Зашуршали опять шины «эмочек», потому что я помню это ощущение, когда подъезжала машина к дому, все просыпались. К тебе или не к тебе? За папой или за братом?
И голод, тот же жмых в кармане, те же оладьи из очисток, пропущенных через мясорубку и пожаренных на рыбьем жире, который назывался витаминизированный. Такая вонища чудовищная! Всё осталось тоже самое.
Было ли разочарование. Конечно, да! Всегда надежда есть. Сейчас вот это случилось, мы победили и начнется что-то новое. А новое не случилось. Всё продолжалось по-старому.
Я сейчас рассуждаю с точки зрения того пацана, который тогда был там, понимаете? Вам судить гораздо острее и серьезнее, чем я.
Сванидзе: Спасибо. Прошу Вас, Сергей Ервандович, Ваши вопросы.
Кургинян: Я согласен со всем тем, что Вы говорите. Естественно, что когда люди возвращаются с войны, это вообще чудовищная трансформация. Человек там был героем, лучшим из лучших, теперь ему нужно заново (и это называется проблема социализации) искать место в новой жизни. Не всегда это место находится. Потерянное поколение. А там в тылу сидят какие-то чайники, которые начинают тобой командовать. Но это ведь всеобщая проблема послевоенной социализации.
А вот не прокомментировали бы Вы вот такие факты. Пожалуйста, доказательство № 30.
Материалы по делу.
Из высказывания писателя Федора Абрамова: «Опьяненные победой, зазнавшиеся, мы решили, что наша система идеальная… И не только не стали её улучшать, а наоборот, стали еще больше догматизировать». Е. Ю. Зубкова. После войны: общество и власть (1945–1952). М. 2001.
Из высказывания писателя Виктора Некрасова: «Победителей не судят!.. Увы! Мы простили Сталину всё! Коллективизацию, тридцать седьмые годы, расправу с соратниками, первые дни поражения». Виктор Некрасов. Через сорок лет. Лондон. 1988.
Из беседы Шарля де Голля с российским послом Владимиром Виноградовым: «Честно говоря, непонятно, почему вы так поступили со Сталиным, умаляете его заслуги, отрицаете его роль. Это, по-моему, был выдающийся человек, и он много сделал для обшей победы, дли возвышения России». В. Ерофеев. Дипломат: книга воспоминаний. М. 2005.
Шарль де Голль — 18-й президент Франции.
Ещё доказательство № 31 сразу. Оно затронет круг проблем и всё.
Материалы по делу.
Из лекции Каролин Жиро: «Во Франции в 1905 году появился закон, согласно которому не имевшие определенного меси жительства инвалиды должны были находиться в приюте. /…/ Когда после Первой мировой войны период нехватки рабочих рук закончился, инвалидов стали считать „обузой для предприятий“ (показательны в этом смысле дебаты по подготовке закона от 24 июня 1924 года об обязательной занятости инвалидов. /…/ В 1968 году вышел закон, ставящий под вопрос юридическую правоспособность инвалидов, что усилило их социальную отъединенность».
«ТумБалалайка», № 7, июнь-декабрь 2000 г.
Каролин Жиро — представитель правозащитной организации «Репортеры без границ».
Из информационной справки радиостанции «Голос России»: «Уже после войны во Вьетнаме по различным причинам (самоубийства, криминал, наркотики, последствия ранений, психические расстройства и др.) потери среди ветеранов составили более полумиллиона человек». 31 июля 2009 г.
Кургинян: Я хочу сказать только об одном, что очень многие проблемы, которые Вы здесь обсуждали, совершенно справедливо, они ведь носят общий характер. Всегда после возвращения с войны есть разочарование, везде есть странная проблема, что делать с инвалидами без рук, без ног, вообще не могут себя обслуживать.
Кантор: Я могу прокомментировать?
Кургинян: Везде существует очень много проблем. Везде есть этот вьетнамский синдром…
Дуров: Меня не интересует везде, меня интересует у меня! Какое мне дело до везде? Что Вы говорите тоже?
Кургинян: Всё, понял.
Дуров: Какое мне дело до везде? Везде они разберутся. Слова де Голля для меня ничего не стоят, а слова Астафьева для меня стоят. Вот и вся правда.
Кургинян: А слова Абрамова?
Дуров: И Абрамова тоже самое!
Кургинян: Чем Астафьев отличается от Абрамова?
Млечин: А чем Абрамов противоречит Астафьеву?
Кургинян: Абрамов говорит о том, что «мы были в восторге».
Млечин: Да догматично он говорит.
Кантор: Сергей Ервандович, а в следующий раз он говорит о том, что произошло потом.
Кургинян: Правильно.
Кантор: Да, в 46-м году ему, Сталину…
Кургинян: А потом они разочаровываются, конечно.
Кантор: Он говорит, что они простили ему в опьянении. Эта цитата, приведенная Вами честно.
Кургинян: Да, да.
Кантор: Насчет инвалидов во Франции. Вы случайно не помните, где размещались инвалиды Первой и Второй мировых войн во Франции?
Кургинян: В домах-приютах.
Кантор: В Париже. Там музей гвардии и Дом инвалидов, созданный ещё Наполеоном.
Кургинян: Давайте я Вам расскажу, как вообще… Я занимался этой темой со средних веков. В монастырях размещались всегда. Везде существует проблема, люди приходят назад, им надо социализироваться. Везде есть проблема!
Сванидзе: Сергей Ервандович, Ваша позиция ясна. Позвольте Льву Константановичу…
Кургинян: У Вас другое отношение?
Дуров: У меня? Конечно, другое. Я уже высказал свое отношение.
Кургинян: Что Вам не важно, как это происходит в других местах?
Дуров: Ну, почему. Зачем же так! Вы мне не подтасовывайте.
Кургинян: «Какое мне дело!»
Дуров: Вы очень демагогически разговариваете. Странный Вы человек. Вы упираетесь! «Это вот правда или неправда? Правда или неправда?»
И правда, и неправда!
Я живу в России, в этой стране. Когда я жил в Советском Союзе… Меня в первую очередь волнует история моей страны. В первую очередь! Я и про Мюрата Вам расскажу и про Наполеона расскажу, и где он лежит, Наполеон, и почему он там, а не там. Это всё мы знаем, это всё азбука! Но это совершенно не опора для того, чтобы оправдывать то, что происходило у нас в стране. Ни общее положение во всем мире никак не оправдывает того, что происходит у нас.
Вы упорно… Я много передач смотрел с Вами. Там «за Родину, за Сталина». Вы хоть раз видели солдата, вылезающего из окопа, который кричал «за Родину, за Сталина»? «За Сталина»?
Кургинян: Мой отец это кричал, был политруком взвода.
Дуров: Ложь! Он не кричал!
Кургинян: Вы не имеете права говорить, что то, что говорил мой отец, что это ложь! Тогда я вынужден очень сильное определение дать в Ваш адрес.
Дуров: Я знаю, что говорит Астафьев, что говорит Абрамов и что говорит Некрасов…
Кургинян: Мне гораздо важнее, что говорит мой отец!
Дуров: Хорошо, я прошу прощения у Вас.
Кургинян: Пожалуйста.
Дуров: Прошу прощения. Когда Вы вылезаете из окопа и первая пуля Ваша, какой Сталин? «Мама» кричали и мат, только одно, иначе ты не выживешь!
Кургинян: Это же не так!
Дуров: Это правда!
Кургинян: Откуда Вы это знаете?
Дуров: От Астафьева, от Абрамова, от Некрасова.
Кургинян: А я знаю из других источников, из своей семьи, от десятков друзей моего отца, что они кричали. Почему это не источник? И здесь ещё сидят люди, которые знают.
Сванидзе: Сергей Ервандович, фронтовики есть во многих семьях, в том числе и в моей. И я должен подтвердить то, что сейчас говорит Лев Константинович. Ни одному солдату, который идет на смерть, в последнюю, может быть, атаку в своей жизни, не придет в голову поминать имя генерального секретаря. Неужели Вы этого не понимаете? Неужели Вы с этим не согласны?
Бялый: Это неправда! Это неправда!
Сванидзе: Это говорили политруки, это говорили иногда взводные командиры. Да, потому что им было приказано. И следили за тем, что они скажут. А солдаты вылезали с криком «мама» и с матерной руганью. И с ревом просто, потому что
Кургинян: Николай Карлович, мы все свято храним память наших семей. И миллионы семей хранят эту память. Вы нашу память не трогайте! А мы вашу!
Сванидзе: Поэтому не нужно официальный лозунг «за Родину, за Сталина» вставлять в уста советских солдат.
Кургинян: Я Вам снова говорю: мы уважаем память ваших семей, а вы не трогайте память наших!
Сванидзе: Я никого не трогаю. Речь идет не о семьях, речь идет о Сталине. Не Сталина поминали в последней атаке, а мать родную.
Кургинян: Николай Карлович, сейчас миллионы людей будут смотреть и очень многие знают, что это было так!
