазии он принимал за реальную сущность, а реального рабочего – за «превращенную форму». Ну можно ли всерьез принимать утверждения, что когда рабочий, «расположась у себя в жилище», садится с семьей за стол или обнимает любимую («совершает половой акт»), он «выполняет свои животные функции»? Неужели советские философы и социологи действительно включили этот гениальный бред в свою когнитивную матрицу – или они просто были ландскнехтами идеологической войны против СССР?
Парадоксальны и политэкономические обоснования деградации рабочего, которую К. Маркс провидел под маской превращенных форм:
«Согласно законам политической экономии, отчуждение рабочего в его предмете выражается в том, что чем больше рабочий производит, тем меньше он может потреблять; чем больше ценностей он создает, тем больше сам он обесценивается и лишается достоинства; чем лучше оформлен его продукт, тем более изуродован рабочий; чем культурнее созданная им вещь, тем более похож на варвара он сам; чем могущественнее труд, тем немощнее рабочий; чем замысловатее выполняемая им работа, тем большему умственному опустошению и тем большему закабалению природой подвергается сам рабочий» [120, с. 89].
Интересно, что на это сказал бы М. Мамардашвили? И что на это говорит А.И. Кравченко своим студентам в МГУ? Ведь надо разъяснять положения, которые кладутся в основу современной концепции.
К. Маркс подчеркивает, что отчуждение возникает не только в процессе производства, оно тотально вплоть до самоотчуждения: «Мы рассмотрели акт отчуждения практической человеческой деятельности, труда, с двух сторон. Во-первых, отношение рабочего к продукту труда, как к предмету чуждому и над ним властвующему. Это отношение есть вместе с тем отношение к чувственному внешнему миру, к предметам природы, как к миру чуждому, ему враждебно противостоящему. Во-вторых, отношение труда к акту производства в самом процессе труда. Это отношение есть отношение рабочего к его собственной деятельности, как к чему-то чуждому, ему не принадлежащему. Деятельность выступает здесь как страдание, сила – как бессилие, зачатие – как оскопление, собственная физическая и духовная энергия рабочего, его личная жизнь (ибо что такое жизнь, если она не есть деятельность?) – как повернутая против него самого, от него не зависящая, ему не принадлежащая деятельность. Это есть самоотчуждение, тогда как выше речь шла об отчуждении вещи» [120, с. 93].
Деятельность выступает как страдание, сила – как бессилие, зачатие – как оскопление! И на этой схоластике строится доктрина разрушения жизнеустройства огромной страны!
Надо вспомнить и представление К. Маркса об истоках отчуждения. Он пишет:
«Разделение труда есть экономическое выражение общественного характера труда в рамках отчуждения. Иначе говоря, так как труд есть лишь выражение человеческой деятельности в рамках отчуждения, проявление жизни как ее отчуждение, то и разделение труда есть не что иное, как отчужденное полагание человеческой деятельности в качестве реальной родовой деятельности, или в качестве деятельности человека как родового существа» [120, с. 137].
А когда же возникло, по Марксу, разделение труда, а за ним – частная собственность и отчуждение? Читаем в «Немецкой идеологии»:
«…Развивается и разделение труда, которое вначале было лишь разделением труда в половом акте… Следовательно, дана и собственность, зародыш и первоначальная форма которой имеется уже в семье, где жена и дети – рабы мужчины. Рабство в семье – правда, еще очень примитивное и скрытое – есть первая собственность, которая, впрочем, уже и в этой форме вполне соответствует определению современных экономистов, согласно которому собственность есть распоряжение чужой рабочей силой. Впрочем, разделение труда и частная собственность, это – тождественные выражения» [121].
Но ведь это модернистская версия ветхозаветной идеи первородного греха! Как можно было в конце XX в. включать ее в методологическое основание рациональной социологии?
Как же видит К. Маркс светлое будущее, в котором будет устранено отчуждение? Вот как: «Упразднение всякого отчуждения, т. е. возвращение человека из религии, семьи, государства и т. д. к своему человеческому, т. е. общественному бытию» [120, с. 117].
Выходит, жить человеку в лоне семьи и государства (страны) – это отчуждение, превращенная форма, а «вернуться» к истинно человеческому бытию – значит сбросить эти оковы. А что значит «вернуться»? Когда раньше человек был таким свободным – без семьи, без религии? Только до грехопадения. Обо всем этом во время перестройки наши философы разумно умалчивали. Видимо, понимали, что даже самые восторженные демократы от них отшатнутся.
Представление Маркса о будущем без отчуждения – это вывернутый наизнанку кальвинистский идеал индивида, который надеется быть причисленным к числу избранных. М. Вебер пишет: «Общение кальвиниста с его Богом происходило в атмосфере полного духовного одиночества… Каждый, кто хочет ощутить специфическое воздействие этой своеобразной атмосферы, может обратиться к книге Беньяна “Pilgrim’s progress” [“Путешествие пилигрима”], получившей едва ли не самое широкое распространение из всех произведений пуританской литературы. В ней описывается, как некий “христианин”, осознав, что он находится в “городе, осужденном на гибель”, услышал голос, призывающий его немедля совершить паломничество в град небесный. Жена и дети цеплялись за него, но он мчался, зажав уши, не разбирая дороги и восклицая: “Life, eternal life!” [“Жизнь! Вечная жизнь!”]… И только после того, как паломник почувствовал себя в безопасности, у него возникла мысль, что неплохо бы соединиться со своей семьей» [122].
Посмотрим, как понятие «отчуждения» применялось в подрыве легитимности советского строя. Вот уж, действительно, всесильное учение: самые туманные высказывания К. Маркса можно было трактовать совершенно произвольно, наши демократические гуманитарии и впрямь сумели сломать «механизмы торможения» в интеллектуальной сфере.
А.И. Кравченко даже дефицит представил как превращенную форму (видимо, он считает, что дефицит маскирует изобилие, о котором надо догадываться). Он пишет: «Трудовая деятельность человека, лишенная своей действительной общественной связи, выражаясь словами молодого Маркса, оказывается мукой, а “его собственное творение – чуждой ему силой, его богатство – его бедностью, сущностная связь, соединяющая его с другим человеком, – несущественной связью… его производство – производством его небытия, его власть над предметом оказывается властью предмета над ним”.
К примеру, постоянный дефицит товаров не только парализует социальную активность, создает напряженность в отношениях между людьми и открывает широкие каналы для спекуляции и хищений. Выражаясь языком социологической теории, товарный дефицит при социализме – это такое положение дел, когда производство общественного богатства становится производством общественного небытия» [118].
Как это понять, товарищи марксисты? Как и почему при социализме «производство общественного богатства [например, колбасы или колготок] становится производством общественного небытия»? Что это за «социологическая теория», на языке которой написаны подобные законы общественного развития?!
Смысл всех этих парадоксов – представить советскую производственную систему «производством общественного небытия», а богатство советского человека – его бедностью… Ну, внушили людям эти фантомы – и что они видят? Витрины магазинов ломятся от «товарного изобилия», а веет общественным небытием. За ночным окном – туман…
В статье А.И. Кравченко после теоретического введения, со ссылками на К. Маркса, М. Вебера и М. Мамардашвили, следуют почти 20 страниц текста (по 1800 знаков) с перечнем дефектов советского бытия, якобы порожденных отчуждением. Начинается на высокой ноте – горнее, дольнее…
Вот, для примера: «Признак социального паралича – глубоко зашедший процесс отчуждения. Отчужденная форма, которой подчиняются социальные отношения, переворачивает их “таким образом, что человек именно потому, что он есть существо сознательное, превращает свою жизнедеятельность, свою сущность только лишь в средство для поддержания своего существования” [Маркс]…
