Надо лишь понять, кто или что в данном конкретном обществе главная сила. Примкнуть к ней. Слиться. Вобрать в себя ее адреналин. После КГБ такой силой для Путина станет мэр Ленинграда Собчак. После Собчака – президент России Борис Ельцин. А потом Путин, исходя из этой своей философии, определит себя как главную во всех смыслах силу в России и будет искренне обижаться, когда кто-то в государстве станет самостоятельно демонстрировать свои политические бицепсы вместо того, чтобы «быть в команде».
Размышляя о таком сугубо практичном подходе Путина к службе в КГБ, я отнюдь не забыл о его первичных мотивах – «романтике разведки». Ведь и сам Владимир Владимирович об этом вспоминает: «…книги и фильмы типа «Щит и меч» сделали свое дело. Больше всего меня поражало, как малыми силами, буквально силами одного человека, можно достичь того, чего не могли сделать целые армии. Один разведчик решал судьбы тысяч людей».
Путина в данном случае понять можно. Я и сам недавно был буквально заворожен, когда легенда отечественных спецслужб руководитель нелегальной разведки КГБ СССР Юрий Иванович Дроздов рассказал мне, как в начале 1960-х ему пришлось обрести нового «родственника» в лице легендарного разведчика Рудольфа Абеля, чтобы помочь ему выбраться из американской тюрьмы:
– Когда мне сказали, что я должен принимать участие в операции по возвращению Абеля, у меня были только документы легального сотрудника, то есть мне надо было как-то документироваться. И вот однажды, возвращаясь с одного задания из Западного Берлина, я прочитал на железной ограде полуразрушенного дома: «Доктор Дривс Ю.». Про себя подумал: «Вот уже и фамилия есть и адрес. И главное, что этот адрес в Западном Берлине». И когда зашла речь о том, какие мне документы делать, чтобы стать «родственником» Абеля, принять участие в этой комбинации и в переписке с Джеймсом Донованом (в то время нью-йоркский адвокат Абеля. – Авт.), я назвал эти имя-фамилию и адрес в ГДР. Так и сделали.
А в Германии тогда было правило: для того, чтобы участковый полицейский мог видеть, кто где живет, необходимо было на доске, так называемый «Тихий портье», написать свою фамилию и повесить на забор рядом с домом или рядом с дверью в дом. Американцы дали задание проверить «мой» адрес своему «источнику», который задание выполнил, нашел это здание, хотя очень боялся территории ГДР, на которой располагался Западный Берлин. Я потом читал его рапорт американцам.
Во время операции мне приходилось разговаривать с Донованом, встречать-провожать его – мы даже распили с ним бутылку вина, и позже в мемуарах он написал: «У Дривса были большие волосатые руки». (Смеется.) Я долго думал: «Разве у меня волосатые руки?»
…Что ни говори, ради таких моментов в жизни стоило идти в разведку. Но в том-то и дело, что у героя нашей книги с романтикой разведки как-то не сложилось. Виноват ли в этом сам Владимир Владимирович с его сугубо «лидерско-силовым» взглядом на мир, или ему оказалось достаточно пользоваться властью, которую ему давала заветная корочка КГБ, и желание настоящей шпионской карьеры как-то само собой ушло, не знаю. Но факт есть факт: «решать судьбы тысяч людей», как ему грезилось в юности, в КГБ Путину не довелось.
Не исключаю, что причина и в самой организации, с которой решил связать жизнь Путин. Дело в том, что в КГБ амбициозность считалась непрофессионализмом, а лидерские качества – вредными. Сотрудник КГБ должен был максимально не выделяться, а добиваться своих целей незаметными способами. Путин отлично усвоит эти правила и применит их позже, уйдя из КГБ. И тогда миру останется только недоуменно охать: а Путин, гляди-ка, сам для своей карьеры ничего не предпринимал, а вон в какие люди вышел.
Разумеется, это было не так. Впрочем, к этому крайне интересному качеству путинского характера мы еще обязательно вернемся.
Ну и стоит добавить, что если во дворе или в школе Путин добивался главенствующего положения в том числе и потому, что конкурировал с разными сверстниками, то в КГБ его окружали по большей части подобные ему типы, способные, как и Путин, «всегда биться, как в последнем и решающем бою». Над такими особо не повластвуешь.
На этом основании можно сделать вывод, что Владимир Владимирович безоговорочно признает только один аргумент – еще большую силу.
Я упомянул, что у большинства моих сверстников КГБ ассоциировался с чем-то зловещим, от чего надо держаться подальше. Разумеется, корни такого отношения – в репрессиях 1930-х годов, которыми Сталин занимался с помощью НКВД – предтечей КГБ. Разумеется, с юности мы знали о миллионах расстрелянных и сидевших в тюрьмах. Читали «Один день Ивана Денисовича». Слушали «Голос Америки» со старших классов. Хотя отнюдь не были маргиналами-антисоветчиками. Это была норма жизни молодежи в позднем СССР.
Да, мы не переписывали самиздат, не были знакомы с диссидентами, но знали о страшном прошлом страны и догадывались о ее абсурдном положении в настоящем. Рассказывали анекдоты про Брежнева-Хрущева-Ленина или про Петьку и Василия Ивановича.
В той или иной степени, я уверен, не избежал легкого диссидентства и Путин в своей юности. В противном случае смотрелся бы среди сверстников юродивым, а не лидером. Шпана, как известно, всегда фрондировала с советской властью.
Однако на вопрос журналистов в 2000 году, знал ли Путин, соглашаясь на работу в КГБ, что-нибудь о репрессиях, тот на голубом глазу отвечает:
– Толком даже и не знал. Да, я, конечно, был в курсе культа личности, того, что пострадали люди, а потом было развенчание культа личности… Я же совсем пацан был! Когда в университет поступал, мне 18 лет было, а когда окончил – 23!
– Но те, кто хотел знать, знали все, – поражены журналисты.
– Мы ведь жили в условиях тоталитарного государства, – уходит от ответа Путин. – Все было закрыто. Насколько глубоким был этот культ личности? Насколько серьезным? Ни я сам, ни кто-то из моих друзей не отдавали себе в этом отчета. Так что я шел на работу в органы с романтическими представлениями.
Последний ответ Путина – простите, Владимир Владимирович! – звучит ну просто кощунственно перед памятью миллионов загубленных Сталиным душ. Ни в чем не повинных людей. Ведь Путин уже родился, когда прошли два съезда КПСС – XX и XXII, на которых Хрущев в деталях описывал сталинские зверства с помощью карательной машины НКВД – прообраза КГБ.
Да, съезды были закрытыми, но молва о них шла в народе будь здоров! В «Новом мире» в 1962 году был опубликован рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Были рассказы Шаламова. Ну и, наконец, в СССР не было практически ни одной семьи, где кто-нибудь не отсидел или не был расстрелян при Сталине. Передавали из уст в уста.
В моей семье, например, в 1937 году были расстреляны мои родные прадед – Петр Касьяненко и дед – Илья Касьяненко. Обычные колхозники из донских казаков, жившие за счет своего трудолюбия чуть лучше соседей. За что и сгинули в кровавой сталинской бойне против своего народа. В результате бабушка Голикова Мария Ефимовна осталась одна с тремя несовершеннолетними детьми в Сталинградской области в канун войны с фашистами.
…Но вытянула как-то. Выжила! Не потеряла веру в человечество. Вот настоящий подвиг!
После XX съезда отец – Касьяненко П.И. добился реабилитации деда и прадеда – с детства помню этот документ. Потом написал автобиографический роман «Становление» – о страшных перипетиях взросления советского молодого человека. (При мне он много раз вспоминал об ужасе, который испытал шестилетним мальчиком, когда ночью к ним в дом вошли военные и увели деда с прадедом.)
Но издать роман отец так и не смог, сколько усилий ни прикладывал, например, в Алма-Ате, где мы тогда жили. И дело было, конечно, не в том, что работал он начальником пуско-наладочного управления Казахской ССР, а не состоял в членах Союза писателей. Просто к власти в стране тогда уже пришел Брежнев, позже посадивший на КГБ лютого врага всякого рода такой литературы – Андропова, не брезговавшего любыми преступлениями против носителей «крамолы» даже такого невинного рода с помощью подручных руководителя 5-го Управления КГБ Филиппа Бобкова.
…А потом, сразу же после моего рождения, началась масса разного рода проблем со мной. То я в 3 года вдруг съел целую банку драже-витаминов и долго не ехала «Скорая помощь» – в результате еле откачали. То бесконечно плакал без причины. То годами болел энурезом… Короче, так постепенно отцу стало не до издания книги.
И таких семей, как моя, были миллионы. «У вас безвинно севшие, у нас безвинно павшие», – пел Высоцкий, которого юный хулиган Путин, надо думать, не слушал из патриотических соображений.
Вообще, перечитывая «От первого лица», замечаешь, как много Владимир Владимирович передергивает себе на пользу. То он – шпана, которую аж до 6-го класса в пионеры не принимают. Зато уже несколькими страницами дальше: «Меня, без всякого преувеличения, можно было считать успешным продуктом патриотического воспитания советского человека».
