По смыслу повествования во всех приведенных случаях вполне можно было употребить русские слова. Допустим, слово «масштаб» давно прижилось, в иных случаях оно вполне на месте и даже незаменимо, но автор пишет «масштаб преследований». Тут хотя бы для поучения других вполне можно было сказать и даже лучше – «размах», «охват» или «широта преследований». Порой даже непонятно, что писатель хочет сказать, например: «после революции 1905 года начались беспорядки». А в ходе революции стояли тишь да гладь и никаких беспорядков, что ли? Или: «Эти страсти подкуриваются „косячками“, подкачиваются „колесами“, поднюхиваются „дурью“. О чем тут? Что за ребусы? Хотя бы о каких „колесах“ речь? Что такое подкачиваться и поднюхиваться? Это „блатная музыка“, что ли? Но, во-первых, она понятна далеко не всем читателям массовой газеты. А во-вторых, к лицу ли это служителю церкви?
И вот загадка века: почему же Господь Бог не одарил своих зело преданных служителей полноценным чувством родного языка? М. Ходанов прилагает к историку Ю. Жукову, с которым спорит, старую мысль: „Язык мой – враг мой“. А мог бы раб Божий и к себе приложить.
* * *
А если приглядеться к суждениям этих писателей о некоторых событиях и явлениях всемирно-исторического масш… значения, то и тут святые отцы порой озадачивают. Да начать хотя бы с очень важного и близкого для них. Отец Михаил уверяет: „Между наукой и религией никаких противоречий быть не может. Каждая занимается своей областью. Наука исследует мир естественный, религия – мир духовный. Антагонизма здесь быть просто не может по причине несовпадения предмета исследования“.
Хорошо. А если противоречий быть не может, то, значит, их и не было. И в доказательство этого автор говорит, что „многие ученые верят в Бога“. Прекрасно! Я хочу согласиться с этим. Но если многие верят, то назвал бы хоть одного. А я вам назову всемирно известных ученых-атеистов: хотя бы Дидро, Вольтер, Гольбах… Дорогого стоят и слова Канта: „Мы нравственны не потому, что есть Бог, а Бог есть потому, что мы нравственны“. Недвусмысленно объяснился и Фейербах: „Моя задача превратить вас из друзей Бога в друзей Человека, из верующих – в мыслителей, из молельщиков – в работников, из кандидатов потустороннего мира – в исследователей этого мира, из христиан, которые, по собственному признанию, являются „наполовину животными, наполовину ангелами“, – в людей, в цельных людей“.
Если обратиться к временам гораздо более близким, то нельзя не вспомнить знаменитого академика Павлова Ивана Петровича, нашего первого нобелевского лауреата (1904), которого нам долго изображали истово верующим. Но вдруг обнаружилось, что это совсем не так. В одном письме на имя главы Советского правительства В.М. Молотова, осуждая притеснения церкви, он заметил: „Я сознательный атеист-рационалист и потому не могу быть заподозрен в каком-либо конфессиональном пристрастии“ (С Кара-Мурза. Советская цивилизация. Т. 1, с. 318). А вот пример и совсем свежий. 15 февраля этого года в связи со своим восьмидесятилетием выступал по телевидению известный ученый, член ряда иностранных академий профессор С.П. Капица, сын знаменитого нобелевского лауреата П.Л. Капицы (1894–1984). На вопрос „Как вы относитесь к священнослужителям?“ юбиляр ответил: „Очень хорошо. Но у меня есть одно маленькое несогласие с ними: они утверждают, что человека придумал Бог, а я думаю, что Бога придумал человек“.
Но были, были, конечно, верующие и среди ученых. Немало можно тут назвать имен, допустим, от великого Ньютона до Анатолия Михайловича Курносова, профессора экологии Православного университета св. апостола Иоанна Богослова, действительного члена двух Российских Академий. Он недавно прислал мне с дружеской дарственной надписью свою только что вышедшую книгу „Да воскреснет Бог…“. В ней он, в частности, решительно выступает против концепций В.И. Вернадского и КЗ. Циолковского. И вот что примечательно. Автор пишет: „Атеисты полагают, что жизнь возникла в результате длительной и случайной эволюции и усложнения неживой неорганической природы. Однако в современной науке отсутствуют какие-либо факты, подтверждающие возможность самопроизвольного зарождения жизни из неживой материи даже при условии, что Солнечная система существует пять миллиардов лет“. Что ж, понятно. Автор разделяет взгляд Ленина: „Точка зрения жизни, практики должна быть первой и основной точкой зрения теории познания“. Но читаем дальше: „В соответствии с учением христианства человек создан Богом“. Прекрасно! Однако почему в первом случае непременно требовались факты, а во втором – о них ни слова. Что, мол, за глупости, какие вам факты! Словно и неприлично о них говорить как о выдумке марксистов. Кроме того, что может наука противопоставить пяти миллиардам лет? Какую модель по силам ей создать, чтобы та оказалась хоть в чем-то равноценна такой глыбе времени?
Коперник свой великий труд „Об обращении небесных сфер“ посвятил папе. Это примерно то же самое, как если бы Маркс посвятил бы свой „Капитал“ Пальмерстону, а я, грешный, свою книгу „За родину! За Сталина!“ – Радзинскому. Но и при такой хитрости публиковать свой труд Коперник все равно боялся. И вышла книга только в 1543 году, это год его смерти. Однако все уловки не спасли ученого от осуждения и католиками, и протестантами, например, – от негодования Лютера: „Этот дурак хочет перевернуть всю астрономию. Но Священное Писание говорит, что Иисус (Навин) повелел остановиться Солнцу, а не Земле“. Кальвин сказал еще яснее: „Кто посмеет авторитет Коперника поставить выше авторитета Святого Духа?“ Никто не посмел. Как на пленуме ЦК КПРФ. „Исключить Николая Губенко из партии, тов. Зюганов? Одобрямс! Единогласно!“ Так вот, прошло почти пятьсот лет, а довод у профессора Курносова тот же, что и у Кальвина: Святой Дух! И хватит разговоров.
* * *
Но главное. Если между религией и наукой нет и не может быть противоречий, то чем же объяснить, что первая на протяжении веков всеми силами препятствовала второй и преследовала самих ученых? Да как! Покруче того, как ныне расправляются с ревизионистами Холокоста, – вплоть до сожжения на костре тех, кто, как Джордано Бруно, не отрекался от своих научных убеждений. А гениального Галилея, величайшего человека своей эпохи, утверждавшего, как и Бруно, что не Солнце вращается вокруг Земли, а Земля – вокруг Солнца да еще вертится, как на балу, вокруг своей оси, бросили в тюрьму, пригрозили пытками и заставили стоя на коленях пролепетать: „Я отрекаюсь, проклиная, и отвращаюсь от названных ошибок и ересей, и клянусь, что никогда более не буду…“ и т. д. И до конца дней он был под надзором инквизиции, ему было запрещено даже видеться с семьей и друзьями… Это было в первой половине XVII века в Италии. А в середине следующего во Франции великий ученый Жорж Бюффон тоже вынужден был под давлением тех же сил прошептать побелевшими губами: „Заявляю, что у меня нет намерения противоречить тексту Писания, я твердо верю во все сказанное там о творении, я отрицаю все написанное в моей книге об образовании Земли и вообще все, что может противоречить повествованию Моисея“.
А как встретила церковь изобретение телескопа? Она же утверждала, что Бог создал семь небесных тел: Солнце, Луну и пять планет. Так во веки веков и должно быть. Но глянули на небо в телескоп – ба! Там еще четыре планеты телепаются. Мало того, разглядели еще, что на Солнце есть пятна. Да это ж идеологическая диверсия! Какие могут быть пятна на том, что сотворил Вседержитель?
Бурю негодования клира вызвала и прививка против оспы, и вакцинация. Это, мол, еретическая затея против Божьего суда. Только Он определяет, кому чем заболеть, кому когда выздороветь или отдать концы, а тут – попытка отменить или превзойти Его всеведение и всемогущество. Не менее страстно церковь выступила и против анестезии. Как можно обезболивать, допустим, роды, если Господь сказал Еве: „В болезни будешь рожать детей“ (Быт 3:16).
Нельзя не упомянуть и знаменитый Index librorum prohibitorum (Индекс запрещенных книг), впервые изданный в 1559 году и прекративший свое существование лишь в 1966-м, совсем незадолго до рождения о. Михаила. Читателям этих книг грозило отлучение от церкви. В числе первых туда были внесены все сочинения, утверждавшие, что Земля вертится, в том числе – упоминавшийся великий труд Коперника. Конечно, сочинениям отца и сына Ардовых это не грозило.
Словом, пожалуй, прав был философ и математик Бертран Рассел (1872–1970), когда писал, что „Религия и наука находятся в давнем противоборстве“, что „теология по большей части была всего лишь организованным невежеством, которое придавало аромат святости заблуждениям, невозможным в просвещенный век“ („Почему я не христианин“. М.,1987. С. 132, 149). Право, Расселу верится как-то больше, чем литератору Ходанову, любимцу „Литгазеты“. И вовсе не потому, что тот – лорд, как великий поэт Байрон, и нобелевский лауреат по литературе, как великий писатель Шолохов.
