При этом они сами бывали в заграницах и видели, как бунтуют луддиты, чартисты и прочие карбонарии. И не могли не отдавать себе отчет в том, что этим бунтовщикам — иногда, чрез большие жертвы, не в полном объеме, со страшным скрипом, пердячим паром — но удается все-таки добиться своего! А у себя дома приходится мириться с тем фактом, что народ, вполне способный на безбашенную отвагу в битве с внешним врагом, втоптан в совершенную безропотность.
А еще ж у них у многих были свои рабы, да-с. И как-то не получается одновременно конституция и севрюжина с хреном, и на свободу рабов отпустить, и свое благосостояние сохранить. Да и их благосостояние тоже.
В общем, они выдумали себе копинг-технику… да-да-да! Именно! Они сочинили концепт русского народа как коллективного Христа, народа-мученика, искупающего грехи «безбожной бездуховной Европы».
Тут-то Тютчев и выблевал свое знаменитое:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
Вот это самое распространенное мнение русских о себе. Россия богоподобна, точка. Ее пути, как и Господни, неисповедимы, но она страдает всем во искупление.
Тут встает вопрос — если русский народ Коллективный Христос, то кто же, ять, коллективный Пилат? Ответ, казалось бы, очевиден — элита, верхушка, царь и нобилитет, но для славянофилов, тогдашних русских националистов, царь был священной коровой. Поэтому они винили во всем… Бинго! Бездуховный запад, ради гонки с которым бедняжки-цари вынуждены были построить государство-машину по немецкому же образцу. Ну и евреев еще, куда ж без этого.
А теперь печальное резюме. Нет никакой загадки в загадочной русской душе. Есть нарциссические «качели» между подсознательно переживаемым ничтожеством и грандиозными претензиями. Токсический стыд за соучастие в угнетении и попытка вытеснить его в подсознание, раздувая мессианские фантазии.
И да. Эта нарциссическая диссоциация между грандиозностью ложного «я» и переживаемой ничтожностью реального характерна для большинства обществ раннего модерна. Не только в России интеллигенция пыталась раздувать национальное эго, чтобы закрыть зияющее осознание своего отставания от Запада — то же было в Турции, Польше, Китае, Японии и где только не. Почему? Потому что национальные элиты первыми впадали в нарциссический соблазн. Им же нужно было как-то объяснять себе тот неловкий факт, что женщины на фабриках умирают от 16-часовой работы в то время как они развлекаются европейскими нарядами, блюдами и танцами. Кто первый в ограблении своего народа — то и больше нуждается в грандиозном нарциссическом оправдании.
С нациями это работает так же, как и с личностями. Имеется жалкое положение народа и переживаемый народом стыд. Имеется способ выбраться из этого жалкого положения — трудоемкий, длинный и болезненный (особенно для национальной элиты, рискующей утратить свои привилегии при смене социальной формации). Имеются соседние народы, которые живут лучше. И невероятный соблазн сказать: да, может, они и живут лучше — но мы сами по себе лучше! Мы живем хуже — потому что, в отличие от них, не заботимся только о своем корыте, мы духовные, жертвенные, честные и скромные, и преданные заветам отцов. Мы счастливы в нашей бедности. Стяжать богатство мы могли бы легко, но мы не хотим, богатство нас испортит. Бедность делает нас гордыми и стойкими.
В реальности бедность не делает человека сильным. Она делает его жестоким. Русская литература полна лютых зверств, но авторы зачастую нарциссически слепы или снисходительны к ним, даже когда описывают их собственной рукой. Достоевский описывал невероятную бедность, истязания детей, алкоголизм и проституцию — и ему это не мешало превозносить русское великодушие, «Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный дар, родившийся вместе с народом и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет неповрежденный, в сердце этого народа».
Ишосукахарактерно — Достоевский ни на йоту не задумывается о том, что великодушие — черта, которая требует развития и культивации. Оно должно открыться «стихийно», уцелеть «неповрежденным» чудесным образом — а не быть воспитанным сознательно.
Интересно, почему же великодушие русское еще не открылось в своей неповрежденности, а? Кто знает?
Спонтанная, чудесная трансформация из гадкого утенка в прекрасного лебедя — типичная нарциссическая фантазия. Нарцисс никогда не фантазирует о том, как он создаст в себе добродетель — зачем, он и так совершенен! Это совершенство должно только открыться миру. Русский народ не нуждается в «возделывании разума» — он уже народ-богоносец! Тут и захоти, а не скажешь лучше, чем самый народный писатель, Максим Горький: «В творениях мещан на эту тему есть много любопытного, но самое замечательное в них — соединение таланта с какой-то истинно восточной ленью ума и татарской хитростью, которой мещане прикрывали эту лень мыслить смело и до конца яркопестрыми словами восторга пред народом. Немой, полуголодный, безграмотный народ, по уверению мещан, был призван обновить весь мир таинственной силой своей души, но для этого прежде всего требовалось отгородить его от мира высокой стеной самобытности, дабы не коснулся его свет и воздух Запада. Он, еще недавно награда вельможам за придворные услуги, живой инвентарь помещичьих хозяйств, доходная статья, предмет торговли, вдруг стал любимой темой разговоров, объектом всяческих забот о его будущей судьбе, идолом, пред которым мещане шумно каялись во грехах своих.»
Впрочем, такого рода интеллектуальная порка впрок не шла: обычно ответом на нее было впадание в самоуничижение, сбор нарциссической поддержки, а затем — новое раздувание грандиозного эго, которое, как правило, кончалось позорным проигрышем очередной «маленькой победоносной войны». Один из таких фэйлов плавно перешел в Октябрьскую революцию — или, вернее, в Февральскую революцию и Октябрьскую контрреволюцию.
И это что-то изменило? Ни хрена! Нарциссы никогда ничему не учатся, потому что не могут вообразить себя несовершенными и нуждающимися в науке. Русский народ остался коллективным Мессией, только новой Благой Вестью стала Всемирная Революция.
Конечно, и эта миссия провалилась. А что у нарцисса не проваливается?
Вот есть такое популярное мнение, что русских спортили и сглазили большевички. Из которых, конечно же, большинство было евреями, дадада. Черта с два. Это началось задолго до Ленина. Задолго до Петра (который сам был грандиозным нарциссом, куда правду денешь). Миф о «Третьем Риме» — не причина, но следствие веры в то, что русские есть единственный «истинно христианский народ» на земле. Эта нарциссическая раздвоенность коренится глубоко в татарских временах, но я не буду углубляться аж туда. Давайте сконцентрируемся не на причине, а на следствиях.
Итак. Самопрезентация русских в их же современном фольклоре противоречива: черты и свойства не очерчиваются четко как позитивные или негативные, при этом именно негативные черты выпячиваются и преподносятся как некий особый предмет гордости. Это похоже на подсознание нарцисса, куда загнано ощущение собственного ничтожества.
В классической литературе эти недостатки оттеняются и перекрываются противоположными добродетелями, превозносимыми сверх всякой меры. Нередко русских при этом порицают за пороки — но и пороки носят эпический, былинный характер. Это здорово смахивает на цикл самовозвеличивания-самоуничижения.
Ну а что насчет литературы модерна? От 1900 года и дальше?
Ну, от книг революционной и сразу-после эпохи — «Конармии», рассказов Шолохова и «Тихого Дона», «Как закалялась сталь», «Разгром» и проч., у меня два впечатления: а) это чудовища; б) они вполне довольны таким положением дел.
Думаю, это было неизбежно. Когда народ начинает всерьез считать себя богоподобным, он скатывается туда, куда скатился и самый знаменитый персонаж, впервые заявивший о своем богоподобии. Падение Российской Империи было грандиозным — но большевики восстановили Империю и вновь спустили ее на воду вместе с нарциссизмом, потому что куда ж без главного двигателя-то. За 73 года их правления этот двигатель окончательно пошел вразнос. Отрыв от реальности и самоуничтожение народа, как следствие, пошли эпическими темпами. Именно при большевиках наконец стало ясно, что быть русским — означает быть никем, всего лишь материалом для великих социальных экспериментов. Сам концепт народа-мученика раскрутился на всю железку: счет убитым, замученным и погибшим в войнах пошел на миллионы, причем даже миллионы можно подсчитать с точностью до «плюс-минус лапоть». Ценность человеческой жизни упала в ноль, но величие Первого Государства Рабочих и Крестьян возросло до абсолюта. Если бы Сталище не изволило сдохнуть, черт знает что могло бы стрястись.
