Во время одной из прогулок он как-то сказал мне: «Хотел бы спросить вас, господин Хрущев. Вот у меня порой возникают такие трудности. Приходят ко мне военные и говорят: “Нам нужно на такое-то мероприятие столько-то миллиардов долларов”. А я смотрю на них и отвечаю: “Нет денег”. Что в таких случаях отвечаете вы? Мои генералы давят на меня: “Господин президент, если вы не дадите нам денег и мы не будем иметь этого вооружения, то предупреждаем, что СССР уже занимается этой проблемой или вообще успел сделать подобное (они говорят по-разному), так что наши вооруженные силы уступают советским”». Я его спросил: «И что же вы потом отвечаете?» – «Даю им, приходится давать». Я сказал ему: «Господин президент, я сталкиваюсь с теми же трудностями. Ко мне как к председателю Совета Министров СССР приходит министр обороны и говорит: надо столько-то миллионов. Я тоже развожу руками: “Это невозможно, нет таких денег, СССР имеет большие потребности, нужны крупные суммы для развития экономики и средств потребления, дать вам столько не можем”. А он мне в ответ: “Если вы не дадите, то предупреждаю, что военное ведомство США уже получило кредиты и производит идентичные работы, возникнут условия, при которых мы резко будем уступать США по вооружению”. Что тут можно сделать? Приходится и мне соглашаться». Тут Эйзенхауэр предложил: «Давайте договоримся, что ни вы, ни я в будущем не станем давать деньги на такие проекты. Зачем нам сталкиваться лбами?» Я ему: «Это наша мечта. Мы всегда хотели этого и если бы смогли договориться по данному вопросу, то как облегченно вздохнули бы все народы».
Поговорили мы с ним, кино посмотрели, поужинали. А потом не раз возвращались к тому же вопросу, но так и не сдвинулись с места. Я верю, что Эйзенхауэр искренне заявлял, что хотел бы договориться. И я искренне ему отвечал. Но тогда наши позиции были противоположны до такой степени, что не возникли условия для соглашения. Мы стояли на классовых, пролетарских позициях социалистического строительства, а США – могучая капиталистическая страна – преследовала иные цели и взяла на себя обязанности мирового жандарма. В конце концов я сказал Эйзенхауэру: «Давайте договоримся на такой основе: главной целью будем считать взаимное разоружение, а главным принципом наших отношений – невмешательство в дела других стран». То были не переговоры, а вольная беседа, но очень важная. Мы затронули важнейший вопрос, но, к сожалению, тогда не созрели еще условия для его разрешения. Вскоре же наши отношения вообще обострились до невероятного накала.
Сейчас сложились другие условия. Они объясняются тем, что соотношение вооружений и экономик СССР и США изменились в нашу пользу. Это дает нам больше возможностей для проведения наступательной линии в вопросах разоружения и мирного сосуществования. А когда возникали НАТО и Варшавский пакт, существовало иное соотношение сил: Запад многократно превосходил нас и экономически, и в военном отношении, что и вынудило нас пойти на организацию Варшавского договора.
Сейчас 1967 год, и в Китае окончательно побеждают сторонники Мао. А ведь еще 2–3 года назад кричали, что это невозможно, что хунвэйбины не победят. Ныне же там вовсю развернулась «культурная революция». Я же тогда говорил: «Чепуха!» Конечно, маоисты победят. Армия у них сильная, морали там никакой не соблюдается, законы никакие не признаются. Если не послушаешь, то голову оторвут. А они ведь делают это артистически: собирают на площадях тысячи людей[6] и душат несогласных. Что это, политика? Даже нельзя сказать, что это такое. Варварская политика. Нечто неопределяемое, но тут реальные факты, и ничего не поделаешь, такие там сложились условия жизни.
Лю Шаоци[7] – умнейший человек, он не сдается, он не согласен с политикой Мао Цзэдуна и как-то борется против него. К тому же у него очень много сторонников. Но они реальной силы не имеют. Так что Лю Шаоци существует не потому, что у него есть сторонники, которые не выдают его Мао Цзэдуну. Нет, Мао может задушить Лю без особых усилий. Но это вызовет гнев масс, которым Лю хорошо известен. Это Мао знает и борется сейчас не против Лю как человека, а как против носителя определенной системы политических взглядов хочет изолировать его политически.
Культ личности Мао – сложное явление. С культом мы сталкивались и сталкиваемся не только в Китае. Сколько уже веков твердят: «Господи помилуй, Господи помилуй!» Это помогало? Кому? Обычно не помогало, но священники убедили нас, и народ верил в Бога. То же самое и тут. Между прочим, Мао начинали превозносить и у нас. Например, такой факт. Я тогда еще работал в составе советского руководства. Узнал, что наши военные напечатали труды Мао по военным вопросам. Вызвал я маршала Малиновского и говорю: «Товарищ Малиновский, ваше ведомство печатает Мао. Советская Армия разбила первоклассную германскую армию, лучшей армии у наших противников не было. А Мао воевал в Китае 20 или даже 25 лет, и все это время он и его враги друг другу ковыряли задницу штыками и ножами. Теперь вы печатаете “военные труды” Мао. Для чего? Учиться нам по этим трудам, как воевать в будущем? Какая часть тела принимала такое решение?» Это произошло пять лет тому назад. Умные вообще-то люди решали дело, но вы решили глупость, да они и сами были согласны, что совершили глупость. А сейчас, наверное, эти книги лежат на складе, а может быть, просто сожгли их.
Хочу еще немного остановиться на «личностях». Год или полтора назад, как мне говорили, распространялось в СССР мнение, что это я поссорил Китай с СССР. Спорить не буду, поскольку история сама показала цену подобным заявлениям. Но меня удивило, огорчило и разозлило, что такую глупость повторял Юдин[8], то есть человек, который был советским послом в Китае во время начала советско-китайского конфликта. Поэтому – несколько слов о Юдине. Он высказывается в том смысле, что я раздразнил Мао, и тот превратился в антисоветского человека. Если бы он мне лично сказал это, я бы документально доказал, что внешнее начало нашего конфликта с Мао было заложено самим Юдиным. И если переходить на столь низкопробную дискуссию по данному вопросу, то могу с большим основанием говорить, что там, где появится Юдин, у нас с любой страной возникнет конфликт. Вот поехал Юдин в Югославию, и мы разругались с Тито. Послали Юдина в Китай, и мы разругались с Китаем. Тут вовсе не простое совпадение.
Я в свое время к Юдину относился с уважением. Как он попал в Китай? Мао прислал письмо Сталину, в котором просил его, чтобы тот порекомендовал ему советского марксиста-философа: пусть он приедет в Китай, потому что Мао хочет отредактировать свои выступления и чтобы образованный человек помог привести их в надлежащий вид, дабы не было допущено каких-либо ошибок в марксистской философии. Выбор пал на Юдина. Его и послали. Юдин работал там душа в душу с Мао. Мао даже приезжал к нему в посольство чаще, чем Юдин к Мао. Так говорил Юдин, да так оно и происходило. Даже Сталина несколько беспокоило, что Юдин как-то неуважительно поступает по отношению к Мао.
Все шло хорошо. И вдруг мы получаем от Юдина длинную шифровку, где Юдин описывает невероятные вещи, которые он услышал от Мао в адрес Советского Союза, нашей компартии, а также лично Юдина. Если раньше складывалось впечатление, что Мао вроде бы пресмыкался перед Юдиным, то после этой телеграммы стало видно, что Мао вообще не уважает Юдина. У нас сложилось мнение, что Юдину надо оттуда убираться. Юдин как посол слаб. Когда личные отношения Мао и Юдина были дружеско-братские, тот был полезен. А чисто посольская работа от Юдина, на кой черт она нам нужна? Пусть дипломаты занимаются ею. Когда у него такой конфликт с Мао, то он и как посол – тоже не посол, а на философской основе у него получился полный разрыв с Мао. И мы его тогда отозвали в СССР.
Когда же мы поехали в Китай в 1954 году и провели несколько бесед с Мао, я потом сказал товарищам: «С Китаем у нас конфликт неизбежен». Такой вывод я сделал из реплик Мао и из обстановки, созданной вокруг нас. Она была азиатская: вежливая до приторности, предупредительная до невозможности, но неискренняя. Мы любезно обнимались и целовались с Мао, плавали вместе в бассейне, болтали по разным вопросам, душа в душу проводили все время. Но это выглядело до приторности слащаво и противно. Отдельные же вопросы, которые возникали и вставали перед нами, настораживали нас. А самое главное, я почувствовал и еще тогда сказал об этом всем товарищам, что Мао не сможет примириться с тем, чтобы существовала какая-нибудь другая компартия, а не китайская, которая бы даже в какой-то степени верховодила в мировом коммунистическом движении. Он не потерпит этого.
Если бы Сталин прожил еще немного, тот же конфликт разразился бы раньше и получился бы полный разрыв между СССР и Китаем. Политика – это вообще игра. И Мао проводил свою политику, вел свою игру. Ее особенность заключалась в азиатских методах, в лести и коварстве. После XX съезда КПСС Мао говорил: «Товарищ Хрущев открыл нам глаза, сказал правду, и мы перестраиваемся». Сам Мао опубликовал это высказывание, а потом грянул конфликт. Мао объявил, что идея мирного сосуществования – буржуазно-пацифистская точка зрения. Затем китайцы стали говорить, что при социализме распределение благ по количеству и качеству вложенного труда – буржуазный лозунг. Послышались обвинения, что мы плетемся в хвосте у буржуазии. Тут уж встали принципиальные вопросы направления дальнейшего развития страны. Мы не могли идти за Китаем. А теперь философ Юдин все сваливает на личности. Он меня удивляет. Я его считал умным человеком.
