Размышления о пленке. Бордюжа
Немалую роль в начавшейся против меня борьбе сыграли Хапсироков и Бордюжа. Особых иллюзий по поводу человеческих качеств первого из них я не питал, но вот участие во всем этом Бордюжи меня очень огорчило. Этот человек мне поначалу откровенно импонировал. То, что он пошел на откровенную провокацию, стало для меня неприятной неожиданностью.
Бордюжа очень долго «вилял» на допросах. В первый раз он выдвинул вообще абсурдную версию, что пленку он нашел у себя на столе. Представьте себе: в Кремле кто-то что-то подбрасывает. Представили? Вот и я тоже никак не могу этого представить.
Но даже если и предположить, что такое все же случилось, в первую очередь Бордюжа должен был подумать о правовой стороне дела. А правовая сторона вопроса состояла в том, откуда взялась эта пленка? Насколько она достоверна и какие цели ставят перед собой люди, которые эту пленку тебе «подбросили»? Насколько все законно?
Он должен был посмотреть в Конституцию России. Даже если исходить из того, что эта пленка меня касается (или не касается), идет ли речь о Скуратове или о другом человеке, в любом случае эту пленку пытались идентифицировать со мной. Говоря юридическим языком, в любом случае речь шла о «разглашении мнимых или подлинных обстоятельств» моей личной жизни. Когда говорят, что вот, дескать, Скуратов все на личную жизнь напирает… А коли так, не значит ли это, что я признаю правдивость заснятого на этой пленке? Да ни в коем случае! Я не признавал и не признаю, что увиденное миллионами телезрителей на ночных экранах своих телевизоров – эпизод из моей жизни. Нет и еще раз нет!
Обстоятельства личной жизни – те, что на пленке, или любые другие – могут быть подлинными, но они также могут быть и мнимыми. Это означает, что, несмотря на то что на пленке заснят другой человек, ее содержимое идентифицируется именно со мной и ни с кем другим! Поэтому Бордюжа, получив пленку, в первую очередь должен был бы спросить: при каких обстоятельствах она получена и насколько законна эта запись?
В Конституции России прописаны нормы, касающиеся тайны частной жизни человека и его личной неприкосновенности, и указано, что распространять такую информацию без его разрешения нельзя. Есть нормы, устанавливающие ответственность за сбор такой информации.
Как лицо официальное Бордюжа должен был соблюсти хотя бы видимость законности! Как человек, пусть даже элементарно знакомый с юридической наукой, Бордюжа не имел права публично распространять изображенное на пленке. При любых обстоятельствах ее содержание уже само по себе является грубейшим вмешательством в интимные подробности личной жизни человека. И здесь нет разницы, идет ли речь обо мне или о ком-то другом – это все равно, что (да простят меня за сравнение) делать видеосъемку человека, сидящего на унитазе.
Бордюжа, если бы он действовал по закону и кодексу офицерской чести, должен был либо уничтожить анонимную видеопленку, либо позвонить мне и сообщить, что, дескать, принесли вот такую пакость. Но как соблюдать закон, если цели преследуются совсем другие?
Бордюжа ничего этого не сделал. Как человек, как военный он, с моей точки зрения, этим поступком себя дискредитировал. И в первую очередь тем, что согласился участвовать в этой провокации. Проще говоря, выполнил заказ «семьи». Не знаю, осознал ли он свою ошибку…
Наверное, все же что-то понял, поскольку начал юлить, лгать. Как я уже сказал, на первом допросе он «признался», что нашел пленку на столе. Потом, поняв абсурдность своего заявления, – кто же может подкинуть пленку главе президентской администрации? – признался, что получил ее от начальника собственного секретариата. Следствие, кстати, так и не удосужилось допросить этого человека… Ну а позднее, в кулуарных разговорах, в беседе с одним из знакомых мне людей, Бордюжа честно сознался, что пленку ему вручил сам Ельцин. Вот это уже было, как говорится, ближе к истине.
Я убежден, что Бордюжа не тот человек, который взял бы на себя такое серьезное решение, как шантаж Генпрокурора и попытку его освобождения от должности, – он действовал с санкции и благословения Ельцина. Лишним подтверждением тому служит тот факт, с какой быстротой было подписано мое заявление об уходе: в 16 часов мы с Бордюжей встретились, около 17.30 разошлись, а рано утром, когда я к нему приехал еще раз, Ельцин уже заявление подписал. Ясно, что президент этого заявления ждал с нетерпением.
То, что Бордюжа способен говорить неправду, я убедился еще раз после того, как мне на глаза попалось его интервью газете «Московские новости» (№ 47, 2000 г.). Речь здесь идет не о простой «забывчивости», а о достаточно принципиальной позиции, основанной на смеси достоверных и ложных фактов. Недаром же говорят: «Лучшие сорта лжи сделаны из полуправды».
Беседуя с журналистом, Бордюжа дофантазировался до того, что, дескать, я сразу же после просмотра в его кабинете видеопленки сознался, что видеокассета «моя» (очевидно, он хотел сказать другое – на ней запечатлен я). Что он чуть ли не обвинил меня в том, что я «прекращал под давлением какие-то дела»… Что тут говорить – ложь – она и есть ложь. На момент нашего разговора пленка не имела для Бордюжи существенного значения. Его интересовало совсем другое: что мне удалось выяснить по делу «Мабетекса»? Какая компрометирующая информация у меня есть на Бородина, чьим близким другом он был?
Но самой откровенной ложью в этом интервью было утверждение Бордюжи о том, что он «не предлагал» мне уйти с должности Генпрокурора. Получается, что он пригласил меня на чашечку чая?!
На самом же деле все было тщательно продумано и отрежиссировано. После того как я написал заявление на имя Ельцина, Бордюжа предложил мне еще одну «домашнюю заготовку» – написать письмо на имя Егора Строева с просьбой рассмотреть вопрос на Совете Федерации без моего участия. Это был тщательно спланированный и выверенный ход, который вполне мог бы пройти, если бы не «бдительность» членов Совета Федерации. Ну и напоследок Бордюжа задается вопросом: «Может, кто мне напомнит, какие Скуратов дела коррупционные раскрутил? Или представил сведения, как, пользуясь госпрограммами, обогащаются частные банки и коммерсанты, чьи фамилии у всех на слуху? Не помню такого».
Ну просто девичья память какая-то у руководителя президентской администрации. А как же расследованное и доведенное до суда дело Роскомдрагмета во главе с его председателем Бычковым? А дело председателя Госкомитета по статистике? Дело в отношении первого заместителя министра внешнеэкономических связей Догаева? Дело первого заместителя министра финансов РФ Петрова, незаконно прекращенное уже после моего отстранения? Дело губернатора Вологодской области Подгорного и губернатора Тульской области Севрюгина? Дело в отношении первого заместителя министра обороны Кобеца? Дела банкиров Смоленского и Ангелевича, министра юстиции Ковалева и многие другие? Мало разве? Наконец, нельзя забыть и дело в отношении Березовского, и угробленное во многом не без участия самого Бордюжи дело «Мабетекса»…
Интересно проследить и за переменой позиции Бордюжи в отношении материалов по дефолту 17 августа 1998 года и деятельности Центробанка. На коллегии МВД России в январе 1999 года я ему рассказал об этих материалах, и мы договорились о том, что причины и последствия дефолта целесообразно обсудить на заседании Совета безопасности. Бордюжа согласился. Но через месяц поменял свою позицию, вольно или невольно оказавшись в одном лагере с Дубининым и Березовским, категорически выступавшими тогда против каких бы то ни было расследований Генпрокуратуры и тем более рассмотрения этого вопроса на Совете безопасности.
Однако вернемся к тем драматичным для меня минутам.
Да, я подписал требуемое Бордюжей заявление. Сейчас я понимаю, что это было моей ошибкой. Единственное, чем я могу оправдать себя, – тем, что в тот момент меня подвел эффект неожиданности, то смятение, в котором я находился после просмотра этой гнусной видеозаписи. Я никогда не признавался, что мужчина, заснятый на пленке, – я. И утверждение Бордюжи о том, что я ему во всем сознался, высказанное им в интервью газете «Московские новости», – ложь. Ничего этого не было, здесь Бордюжа просто выгораживает себя.
Конечно, если бы у меня было побольше опыта, если бы я знал заранее, зачем меня вызывают, что за обвинения и какие «доказательства» мне будут предъявлены, разговор, естественно, я бы построил по-другому. Надо было вначале спросить: «Откуда у вас эта пленка? Если вы не ответите, я больше с вами разговаривать не намерен, сейчас же еду в прокуратуру и возбуждаю против вас, господин Бордюжа, уголовное дело по статье «клевета и шантаж»». Хотя может быть и хорошо, что я по такому пути не пошел, поскольку они сделали бы что-то другое – открыли бы где-нибудь за границей на мое имя фальшивый счет, и тогда меня реально взяли бы под стражу. Или, что еще хуже, воздействовали бы физически. Я всегда буду помнить, как выкидывали из прокуратуры Степанкова: для того чтобы он освободил кабинет Генпрокурора, приехала рота автоматчиков…
