К сожалению, барьеры между военной наукой и остальными областями знания, без которых давно уже невозможно изучать проблемы даже собственно военной стратегии, весьма высоки, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки их преодолеть, которые в ряде случаев давали весьма плодотворные результаты[21].
Роль военно-исторических знаний в научном осмыслении политико-военных и военно-стратегических проблем остается базовой и в современных условиях, когда стремительно изменяется характер войн и вооруженных конфликтов. Как пишет отечественный военный историк С.Н. Михалев в своем капитальном труде по военной стратегии, «уже в прошлом веке значение опыта прошедших хотя бы и недавно войн стремительно устаревает. Не только достижения Наполеона и Мольтке, но и опыт обеих мировых войн стал достоянием истории. Никому в голову не придет ныне извлекать практические советы из сочинений Клаузевица и Жомини, класть в основу замыслов операций схемы Бюлова и эрцгерцога Карла Австрийского». Тем не менее опыт этих войн, труды классиков военного дела, как справедливо заключает Михалев, необходимо изучать «с целью обретения базы для развития военного мышления»[22].
Весьма значительная часть этой базы на многие десятилетия в силу идеологических и политических причин была забыта. Только в последние несколько лет она начинает восстанавливаться – прежде всего за счет возвращения в научный оборот тех трудов, которые издавались в СССР в 1920—1930-е годы.
Возвращаясь к Клаузевицу, следует отметить, что в своих конкретно-исторических трудах он тщательно рассматривал многие детали, в частности анализировал, как принимались решения, какую роль и в каких союзах играли при этом конкретные люди.
Обстоятельные и весьма рельефные характеристики основных действующих лиц в системе стратегического управления – это практически непременный атрибут работ Клаузевица. Так, в исследовании, посвященном поражению Пруссии в войне с Францией в 1806 г., он дает подробный анализ личных качеств 16 лиц, имевших отношение к руководству войной в Пруссии в этот трагический для нее год. Среди них – не только такие известные деятели, как герцог Карл Брауншвейгский, фельдмаршал Моллиндорф, генерал Рюхль, князь Гогенлоэ, полковник Шарнгорст, но и менее заметные фигуры – граф Гаугвиц, кабинетный советник Ломбард, тайный кабинетный советник Бейме и др.[23]
Позднее в теоретическом труде «О войне» Клаузевиц напишет, что «искры личных отношений», которые пролетают «через любые материальные перегородки», имеют «исключительное значение на войне, где личность деятелей – в кабинете и в поле – играет такую крупную роль»[24].
Для любого исследователя это чрезвычайно важный ориентир, который не должен упускаться из виду ни в теоретических, ни в прикладных разработках.
Чтобы несколько углубиться в рассмотрение связей между политикой и войной, следует вспомнить практически незамеченные определения собственно войны, данные Клаузевицем. Война «представляет собой своеобразную троицу», составленную из следующих элементов: «из насилия как первоначального своего элемента, ненависти и вражды, которые следует рассматривать как слепой природный инстинкт»; «из игры вероятностей и случайностей, что делает ее свободной душевной деятельностью»; «из подчиненности ее в качестве орудия политике, благодаря чему она становится достоянием непосредственно рассудка»[25].
Далее Клаузевиц пишет, что первая из этих трех сторон «обращена больше к народу, вторая – к полководцу и его войску, а третья – к правительству»[26].
Понятно, почему в нашей стране в советское время это «триадное» определение войны Клаузевица практически не использовалось в научном обиходе: слишком много в нем того, что в то время называлось идеализмом («слепой природный инстинкт», «свободная душевная деятельность»), Война в упрощенно-материалистической трактовке рассматривалась почти исключительно как рациональный процесс, как противоборство двух разумов, двух логично действующих организаций, военных машин. Такого рода инерция мысли сохраняется во многом и по сей день.
Между тем история войн учит, что «слепой природный инстинкт» действительно играет огромную роль в ходе реальных военных действий. Нередко они выходят из-под контроля не только высшего государственного руководства, «политики», но и военного командования всех уровней. Это характерно и для внешних, и для «внутренних» войн.
* * *
И Клаузевиц, и наиболее вдумчивые его последователи много внимания уделили вопросу об обратной связи военной стратегии, военных средств реализации политики с самой политикой, на что, к сожалению, в отечественной литературе до сих пор обращалось явно недостаточное внимание.
Военная стратегия имеет право «выставлять свои требования к политике»; это относится прежде всего к вопросу о максимально четком формулировании политических целей применения военной силы. Проистекающие из формулы Клаузевица взаимоотношения между государственным политическим руководством и военным командованием и вооруженными силами в целом – это не просто «отношения между всадником и лошадью»; это набор взаимных встречных обязательств, взаимная ответственность друг перед другом при главенствующей роли политики. Со своей стороны, высшее военное командование обязано полностью информировать руководство о том, соответствуют ли наличные военные средства поставленным политическим целям. Одним из сложнейших вопросов, как показывает опыт многих войн в мировой истории, является постановка задач для военной стратегии на основе сформулированных государственным руководством политических целей.
К тому же политика – как внешняя, так и внутренняя – может оказаться в ряде своих сегментов средством обеспечения войны, обеспечения благоприятных условий для выполнения военно-стратегических задач[27]. Это обеспечение происходит в рамках того, что можно именовать высшей стратегией[28].
Высшая стратегия – это категория более высокого и многопланового уровня, нежели военная стратегия[29]. Под высшей стратегией можно подразумевать целенаправленную деятельность государства во время войны (ив период подготовки к ней) по наиболее эффективному использованию всех компонентов его мощи для достижения победы[30]. Высшая стратегия включает не только собственно применение военной мощи, вооруженных сил ради победы, но и дипломатию, экономическое принуждение (включая разные формы экономической блокады), разведывательно-диверсионные операции, многоплановое пропагандистско-психологическое воздействие, используемое для обеспечения победы в войне, мобилизацию в необходимых масштабах и формах национальной промышленности и трудовых ресурсов и т. п.[31]
Особого внимания в современных условиях заслуживают вопросы политико-пропагандистской подготовки войны и ее обеспечения[32]. Можно сказать, что значение этого фактора возрастает чуть ли не по экспоненте. При этом следует различать несколько объектов такого воздействия: собственные граждане[33], собственные вооруженные силы, население страны-противника, ее вооруженные силы и другие «силовые структуры», союзные страны, нейтральные страны[34]. Огромную роль играет заблаговременное завоевание необходимых позиций в международном информационном пространстве.
Особое значение этого фактора отмечалось еще в китайском трактате Сунь-Цзы по военному искусству конца VI – начала V в. до н. э. В этом трактате определяется пять явлений, которые кладутся в основу войны. Первым из них Сунь-Цзы называет «путь»: «Путь – это когда достигают того, что мысли народа одинаковы с мыслями правителя, когда народ готов вместе с ним жить, когда он не знает страха и сомнения»[35].
Очевидно, что в обеспечении политико-пропагандистской подготовки войны и в соответствующем обеспечении собственно боевых действий должны играть важную роль как гражданские, так и военные органы и спецслужбы[36]. При этом решающее значение имеет подготовка собственного общественного мнения к войне (впрочем, в современных условиях это относится и к любым видам применения военной силы).
Клаузевиц считал, что действие политических факторов не прекращается с началом боевых действий. Говоря об особенностях войны, он отмечал: «То, что еще остается в ней своеобразного, относится лишь к своеобразию ее средств». Продолжая эту мысль, Клаузевиц подчеркивал, что у военного командования есть свои особые права в отношении политиков и политики. «Военное искусство в целом и полководец в каждом отдельном случае, – пишет он, – вправе требовать, чтобы направление и намерение политики не вступали в противоречие с военными методами». При этом, отмечает Клаузевиц, «данное требование отнюдь не является незначительным». Однако и оно «не должно ни в коем случае отменять доминирование политики. Сколько бы сильно ни сказывалось влияние этого требования на намерения политики, все же это воздействие следует мыслить только как видоизменяющее их, ибо политическое намерение является целью, война же – только средство, а никогда нельзя мыслить средство без цели»[37].
