Ознакомительная версия.
Боюсь, будет то же самое, что в советское время: срывал урок, оскорблял память павших. Пусть родители явятся в школу! Ну, явлюсь в школу. И скажу, что главная проблема не в том, отравила ли Зина суп в котле. Главная проблема в том, что сегодняшнее патриотическое воспитание продолжает чудовищную практику советской пропаганды: прячет смертельные провалы государственной политики за смертями мальчиков и девочек.
Типичная «патология» тоталитарных государств – потеря памяти, отмечает социолог и культуролог Томас Шерлок в исследовании «Исторические нарративы и политика в Советском Союзе и постсоветской России»: «Потеря памяти принимает наибольшие масштабы в идеологически единых и организационно мощных тоталитарных режимах, просуществовавших более одного поколения. <…> Даже если режим не верит в собственную пропаганду, он все равно может попасть в ловушку своей риторики, отказываясь подвергать сомнению мифы, которые препятствуют самооценке» (М.: РОССПЭН, 2014. с. 28, 29).
Мне известна только одна публикация, в которой школьники восстанавливали реальную память своей семьи: расспрашивали бабушек и дедушек, переживших детьми оккупацию. Это книга «Дети войны», составленная Аркадием Глазковым и выпущенная в 2000-м году Смоленске Государственным педагогическим университетом (крохотным тиражом). Педагоги помогли ребятам составить вопросы, и внуки впервые услышали о том, что пережили их бабушки и дедушки – поколение, всю жизнь молчавшее о своем детстве. В книге несколько разделов: «Черные дни оккупации», «Помогали партизанам», «Детство в концлагере», «Приближали победу». Живые, страшные, далекие от мифологии свидетельства детской памяти о недетском опыте. О том, как десятилетнюю бабушку со всей семьей вели на расстрел за помощь партизанам, но вмешался староста и сумел уговорить немцев: расстреливать не стали, но дом сожгли. О том, как партизаны организовали детей 11—14 лет в отряды для сбора оружия, оставшегося после боев, и о том, какие ужасы дети видели, пока собирали. А некоторые и подрывались. О том, что и немцы были всякие: были и такие, что кормили детей на полевой кухне. О том, как двенадцатилетнюю бабушку взяли заложницей, потом отправили в концлагерь, а потом в немецкую семью работницей. О том, как повесили прадедушку. И о многом, многом другом.
В 2015 году вышел сборник «Дети войны Народная книга памяти» (М.: АСТ. Тираж 3 000). Дойдет ли эта откровенная книга до школьников? Про яд в супе и сотню похороненных эсэсовцев книжки выходят по-прежнему. Авторы попросту списывают у Смирнова и Солодова. Вот, например: «Рассказы о юных героях» – М., 2015; Нина Ефремова. Юная подпольщица Зина Портнова. – СПБ, 2012.
В современной школе абсолютно, никак и никогда не говорится о героических попытках детей протестовать против преступлений коммунистического режима. Хотя существовали в немалом числе молодежные подпольные объединения марксистской и немарксисткой направленности. Полная, непроглядная потеря памяти. В новом веке стали известны и примеры личного жертвенного бесстрашия— из рассекреченных документов Верховного суда и Прокуратуры. Почему мы не вспоминаем подвиг ярославского десятиклассника Вити Лазарянца? Он гласно и публично требовал вывода советских войск из Венгрии. Я думала, что в те дни протестовать не решился никто. Оказывается, решился семнадцатилетний мальчик: «Лазарянц признан судом виновным в том, что 6 ноября 1956 года у себя на квартире изготовил лозунг „Требуем вывода Советских войск из Венгрии“ и вышел с ним на демонстрацию трудящихся г. Ярославля. Следуя в колонне демонстрантов-школьников по Советской площади, Лазарянц развернул указанный лозунг и пронес его перед трибунами» (Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953—1982 гг. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР. – М.: Материк, 2005. с. 221).
Витю арестовали, против него возбудили уголовное дело по статье 58—10. Но мальчик так и не признал себя виновным. Он говорил: «Я имею право протестовать» (с. 221). Это поразительно. Советскому ребенку неотступно внушали чувство вины, пресекающее всякую мысль о протесте. Советская власть ему все дала, он навечно в долгу перед Родиной, пионеры-герои за него умерли, он окружен отеческой заботой государства, которое в тяжелейших условиях прокладывает путь в коммунизм, воплощая вековой идеал человечества. И так далее. Витя был один против этой многотонной пропаганды – и устоял. Лично я, например, не устояла, во мне представления о законности и правах человека разрушены. Точнее, в уме я стараюсь держаться за них, но в шкуру мне с детства впечаталось клеймо вины и бесправия.
Из опубликованной справки прокурора отдела по надзору за следствием выясняется характерная подробность: Витя слышал, что взрослые шепотом осуждают вторжение в Венгрию, но не осмеливаются сказать об этом вслух. Он никого не выдал, утверждая, что разговор подслушал… в магазине. Прокурорский надзор постановил, что юного протестанта осудили правильно, но в опубликованном документе не сказано, сколько лет ему дали. А в какой школе Витя учился? Знают ли о нем сегодняшние ученики его школы? Делают ли доклады о его героическом порыве? Нет.
По принципу советского коллективизма должны были пострадать его родители и руководство школы. Отчаянный мальчик высунулся, погубил себя и подвел всех. Представление о гибельности и бесплодности протеста было повсеместным и передавалось детям как «конечный вывод мудрости земной».
«Мои родители, не будучи партийными, придерживались одного убеждения: тягаться с властью – все равно, что садиться на горячую плитку или ночевать в снегу» (А. Г. Интервью 3. Личный архив автора).
«Мои родители боялись всего. Это были настоящие, навсегда, на всю жизнь напуганные сталинским террором совслужащие. Главным наставлением, которое я получал от них, было „не высовывайся!“» (М. С. Интервью 9. Личный архив автора).
Сегодняшние школьники не вспоминают и детей ГУЛАГа, к которым относится и моя собеседница А. Б., родившаяся в лагере. Документы публикуются – вот, например: Дети ГУЛАГА: 1918—1956. – М., 2002; Дети ГУЛАГа: Книга памяти жертв политических репрессий. – М., 2012. Известны ли они ученикам? Нет. К сожалению, неизвестны они не только ученикам, но учителям и родителям тоже.
«Книги памяти – одна из опорных точек памяти о сталинизме. Эти книги, издающиеся в большинстве регионов России, образуют сегодня библиотеку объемом почти в 300 томов, – отмечает Арсений Рогинский. – В них содержится в общей сложности более полутора миллионов имен казненных, приговоренным к лагерным срокам, депортированных. Это серьезное достижение, особенно если вспомнить сложности доступа ко многим нашим архивам, хранящим материалы о терроре. Однако эти книги почти не формирует национальную память. Во-первых, это – региональные книги, содержание каждой из которых по отдельности являет собой не образ национальной катастрофы, а, скорее, картину „местной“ беды. Во-вторых, это – почти не публичная память: книги выходят крошечными тиражами и не всегда попадают даже в региональные библиотеки. Сейчас „Мемориал“ разместил в Интернете базу данных, которая объединяет данные Книг памяти, пополненные некоторыми данными МВД России, а также самого „Мемориала“. Здесь более 2 миллионов 700 тысяч имен. В сравнении с масштабами советского террора это очень мало, на составление полного списка, если работа будет продолжаться такими темпами, уйдет еще несколько десятилетий» (https://goo.gl/lNWMhN).
Я благодарю Марка Солонина, который посоветовал мне обратиться к этому докладу и присоединяюсь к мысли, которую он высказал: «Память о сталинском терроре формируется как память об ужасах и страданиях жертв (уж не затем ли, чтобы запугать нынешнее поколение?), но никак не память о борьбе» (электронное письмо от 15 августа 2015 года. Личный архив автора).
Катарина Бейкер и Юлия Гиппенрейтер в середине девяностых годов начали исследовать влияние сталинских репрессий на жизнь семей, проведя глубинные интервью третьего поколения, то есть внуков репрессированных. «У большинства родителей респондентов детство проходило в обстановке тревоги и страха. Взрослые старались не говорить об аресте и категорически запрещали детям обсуждать случившееся за пределами дома. Атмосфера тайны и страха была перенесена ими в собственные семьи. По свидетельству многих испытуемых, им в детстве говорили про репрессированных бабушку или дедушку, что те просто «умерли», что дедушка «погиб на войне». Большинство внуков узнали правду только подростками, часто много лет спустя после амнистии. В ряде случаев открытие этих тайн произошло много позже, когда внукам было более 30 и даже сорока лет. Если некоторые внуки остро возмущались долгим сокрытием от них правды, то другие, видимо, привыкли быть безразличными к истории семьи. Так, одна испытуемая не только ничего не знала о репрессированном деде, но и не заглянула в справку об амнистии, которую получила ее мать. По словам другой испытуемой: «Копать корни было не принято, вдруг докопаешься до чего-нибудь не того…«» (Катарина Бейкер, Юлия Гиппенрейтер. Влияние сталинских репрессий на жизнь семей в трех поколениях. – В кн.: Обыкновенное зло: исследование насилия в семье. – М.: Эдиториал УРСС, 2003. с. 56—57).
Ознакомительная версия.
