Но дело не в том, что они вытворяют, а в том, куда повернутся общественно-политические процессы. Вот это ощущение оранжевой угрозы, угрозы того, что это всё действительно не какая-то борьба за справедливые выборы, а совсем другая игра — невнятная, мутная, с неизвестно какими результатами, наконец-то проникло в сознание сначала отдельных групп и слоев общества, а потом всё боле и более широких групп. Сознание совершенно отторгало это на первом этапе. 11 декабря вообще ничего нельзя было говорить о том, что «ребята, посмотрите, к кому вы идете на митинг!» «Плевать, не смейте клеветать, святые люди!» Кто святые? Собчак? «Святые они!» Сейчас атмосфера совершенно другая. И это был гигантский идеологический и политико-психологический бой, в котором был важнейший момент. Это был момент, когда состоялся (наш) митинг и они поняли, что тут тоже есть сила. Вот это ощущение силы… К сожалению, у нас пока ещё слабое духом общество, оно сильно повреждено тем, что происходило в это двадцатилетие. Я не зря говорил о «чечевичной похлебке» и о каком-то таком внутреннем падении. Оно очень сильно существует в стране. Но страна постепенно просыпается. Мы что-то разбудили. Страна умирала во сне. Она проснулась и сказала: «А что это с мною происходит? Кто они? Что это? Почему? Что это за страшный сон?» Неизвестно, куда именно это двинется. И самое опасное в этой ситуации для меня было то, что в течение этих полутора лет я понимал то, в какую большую игру я играю сам и в какую большую игру играют со мной. Начнем с того, что меня страшно отговаривали выступать по телевидению, потому что говорили, что «как можно играть с системой? Система же зла, она коварна, она хочет всякого такого пакостного, мерзкого содержания. Она даже если берет кого-то, то только для того, чтобы его осмеять, обгадить, сломать и всё такое прочее… А Вы идете в это казино играть! Как умный человек, зачем Вы это делаете?» Я пошел, увидел глаза одного продюсера — Наташи Никоновой, с которой я делал передачи. И мне показалось, что люди — это люди, а система — это система. И что каким-то способом у системы можно выиграть, если очень напряженно и очень тонко в это играть. Передачи, которые мы делали, «Исторический процесс» и «Суд времени» — это передачи, не имеющие прецедента на Западе. Это две передачи, которые делались в абсолютно новом формате. На Западе вообще нет такого формата, никто не может вообразить себе, что кто-то будет сопоставлять исторические моменты. Что это такое? Все остальные передачи кругом вторичны. Все сериалы — просто калька западных. Эти две передачи, помимо всего прочего, отстаивают русское культурно-телевизионное достоинство, они другие. Но делались-то они на коленке мной и Никоновой, а не какими-то зловещими кремлевскими силами. Если бы мы этого не сделали, а потом я не выжал бы себя досуха, то не было бы никаких передач. А это значит, что бить их можно! А значит — нужно! Это фраза из какого-то фильма про 41-й год, где выступает мужик, солдат. Ему политрук говорит: «Ну, выступи, скажи!» Он говорит: «Да я боялся, братцы, я бежал. А потом я подумал: „Да что он, немец? Он же такой как я. Он же тоже на горшок садится и, наверное, мамкину сиську сосал“. Значит, бить их можно, а раз можно — значит, нужно! Потому что вот это, потому что вот это, потому что вот это…» Патриотические движение, много говоря о теориях всяких заговоров, они внушили патриотам страны комплекс неполноценности. Если и так имеют, и так имеют, и так, всесильны поэтому и поэтому, то надо расслабиться и получать удовольствие. Побеждать нельзя! Исчез запах русской победы, запах борьбы. Всё стало проникнуто каким-то поражением и оправданием. «Ну, вы не думайте, тут так всё повернуто, а они такие и ещё такие, так делают и так». И было очень важно, чтобы победа состоялась. И она состоялась! Всё, что мы сейчас делаем пока что, это такая серия побед на нулевом ресурсе.
И я понимал, что самое главное заключается не в том, чтобы бесконечно обсуждать, что систему обыгрывать нельзя, а в том, чтобы взять и переиграть её. Но я понимал одновременно и то, что у системы есть какой-то специальный замысел. Наташа Никонова делала передачи со мной, и Роднянский, который работал на пятом канале, и Добродеев, который на втором, — люди, согласные с тем, что можно что-то делать нетривиально. Но один звонок из Кремля — и всё было бы остановлено. Звонков не было. И тогда я впервые понял, что происходит. Точнее, я понял до этого. Для меня моментом истины был выход с протестом из зала после выборов, по-моему, в Москве, сразу Миронова, Зюганова и Жириновского. Ну, ладно, Зюганов и Жириновский вышли. Миронов никогда не должен был выходить. И мне было понятно, что это какая-то игра самого же Кремля. И тут стало понятно, в чем же игра. Любой ценой уничтожить «Единую Россию», порвать её на части, поставить в соответствующее положение как бы консервативную часть Кремля, а дальше приводить к власти либеральную через это. При том, что прямая конкуренция на выборах между кандидатами от либеральной и консервативной части приводила к победе консервативного кандидата. Это всем было понятно. Особенно после опросов, проведенных «Сутью времени». Слишком высок был авторитет советского для того, чтобы этого не состоялось. Но задача-то состояла в том, что пусть даже Кургинян поднимет рейтинг Зюганова, пусть даст ему новые очки. Если Зюганов порвет «Единую Россию» с одной стороны, Миронов — со второй, Жириновский — с третьей, главное — порвать её, полностью обрушить консервативную часть, создать паузу для либеральной, она перегруппировывает силы, консолидируется, и дальше выборы происходят, как я сказал в передаче, когда Сванидзе становится министром Правды и все остальные молчат. Знаете, что на это сказала госпожа Ясина, кому было слышно? «Вот уж заживем, вот уж хорошо будет!» В этой ситуации мне была отведена роль сборщика энергии для кого-то, кто затем должен был её передать либеральной части. И я понимал, что если звонков нет, то только такая игра и никакая другая. И вторая часть игры была ясная — у Кургиняна нет своего телевидения, нет своей политической организации, значит передавать это всё будет Зюганову, а как мы будем договариваться с Зюгановым — это наше дело. Мавр сделает дело и отойдет. Для меня в этом смысле моментом истины была программа «Суть времени», интернет- телевидение и создание организации. Я понимал, что они хотят, чтобы я принес энергию куда-то, где она будет использована во зло, в их же интересах. А я знал, что я её заберу и туда её не понесу. И в этом была вся разница. В точности это произошло. Интернет-передача «Суть времени» оказалась безумно резонансной и при том, что она нарушала все правила интернета. Длинные, монотонные, с одного плана снятые фильмы по полтора часа оказались более резонансными, чем веселые игры блогеров. Создалась новая сила, сила в целом… я всегда восхищался перед женщинами, занимающимися политикой, но в целом — мужская и молодая. Каждый раз, когда я приезжаю в Кузбасс, Красноярск или куда-нибудь ещё, Липецк, Орел, я всюду вижу, что коммунистическая партия всё-таки сильно зависима от возраста. Я восхищаюсь людьми старшего поколения, которые удержали какие-то ценности и держат их в течение двадцати лет, но эта организация очень возрастная с соответствующими свойствами. Я прихожу в другой зал, где собирается «Суть времени», там вдвое меньше людей, но это молодые мужчины в возрасте от 20 до 35 лет в основном. Это факт, убедиться в котором можно, просто оглядевшись по сторонам.
Итак, это оказалось создано. Дальше возник вопрос «что это такое будет?» Я стал внимательно следить за тем, что делает КПРФ. В первой передаче, где КПРФ выражало свою позицию, она называлась «Честный понедельник», я спросил Ивана Ивановича Мельникова: «Иван Иванович, в чем дело? Почему, когда Байден хвалит вас и говорит, что „теперь буду работать с коммунистами“, вы не отказываетесь, не осуждаете, не говорите, что так не надо, не дезавуируете эти высказывания? И с кем вы будете: с консерваторами или с либералами, если у вас будет этот выбор?» Ну, понятно, что я имею ввиду под либералами кремлевскими и консерваторами? Иван Иванович не ответил на оба эти вопроса. Я стал ещё внимательнее смотреть за процессом. И всё было для меня готово в момент, когда начались митинги. Митинги готовились заранее. Можно было проследить всё: как создаются узлы, как создается в целом инфраструктура, как тренируют людей, на какие деньги это всё собирают. Это была классическая, предположим, сербская схема, «Отпор» там, это совершенно та схема, которая существовала во всем мире. Опять этот Джин Шарп, человек, который всё время говорит, что он — Ганди. Но если посмотреть на его лицо, то это такой жестокий американец, ни перед чем не останавливающийся, антипод Ганди. Я знаком с Джином Шарпом с 91-го года, когда в Стокгольме Лансбергис и Буткявичус учились у Шарпа перед вильнюсскими событиями, а я сидел в Вильнюсе. Потом Джин Шарп для «мирной» революции привез людей, включая Лансбергиса и Буткявичуса в Вильнюс. Вместе с ними он привез снайперов, это были его снайперы. Я знаю их по именам и 20 лет назад я об этом написал. Через 20 лет крупный литовский политик Палецкис выиграл суд в Вильнюсе, в котором было сказано, что советские солдаты не стреляли в литовцев. Оказались поломаны жизни людей, которые сидели в тюрьме по этому обвинению. Было запрещено это отрицать так же, как отрицать геноцид. И вдруг суд признает: «Да, действительно, стреляли снайперы». Снайперы стреляли с крыш и по армии, и по толпе. И я всё время живу в предощущении того, что это может повториться. Я прямо об этом сказал на «Историческом процессе», на следующий день повторил Жириновский. Мы присутствуем при ситуации, когда всё простроено. Вся эта оранжевая структура простроена полностью. И в сущности им тоже отступать некуда. Им нужно победить, им нужно подтвердить бренд, им нужно подтвердить, что они могут делать свои оранжевые революции везде, в том числе и у нас. И это было понятно как минимум с того времени, когда выходили люди из зала. И уже было совершенно точно понятно, когда в Хельсинки Касьянов создал круглый стол. Он создал его до выборов. И там уже было сказано, что Лия Ахеджакова и Сатаров создадут круглый стол, которому Путин передаст власть. Но там же, если вы внимательно читали эту его «историческую» статью в «Ведомостях», американской, по сути, газете, было сказано, что в круглый стол входит не только Лия Ахеджакова, он сам и Георгий Сатаров, там есть и представители власти, которые сейчас будут анонимные, но «страна узнает своих героев». Это было сказано прямо. О таких вещах говорят люди, которые абсолютно уверены в себе. Они понимали, что всё сделано! И когда началась эта оранжевая революция, когда возник первый митинг на Болотной, представители нашей элиты впали в панику. Молодые ребята, которых безумно обеспечивала власть, казавшиеся такими «мачо», встречались со мной и спрашивали: «Ну, что? (дальше было грубее) Абзац? Да, абзац? Совсем абзац?» Я говорю: «Да, что! Это начало борьбы!» «Да какая борьба?!!» Человек бился в стену головой и говорил: «Абзац! Абзац! Абзац!» Слом был полный, потому что люди знали, что это не тридцать тысяч людей вышли быть недовольными по поводу нечестных выборов, а это огромное государство объявило войну своей колонии и оно эту войну намерено выиграть — и всё!
