Этот процесс подрывает правила функционирования прежде национальных экономик. Во-первых, он ускорил темп внедрения технических новшеств и рационализации до абсурда: производительность растет быстрее общего объема продукции, в результате чего происходит так называемый «рост при потере рабочих мест». Во-вторых, полностью изменилось соотношение сил между капиталом и трудом. Интернационализм, некогда оружие пропаганды рабочего движения против воинствующих правительств и капиталистов, перешел на сторону противника и служит его интересам. Организациям трудящихся, в большинстве своем национальным, противостоит корпоративный Интернационал, который в ответ на любые претензии прибегает к своему излюбленному и безотказно действующему средству — переводу производства за границу. Обещание процветания за счет свободной торговли еще, может быть, и выполняется для вкладчиков капитала и управляющих компаний. Что же касается их рабочих и служащих, не говоря уже о растущей армии безработных, то о них этого не скажешь. То, в чем раньше видели прогресс, оборачивается его противоположностью.
Эта тенденция стала очевидной по крайней мере уже к началу 1990-х. Но тогда же правительства, вместо того чтобы затормозить, нажали на акселератор. Государства Западной Европы организовали свой единый рынок и от Лиссабона до Копенгагена устранили в рамках кампании «Европа'92» почти все барьеры на пути капиталов, товаров и услуг. В ответ PITTA, Канада и Мексика создали Североамериканскую зону свободной торговли — NAFTA. Включение в нее государства со стомиллионным населением к югу от Рио-Гранде стало первым случаем интеграции развивающейся страны в торговый блок такого рода. Одновременно в рамках ГАТТ были сняты последние таможенные ограничения, и в декабре 1993 года предприятия были отданы на откуп международной торговле.
Предполагалось, что все это будет настоящим рогом изобилия для стран-участниц. Например, так называемый Доклад Чеккини — исследование, объемом более чем в тысячу страниц, положившее начало проекту единого рынка Комиссии ЕС в Брюсселе в 1988 году, обещал 6 миллионов новых рабочих мест, снижение бюджетных дефицитов на 2% и 4–5% дополнительного роста[218]. Аналогичные заявления сопровождали учреждение NAFTA и ВТО. На самом же деле все произошло как раз наоборот: единый рынок стал, по словам «Цайт», «кнутом конкуренции», подстегивающим беспрецедентную рационализацию всей европейской промышленности. Число безработных возросло равно как и бюджетные дефициты, а рост замедлился.
В Австрии, которая не присоединялась к рыночной федерации до 1995 года, рабочие и служащие только сейчас начинают пожинать плоды этого объединения. Когда немецкий гигант розничной торговли Rewe в июле 1996 года поглотил австрийскую торговую сеть Billa, почти половина продовольственного рынка страны оказалась под контролем одной корпорации, действующей по всей Европе. С тех пор по меньшей мере треть от примерно 30 000 занятых в сельском хозяйстве и пищевой промышленности этой альпийской республики боится потерять работу. Их продукция едва ли конкурентоспособна на рынке ЕС. Покупатели Rewe платят австрийским производителям только по низким европейским ценам; в противном случае, а это обычная практика, они просто приобретают более качественную продукцию на более выгодных условиях у своих постоянных поставщиков в других странах ЕС.
Североамериканцев точно таким же опытом обогащает зона NAFTA, обещанных благодеяний которой пока не видно. Однако правительства стран, входящих во ВТО, намерены продвигать транснациональную интеграцию и дальше. На очереди в 1996 году еще три соглашения, направленные на освобождение торговли: намечается присоединение Китая ко Всемирному торговому соглашению, предполагается положить конец национальным телекоммуникационным монополиям, и страны ВТО планируют привести в соответствие на минимальном уровне свои официальные правила поступления корпоративных инвестиций из-за рубежа, так что ТНК будут чувствовать себя еще вольготнее, чем сейчас. Генеральный секретарь ВТО Ренато Руджеро даже планирует окончательную всемирную ликвидацию всех таможенных барьеров. Он предложил правительствам стран-участниц к 2020 году аннулировать все региональные соглашения и превратить весь мир в единую зону свободной торговли — план, который, судя по предыдущему опыту, существенно обострит кризис рабочих мест[219]. Несмотря на это, большинство ответственных за экономику политиков от Вашингтона до Брюсселя и Бонна крепко держится за эту схему.
Глобальная западня, по-видимому, наконец захлопнулась. Похоже, что правительства самых богатых и могущественных стран мира являются пленниками политики, которая больше не допускает никаких изменений курса. И нигде люди не ощущают этого острее, чем в самóй колыбели капиталистической контрреволюции — в Соединенных Штатах Америки.
Победа бульдозера
Хуже ничего не бывает. Мертвенно-бледный Джек Хейес сидит на своей тесной кухне и силится сохранить хладнокровие. Он двадцать девять лет проработал токарем и наладчиком в компании Caterpillar, являющейся крупнейшим мировым производителем строительно-дорожных машин и бульдозеров. Он прошел через все взлеты и падения в истории своей фирмы, ее головных предприятия и офиса в Пеории, штат Иллинойс, включая страшные 1980-е, когда «Кат» чуть не обанкротился. Хейес добровольно отработал бесчисленное множество неоплаченных часов, помогая совершенствовать технологические процессы, устанавливать новые, управляемые компьютерами станки и обучать те самые «команды качества» в сборочных цехах, что вернули компании былую мощь. И вдруг, в 1991 году, вспоминает Хейес, когда оборот и прибыль достигли рекордных отметок, руководство объявило войну рабочим. Было объявлено о понижении зарплат на целых 20% и об удлинении рабочей недели на два часа. Поначалу правление компании даже не шло на переговоры. Хейесу и его давним товарищам по работе все было предельно ясно. Вместе со своим профсоюзом, Объединением работников автомобильной промышленности (UAW), они организовали забастовку на всех заводах компании в США. Они не сомневались в своей правоте: в конце концов, справедливость и мораль были на их стороне. Почему рабочие не могли получить свою долю растущих доходов?
Четыре года спустя Хейес так и не знает ответа. Рабочие — члены профсоюза Ката провели ряд забастовок, как путем неявки на работу, так и сидячих, последняя из которых длилась свыше полутора лет. Начавшись как обычная забастовка против распоясавшегося руководства фирмы, она превратилась в наиболее длительную и ожесточенную акцию борьбы трудящихся за свои права в послевоенной Америке. Она обошлась профсоюзу ни много ни мало в 300 миллионов долл., выплаченных его членам за простой, и все впустую[220]. Вечером в воскресенье 3 декабря 1995 года Хейес и его товарищи услышали от руководителя UAW Ричарда Этвуда следующее: «Единственные, по кому реально ударила забастовка, это наши сплоченные и верные члены». Caterpillar была неуязвима, и забастовщикам не оставалось ничего другого, как вернуться на работу. Отработав после этого несколько смен на новых условиях, Хейес все никак не поймет, как такое могло произойти. «Сам бы я никогда не поверил, что фирма может поступить с нами так подло», — говорит он, качая головой.
Под «фирмой» в данном случае подразумевается Дональд Файтс — человек, возглавивший в 1991 году совет директоров компании и пользующийся в американском сообществе предпринимателей таким авторитетом, какого оно удостаивает очень немногих. Ведь именно Файтс продемонстрировал, как раз и навсегда покончить с властью профсоюзов. Действуя как своего рода бульдозер, руководимая им Caterpillar сумела доказать то, что в большинстве индустриальных стран пока еще трудно себе представить: забастовки, даже если они длятся годами и поддерживаются кампаниями и демонстрациями по всей стране, больше не могут вынудить руководство предприятия повысить зарплату его работникам. На самом деле они предоставляют той или иной транснациональной корпорации благоприятную возможность сэкономить на стоимости труда и повысить прибыль при условии, что ее высшее руководство действует с достаточной решимостью.
До начала 1980-х это было немыслимо. Caterpillar была классической американской компанией, производившей все — от гаек и болтов до окончательной сборки на своих собственных предприятиях. Ее отделения по всему миру организовывали производственный процесс примерно так же. Но в 1981 году ее японский конкурент Komatsu начал атаковать рынок США демпинговыми ценами. Это экспортное наступление неизмеримо упрощал предельно заниженный курс иены, усердно поддерживаемый японским центральным банком. Caterpillar начала нести убытки, и ее руководство провело радикальную реорганизацию производства. Менеджеры стали закупать гораздо больше деталей и узлов у мелких поставщиков, зачастую специально для этого созданных. Рабочая сила в этих новых фирмах была, как правило, молодой и дешевой, потому что многие из них создавались в южных штатах, где профсоюзы едва ли способны организоваться. В то же время руководство Ката включило зарубежные предприятия в систему единого планирования и вложило 1,8 млрд долл. в автоматизацию местного производства. Эти мероприятия осуществлялись при содействии профсоюзов, и компании в итоге удалось снова стать прибыльной. Ради повышения производительности UAW даже согласился на особую форму кооперации и смирился с закрытием многих заводов. Это, помимо всего прочего, означало изменения в составе рабочей силы. В 1979 году в корпорации было занято около 100 000 человек, почти половина которых были членами UAW. Восемь лет спустя на Caterpillar работало всего 65 000 американцев, из которых в профсоюзе состояла лишь четверть. С другой стороны, руководство сообщало о повышении прибылей и крупнейшей доле компании на рынке строительного оборудования за все время ее существования.
